Индонезия во второй трети XIX В. Усиление и расширение колониальной эксплуатации

«СИСТЕМА ПРИНУДИТЕЛЬНЫХ КУЛЬТУР» В ИНДОНЕЗИИ, ЕЕ ЭВОЛЮЦИЯ И ПОСЛЕДСТВИЯ (1830-1870)

Новый генерал-губернатор фан ден Бос (1830—1833), получивший в январе 1832 г. еще и титул генерального комиссара (то есть права на широкие реформы), был прежде губернатором Суринама — рабовладельческой колонии Голландии в Южной Америке. Сумев внушить ко­ролю и олигархии Нидерландов, что принудительный труд в Нусантаре способен радикально увеличить производство* в условиях, когда государство выступает и в качестве предпринимателя, и в роли адми­нистратора, а заодно выполняет функции аппарата принуждения, Бос получил полномочия на введение в колонии системы принудительных культур (СПК)**.

Содержание вышедшего в 1830 г. закона было в основных чертах следующим:

1. С туземным населением заключаются договоры об отведении части его рисовых полей под возделывание культур, пользующихся спросом на европейском рынке.

2. Эта часть не должна превышать 1/5 от обрабатываемой площади десы.

3. Производство продукта, предназначенного для европейского
рынка, не должно требовать от крестьян большей затраты труда, чем
возделывание риса.

4. Отведенные под эти культуры участки освобождаются от земель­ного налога.

5. Выращенный продукт передается местным властям; если его стоимость по твердой цене превышает размеры невзысканного с этих участков земельного налога, разница выплачивается населению.

6. Убытки от неурожая культур, если они не вызвпны недостатком прилежания и трудовых затрат населения, относятся за счет прави­тельства.

7. Туземное население трудится под наблюдением своих вождей. Надзор европейских чиновников сводится к подысканию подходящих ареалов под культуры, контролем над возделыванием полей, культива­цией, сбором и сдачей урожая.

8. В таких случаях, как, например, при культуре сахарного трост­ника, для пользы туземцев работа должна быть разделена таким обра­зом, чтобы одна часть работающих занималась выращиванием куль­туры, другая — уборкой, третья — транспортировкой, четвертая — рабо­той на фабриках. Последнее, однако, лишь в том случае, если отсут­ствует достаточное количество свободных наемных рабочих.

9. Там, где применяется система культур, следует строго следить за освобождением населения от земельного налога и за получением им всех причитающихся за культуру сумм. Следует считать, что, вырастив урожай, население выполнило свои обязательства; уборка и переработ­ка продукта должны быть предметом отдельных договоров.

Таким образом, закон был отклонением от либерального наследия прошлого и утверждал систему докапиталистических отработок в поль­зу «коллективного помещика» — голландского государства — при час­тичном восстановлении феодального статуса прияи. В самом деле, но­вую систему невозможно было претворить в жизнь без действенной по­мощи бупати и других прияи: ведь исходным моментом СПК было фео­дальное отчуждение у крестьян значительной части их обрабатываемых участков. Оно могло быть при косвенном управлении осуществлено только по приказам традиционных вождей. Поскольку прияи не имели заинтересованности в осуществлении СПК, Босу пришлось стимули­ровать их возвращением «должностных земель» и доходов с них. Кро­ме того, служилые феодалы получали отчисления с прибылей от куль­тур, так называемый «культурный процент». Не менее настойчиво до­бивался Бос поддержки деревенских старост (лурахов). Он понимал, что без организующей роли старосты общины (десы) ему не удастся заставить крестьян заботиться о культивации незнакомых и чуждых им культур. Без содействия лурахов нельзя было и заполучить крупные сплошные массивы обрабатываемой общинниками земли под планта­ции (например, сахарного тростника). Чтобы заинтересовать старост, им тоже назначался «культурный процент». Тем не менее в течение первого десятилетия действия «системы культур» лурахи явно не желали способствовать ее внедрению, осложнявшему их отношения с общин­никами. Ввиду этого была введена сложная градация наказаний — от выговора и домашнего ареста до помещения в колодки или порки. Те­лесные наказания были отменены только в 1841 г., когда старосты прочно стали низовым звеном СПК. Но главной пружиной, способст­вующей внедрению СПК, был, разумеется, низовой слой европейского госаппарата: ассистент-резиденты и контролеры (именно они контроли­ровали посадку культур и добросовестность их возделывания). Соот­ветственно, он еще более разросся. Уже в 1844 г. в Индонезии было 32 ассистент-резидента, в 1866 г. — 60, в каждом регентстве был контролер. И тем и другим опять-таки отчислялся «культурный про­цент».

Когда СПК принесла первые обнадеживающие плоды, практически все статьи закона стали нарушаться повсеместно: например, под экспортные культуры занимали уже не 1/5 и даже не 1/3, а половину земель крестьянина и т. п. Глинными культурами того времени были сахарный тростник, кофе и индиго. Под сахарным тростником уже к 1840 г. находилось около 30 тыс. бау* лучших крестьянских заливных полей, а к 1847 г. эта площадь выросла до 40 тыс. бау, и далее этот показатель держался на том же уровне. В культивации тростника было занято 300 тыс. человек (1858)**. Продукция составляла в 1850 г. око­ло 1,4 млн пикулей***. Из этого числа почти 1 млн пикулей на сумму примерно в 10 млн гульденов досталось правительству, чистый доход которого только от сахара был равен 5 млн гульденов. Практически мо­нополистом в скупке и транспортировке продукции СПК и их сбыте на аукционах метрополии стала полугосударственная компания НХМ (см. выше).

Система принудительных культур была введена на Яве и на от­дельных территориях Западной Суматры и Северного Сулавеси. Она, разумеется, эволюционировала на протяжении сорока с лишним лот своего существования, что очень удобно проследить именно на примере культуры тростникового сахара. Первоначально почти все этапы произ­водства сахара осуществлялись исключительно при помощи принуди­тельного труда. Лишь заключительная фаза (переработка тростника и получение сахара) осуществлялась наемными рабочими (китайцами и яванцами) на частных фабриках. Поначалу сахарозаводчиками (точ­нее — владельцами сахарных мануфактур) были китайцы, заключав­шие с государством контракт. Исключительная выгодность этого биз­неса в дальнейшем привлекла крупный европейский капитал****, и от заявок на контракты скоро не стало отбоя.

С развитием дорожной сети перевозка сахарного тростника на фабрику все чаще также осуществлялась по найму. С 1855 г. эта фор­ма возобладала повсеместно. Рубку тростника вскоре тоже оказалось экономически нецелесообразно осуществлять на базе подневольного труда. К 1870 г. и здесь сельскохозяйственный рабочий вытеснил закре­пощенного крестьянина.

Казалось, что принудительный труд сохранит свои позиции на са­мой трудоемкой фазе: посадке и культивировании тростника. Но систе­ма поочередного выделения общиной работников исключала возмож­ность совершенствования навыков и стимулирования лучших работни­ков. К середине 50-х гг. большинство работников в ряде резидеитств уже получало вознаграждение (хотя и очень скромное) по результатам своего труда; в 60-е гг. такая форма организации работ стала всеоб­щей. Лишь запахивание массива и другие «грубые» работы оставались предметом принудительного труда.

Таким образом, в недрах крепостнической, феодальной СПК вы­зревали ростки наемного труда, кстати, вопреки планам фан ден Боса. Д. Бюргер заметил, что если с начала XIX в. вследствие установления земельного налога важнейший крестьянский продукт — рис — оказался вовлеченным в свободное контрактное обращение, то при СПК в это обращение втянулся и труд (читай: товар — рабочая сила.—В. Ц.).

Вместе с тем колониальные власти под давлением плантаторов стреми­лись законсервировать существование десы, так как это позволяло арендовать большие массивы земли.

СПК была крайне обременительной для крестьян. Наряду с уже упоминавшимися тяготами выращивание индиго и табака, например, чрезмерно истощало почву. Кофе, высаживаемый на неорошаемых по­лях, голландцы вообще не считали «настоящей» принудительной куль­турой; между тем в течение 5—6 лет, протекавших со дня посадки кофейного дерева до первого плодоношения, крестьянин не получал ни­какой компенсации от государства за свой труд. Вытеснение риса и других продольствениых посадок товарными культурами, нехватка ра­бочего времени на его возделывание приводило к голоду. Крестьянство-все глубже погружалось в трясину ростовщической кабалы. Средние ежегодные доходы крестьян от возделывания культур (по данным А. А. Губера. — В. Ц.) были смехотворно низкими: 17,2 гульденов от сахарного тростника; 15,2 — от кофе; 12,2 — от индиго; 11,9 — от таба­ка; 10,9 — от корицы; 4,3 — от перца; 2,5 — от шелка. С крестьян, воз­делывавших культуры, взимался земельный налог, притом неуклонно возраставший (1830 г. — 6,6 млн гульденов; 1845—11,4 млн). Нередко случалось, что полученных крестьянином за культуру сумм не хватало даже для уплаты этого налога.

Система принудительных культур, как отмечает Д. Бюргер, «была заключительной фазой... феодальной формации на Яве, господствовав­шей примерно с 1600 по 1870 год». Она резко увеличила производство экспортных культур и впервые за долгие годы сделала Яву чрезвычай­но прибыльной для метрополии ценой усиления эксплуатации и разо­рения крестьян. За весь период ее действия (1830 — конец 70-х гг. XIX в.) чистый доход правительства достиг 823 млн гульденов; по дру­гим подсчетам — даже около 900 млн. Учитывая, что с 1830 по 1836 г. Голландия вела изнурительную, дорогостоящую и неудачно завершив­шуюся для нее войну против восставшей Бельгии, СПК справедливо называли «спасательным кругом, на котором держится на плаву метро­полия». И позже, после отделения Бельгии, вплоть до 1878 г., коло­ниальный бюджет неизменно сводился с превышением доходов над рас­ходами. Разница (активное сальдо или «батиг слот») утекала в метро­полию. Она составляла в среднем 18 млн гульденов в год, или почти треть бюджета Голландии, и позволила сократить на 40% ее государ­ственный долг, построить третий по мощи в мире торговый флот, покрыть метрополию сетью первоклассных шоссейных и железных до­рог. Для колонии же это был некомпенсируемый отток средств.

Социально-экономические последствия СПК во многом определили дальнейшее развитие Индонезии. Итак, колониальное правительство откатилось к прежним, эксплуатировавшимся еще ОИК, феодально-традиционалистским методам производства ради роста экспорта и дости­жения высоких прибылей метрополии. Ява была превращена в одно гигантское феодальное поместье, эксплуатирующее труд закрепощен­ных крестьян. Община, подчиненная потребностям иностранного капи­тала, консервировалась, вдобавок она лишалась остатков внутренней самостоятельности, прав на собственную землю. Ее староста превра­тился в низшее звено колониального аппарата управления, надсмотрщи­ка, заинтересованного в успехе СПК.

Многие расчеты фан ден Боса не реализовались. Он делал ставку на сохранение в целом натурального хозяйства в деревне, руководство производственным процессом со стороны прияи, считал нежелательным использование наемного труда. Эти ожидания не оправдались. Бупати (а в некоторых отраслях и старосты) оказались постепенно отстранен­ными от организации процесса производства; невысокими темпами, но неуклонно росло денежное обращение; в оборот оказались вовлечены и рабочая сила, и земля. Зарождался новый социальный слой — план­таторы, сахарозаводчики — частные предприниматели. Из деклассирую­щихся элементов, вытолкнутых из общины, формировался предпролетариат.

Но разложение натурального хозяйства, расслоение крестьян при сохранении принудительного труда, государственной барщины*, ростов­щичества и откупной системы приводили к медленному вызреванию в недрах СПК капиталистических, отношений в самых мучительных для трудящихся формах. Система сама готовила себе могильщиков. Резуль­татом чрезмерной эксплуатации, вынужденного недопроизводства крестьянами продовольственных культур был голод в ряде провинций Явы. В Пасуруане крестьяне поднялись на борьбу против СПК. и выну­дили правительство отказаться от ее распространения (1833). В 1843— 1848 гг. отмечались многочисленные случаи голода, в том числе в «рисовых» в прошлом районах, каким был, например, Чиребон. В ре­зультате голландскому правительству пришлось несколько умерить свои аппетиты, сократив площади под принудительными культурами, умерив интенсивность эксплуатации.

СПК принесла неисчислимые бедствия народам Явы. Вместе с тем голландский экономист Герретсон был, по-видимому, прав, утверж­дая, что «система принудительных культур» для того времени являлась максимально достижимой мерой эксплуатации в рамках имеющихся возможностей. Более радикальные социально-экономические преобразо­вания требовали бы уже не реформ, а революции. Действительно, включение отсталой колонии в складывающуюся систему мирового ка­питалистического рынка было тогда возможно только на путях разви­тия капитализма свободной конкуренции. Но этому препятствовали не только отсутствие соответствующей законодательной базы и помехи со стороны консервативной олигархии Нидерландов, колониальной адми­нистрации. Серьезнейшим объективным препятствием было отсутствие рынка свободной рабочей силы: крестьяне были закрепощены, скованы рамками общины, связаны тысячами пут феодальных порядков и патриархальных пережитков. Устранение указанных препон и вызрева­ние соответствующих социально-экономических предпосылок требовало десятилетий.

Путь, избранный в 1830 г. голландским правительством, был поэто­му альтернативным и парадоксальным. Это был путь наименьшего со­противления: усиление феодально-крепостнических порядков и внеэконо­мического принуждения для производства продуктов, пользовавшихся высоким спросом на мировом рынке. Превращение этих продуктов и товар происходило уже за пределами Нидерландской Индии.