У вдовой старушки Авдотьи было два сына – Семен и Микита. Микита в холерный год помер, а Семен пошел по хожалой части, ходил торговать в город, в краснорядье. Раз зашел к той старушке Авдотье отпускной солдат, продувная голова, попросился переночевать.
Пустила старуха солдата:
– Откудова, служивый, идешь, куда путь держишь?
– Иду, бабушка, ни с далека, ни с близка, – отвечает солдат, – с того света иду.
– Ах, золотой ты мой, – говорит старуха, – видно, тебя ко мне сам господь послал. Помер у меня сынок в холерный год, не случалось ли, не видал ли ты его на том свете?
– Как же, бабушка, – отвечает солдат, – как не видать, много раз виделись. На том свете мы с твоим сынком три года журавлей пасли. Наказывал сынок тебе кланяться.
– Ах, родненький, – затужила, заплакала бабка, – то-то, чай, он с журавлями замаялся.
– Еще как замаялся, – отвечает бабке продувной солдат, – журавли-то на небе все по шиповнику да колючему рогознику бродят.
– Чай, и обносился сердешный?
– Еще как обносился: без порток по небу ходит.
|
|
Подумала старушка, поковырялась в добришке, солдату говорит:
– Послушай-ка, землячок, есть у меня кусочек холста аршин сорок да денег две красненьких. Сделай старухе такую милость: отнеси на тот свет, на небо, передай сынку подарочек.
– Изволь, бабушка, почему не отнесть!
Свернул солдат бабкин холст, положил деньги в карман, попрощался – и был таков.
А приехал из города, с краснорядья, другой бабкин сын, Семен. Стала ему бабка рассказывать про солдата:
– Ну, сынок, гостевал у меня человек с того свету, принес поклон от Микиты. Послала я с ним Миките на небо подарочек: кусок холста да денег две красненьких.
– А кто таков был у тебя?
– Был человек прохожий, отпускной солдат.
Положил ложку старухин сын, отказался щи хлебать.
– Ну, матушка, много ходил я по свету, знавал простаков, а проще тебя не видывал. Жить с тобой – последнее проживешь. Пойду лучше в люди, коль найду кого простоватее, буду тебя кормить и поить, а не найду – домой меня не жди, не ворочусь, живи сама, как знаешь!
Надел Семен шапку, стукнул дверью и пошел из родного дома в белый свет.
Зашел как-то Семен на господский двор, остановился перед господским домом, под самыми окнами. А ходили по господскому двору рябая свинья с поросятами. Стал Семен перед свиньей на колени и давай свинье в землю кланяться.
А сидела у окна барыня, поглядывала от безделья на свой господский двор. Увидала барыня незнакомого мужика.
– Эй, Марья, ступай на двор да спроси: для чего мужик свинье кланяется?
Побежала дворовая девка на двор, спрашивает мужика:
– Скажи, мужичок, для какой надобности ты свинье земные поклоны бьешь?
|
|
Отвечает Семен девке:
– Ах, милая моя барышня, для того я свинье поклоны бью, что ваша свинья моему деду приходится крестницей. А прошу я свинью на мою свадьбу. Не отпустит ли ваша добрая барыня свинью ко мне в свахи, а поросят в поезжане?
Побежала девка в дом, доложила барыне, как объяснил мужик.
Говорит барыня:
– Экий мужик дурак! Слыхано ли, видано ли, чтобы свиньи на свадьбах гуляли? Ну, так и быть, скажи дураку, что отпускаю на свадьбу нашу свинью. Наряди свинью в новую лисью шубу да веля запречь тройку лошадей в господскую бричку, – пусть посмеются над дураком люди!
Запрягли конюхи тройку господских лошадей, посадили в бричку свинью с поросятами в барыниной шубе. Сел Семен рядом со свиньей, ударил по лошадям и был таков.
О самую ту пору вернулся с охоты барин. Встретила его на крыльце барыня.
– Ах, душенька, была у нас без тебя здесь потеха! Приходил к нам на двор незнакомый мужичок, кланялся нашей свинье земно, просил меня отпустить ее на свадьбу в свахи, а поросят – в поезжане.
– Где же теперь свинья? – спрашивает барин.
– Нарядила я, душенька, свинью в мою лисью шубу, приказала запречь в бричку тройку лошадей, – пусть посмеются над дураком люди!
– Да откудова мужик тот? – закипел на барыню барин.
– Не знаю, не спрашивала, голубчик.
Осерчал барин, затопал ногами:
– Выходит, не мужик дурак, а ты и есть первая дура! Обманул тебя, дуру, хитрый мужик.
Велел барин седлать лучшего жеребца, вскочил в седло, поскакал за мужиком в погоню.
А Семен, как заслышал, что нагоняет его барин, спрятал лошадей в лесу, привязал под деревьями. Сам сел на пенек у дороги, положил возле себя свой валеный колпак.
Подскакал к нему барин:
– Эй, борода, не видал ли, не проезжал здесь мужик на тройке лошадей в господской бричке?
– Как не видать, – давненько проехал.
– А в какую сторону он поехал, как бы его догнать?
– Догнать – не устать, – отвечает Семен. – Да вишь, повороток в лесу много! Тебе, чай, наши дороги неведомы.
Задумался барин.
– Не возьмешься ли, дружок, догнать того мужика?
– Никак нет, ваше сиятельство, – отвечает Семен, – рад бы тебе услужить, да отойти невозможно: сидит у меня под колпаком живой сокол, птица дорогая, нельзя мне его оставить.
– Ничего, мужичок, я постерегу твоего сокола.
– Эх, ваше сиятельство, и рад бы оставить сокола, да боюсь, как бы не выпустил ты его, – хозяин мой за такое меня со света сживет.
– А дорого ли стоит сокол?
– Да что стоит? Говорил мне хозяин, что за пятьсот рублей не отдаст.
– Ладно, – говорит барин, – я буду твоего сокола стеречь, – а коли упущу, заплачу пятьсот рублей.
– Нет, ваше сиятельство, не будь во гнев сказано: сулишь ты заплатить, а что будет потом – неведомо.
– Ах ты, невежа, дурак! Разве станет обманывать барин! Если барскому слову не веришь, вот тебе деньги, получай в заклад пятьсот рублей!
Взял Семен в заклад господские денежки, сел на баринова жеребца, поскакал в темный лес.
Долго ждал мужика барин, – уж и солнышко закатилось, а мужика нет и нет.
«Ну-ка, – думает барин, – погляжу, что за сокол под мужицким колпаком».
Поднял барин колпак, а под колпаком пусто. Плюнул барин с досады, пешком пошел на свой барский двор.
А Семен прискакал домой на господской тройке и господского жеребца на поводу привел. Старухе говорит:
– Ну, матушка, не хотел я тебя кормить и поить, думал, что нет тебя проще на свете, да, видно, не без дураков белый свет: нашлись поглупее тебя. Живи у меня, ешь хлеб-соль да поминай нашего барина-дурака да нашу барыню-дуру.