Война и пчелы

Шел июнь 1942 года. В хаосе беспощадной последней войны гибли люди, животные и даже пчелы. Нигде и никогда в пчеловодной литературе не писалось о том, что в Отечественную войну 1941-1945 годов пчел из какой-либо местности, близкой уже к немецкой оккупации, вывезли куда-либо в Сибирь. С машинами в годы войны было трудно: их постоянно не хватало. Но если бы даже они и были выделены для эвакуации какого-либо ценного пчелоразведенческого питомника, то сделать это было бы довольно трудно. В летнее жаркое время пчел можно было везти только ночью, а утром их надо было выгружать из машины и выставлять на облет, иначе в жару они запарятся от волнения и духоты и погибнут. И так надо было делать каждое утро на всем пути следования. А это непосильный труд для пчеловодов. Поэтому все колхозные пасеки были брошены на произвол судьбы. Ни одна из них не была вывезена из прифронтовой полосы.

Как-то в конце июня 1941 года соседи нам рассказали, что в сосновом бору, недалеко от Павловска, стоит колхозная пасека. На ней нет ни сторожа, ни пчеловода, и она уже наполовину разграблена местными жителями и отступающими красноармейцами. И мы с соседом Иваном Черепковым решили сходить посмотреть эту пасеку, а если будет возможность, то и прихватить домой рам или новый улей. Я уже считал себя начинающим пчеловодом, самостоятельно осматривал пчел на своей приусадебной пасеке и очень гордился этим. Дымарь мы с собой не стали брать — слишком громоздкий и тяжелый, а пчеловодную сетку я не нашел: мать ее куда-то положила в сарае. Тогда мы достали противогаз, брошенный на дороге отступающими нашими бойцами, открутили у него гофрированную трубку с коробкой, а маску положили в карман. Если что и придется смотреть в ульях с пчелами, то наденем маску вместо пчеловодной сетки - и все будет в порядке.

Нашли мы эту пасеку в молодом сосняке. Она стояла на противопожарной просеке, которая была по краям обсажена кустами красной лозы. Стали ее разглядывать издали из-за куста. Ни пчеловода, ни сторожа нигде не видно было. Но такого хаоса, такой вакханалии разрушения я еще никогда не видел в своей жизни. Надставки и ульи с рамами раскиданы по всей поляне, в ульях торчат пучки соломы с обгорелыми концами. Потрошители зажигали их и совали в улей, чтобы выкурить из него пчел. На ближайших кустах клубом висели пчелы. Они, наверное, боясь дыма и огня, покинули свой улей и спасались от врагов в густом двухметровом кусте лозняка. А может быть, это были вылетевшие из ульев в июне рои, потому что на прутьях лозы виднелись уже отстроенные по три, по четыре соты величиной более ладони. И мы решили насобирать рам, разбросанных по всей поляне, или подобрать новый улей для моих пчел.

Перед приходом немцев на правый берег Дона жители нашего города тащили к себе домой все, что можно было только утащить: отборную пшеницу из заготзерна, книги из районной библиотеки, конфеты, пряники из магазинов, соль из магазинных подвалов. И никто это не

считал за разграбление. Просто уносили и прятали, чтобы ничего не досталось немцам. А если кто и стыдил: «Что же вы делаете? Вы своих же грабите!», то ему отвечали: «А ты что? Немцев ждешь? Чтобы им все досталось?» И человек умолкал.

Итак, не желая ничего оставлять немцам, мы решили насобирать рам для моих пчел. Я надел маску от противогаза. Через ее стеклянные очки было все хорошо видно, дышать тоже было легко, потому что мы открутили гофрированную трубку у самой ее горловины. Посмотрели из кустов - нигде никого не видно, все брошено, все исковеркано, все никому не нужно. И только мы вышли на поляну из засады, как неизвестно откуда на нас сразу же накинулись сотни пчел. Не одна, не десять, а буквально сотни. Они кусали нас через рубашку, товарищу набились в волосы, почуяв мое дыхание, они кинулись мне в горловину маски, вцепились в губы. Я не выдержал такого массового натиска, такой адской боли, машинально схватил маску противогаза за горловину, сорвал ее с головы и начал на губах давить пчел. На мое лицо, потное от резинового шлема и пахнущее пчелиным ядом от раздавленных пчел, они накинулись целой кучей. Я бросил маску и веревку, которой собирался увязать рамы, и кинулся бежать через кусты, стараясь, чтобы они потеряли нас из виду и отстали. Но не тут-то было! Кусты для них были не преграда, и они яростно и настойчиво преследовали и кусали нас. Мы бежали, как очумелые, не разбирая дороги, порезали и поискололи о сухие ветки белой акации босые ноги, а пчелы все не отставали. Так они преследовали нас с полкилометра. Добежав до дороги, над которой возле березок росли густые кусты лоха, мы кинулись в них, упали на землю и застонали: «Ой! Ой, гадство! Как же они нас... Места живого не осталось». Искусанные, с порезанными об острые тычки ногами, мы обессилели и не могли даже подняться с земли. Уже перед вечером, все опухшие, с заплывшими от укусов глазами, избегая встречных жителей, мы добрались до дома.

Очень надолго запомнился мне этот случай. Таких злых, таких раздраженных пчел мне после никогда еще не приходилось видеть за все 65 лет моего обращения с ними. Словно сама природа преподнесла нам, людям, поучительный урок, как надо разделываться с теми, кто протягивает руки на чужое добро.