Ганс рейхенбах

(1881 – 1953)

Немецкий философ и логик. Разрабатывал методологические проблемы развития научного знания и философские проблемы естествознания. Работы посвящены исследованиям в области гносеологической природы геометрии, логической структуры теории относительности, причинности, статистических и динамических закономерностей, теории познания, логического анализа высказываний, выражающих законы науки, философским и методологическим проблемам пространства и времени.

446. «Философы XVII – XVIII веков поддерживали тесную связь с естествознанием своего времени, а некоторые из них, такие, как Декарт и Лейбниц, были ведущими математиками и физиками. Позднее между философией и естественными науками возникло отчуждение, что привело к непродуктивной напряженности отношений между двумя группами наук. Философы, профессиональное обучение которых строится обычно на историко-филологической основе, обвиняют ученых-естествоиспытателей в чрезмерной специализации и обращаются к метафизическим проблемам. Естествоиспытатели же со своей стороны допускают ошибки в философской трактовке эпистемологических проблем, которые хотя и решены такими философами, как Лейбниц или Кант, в рамках науки того времени, требуют нового анализа в рамках современного естествознания. Такое отчуждение ведет к взаимному неуважению, неверному пониманию целей исследования друг друга…

В течение последнего столетия естествоиспытатели сами разрабатывали эпистемологические основания одновременно с содержанием своих научных теорий. Конечно, лишь немногие выдающиеся ученые осознавали при этом философский характер своей методологии. Большинство результатов было получено неосознанно, без какого-либо намерения найти именно философские решения с целью удовлетворения специально-научных интересов, что, однако, вело к постановке философских вопросов. Таким образом, как это ни странно, за последнее столетие точная теория познания была создана не философами, а представителями естественных наук. В ходе частных научных исследований было выдвинуто больше эпистемологических принципов и положений, чем в ходе философских спекуляций. Проблемы, решенные таким образом, были подлинно эпистемологическими проблемами. И если спекулятивно ориентированная философия нашего времени отрицает философский характер современного естествознания, если она называет нефилософскими достижения таких теорий, как теория относительности и теория множеств, относя их к области специальных наук, то это свидетельствует лишь о ее неспособности понять философское содержание современного научного мышления. Современная математическая физика с ее тонкими математическими и экспериментальными методами трактует те же самые проблемы, которые составляли основу эпистемологии Декарта, Лейбница Канта. Но для того чтобы понять, сколь мощный инструмент создан сегодня для анализа философских вопросов и осознать возможности его философского применения, необходимо адекватное проникновение в сущность методов научного исследования.

Однако постепенно ситуация стала слишком сложной и для ученого-естествоиспытателя. Он оказался более не в состоянии разрабатывать собственно философские проблемы по той простой причине, что один и тот же человек не может одновременно проводить естественнонаучные и философские исследования. Разделение труда становится неизбежным, поскольку как эмпирические, так и эпистемологические исследования требуют такого количества детальных разработок, которое превышает возможности одного ученого. К тому же философские и естественнонаучные задачи, совпадающие в общих чертах, противоречат друг другу в рамках мыслительной деятельности отдельного ученого. Философский анализ смысла и значения научных утверждений может стать чуть ли не помехой процессу научного исследования, парализовать инициативу ученого, лишить его способности с безоглядной смелостью идти новыми путями.

Стиль современной науки постепенно обрел стремительность техники, вызванную конкуренцией; можно было бы и сожалеть об этой негуманитарной тенденции, но она, видимо, относится к необходимым формам современной производительной деятельности. Мы можем противодействовать этой тенденции не путем отказа от применения технических средств, а только посредством философского анализа самого процесса познания, путем раскрытия смысла и значения этого машинизированного познания. Такое познание рассматривается иногда как чистая технология, но его система обнаруживает более глубокое содержание, которое может быть постигнуто только благодаря совместному труду организованного коллектива ученых.

Создание такой философии познания природы должно быть поэтому прерогативой особой группы ученых, которые, с одной стороны, хорошо владеют математической техникой, а с другой – не подчинены этой технике до такой степени, что за деталями теряют философскую перспективу. Ибо точно так же, как философское созерцание может стать препятствием на пути ученого-исследователя, так и узкоспециализированное научное исследование может стать помехой философской интерпретации достижений науки. Упрек со стороны философов в адрес естествоиспытателей в непонимании философских проблем не менее справедлив, чем высказываемое другой стороной обвинение в непонимании проблем научных. Однако из этого не следует, что философию необходимо развивать в спекулятивном духе, в отрыве от точных наук. Напротив, к естественным наукам нужно подходить с философской точки зрения и попытаться создать с помощью их отточенных инструментов философию такого технически оснащенного познания». [ 120, 12-15].

447. «Проблема пространства разделяется на две части: наряду с проблемой математического пространства было признано существование проблемы физического пространства.

Нетрудно понять, что философское осмысление двойственной природы пространства стало возможным только после того, как математики перешли от евклидовой геометрии к геометриям неевклидовым. До тех пор физика принимала аксиомы геометрии в качестве бесспорной основы описания природы. Когда различные виды геометрий стали рассматриваться как математически эквивалентные, возник вопрос, какая из этих геометрий может быть использована для описания физической реальности, ибо перестало считаться само собой разумеющимся, что для этой цели применима только евклидова геометрия. Математика предлагает физике ряд возможных форм отношений, среди которых физика посредством наблюдений и эксперимента выбирает одну реальную. Математика предлагает, например, схему движения планет при условии, что сила притяжения Солнца будет уменьшаться пропорционально второй, или третьей, или n- ной степени их расстояния от Солнца; физика же решает, что в реальном мире справедливо предположение о таком ее уменьшении, которое будет пропорционально квадрату расстояния. Что же касается геометрии, то здесь существовал только один ее вид, и не было проблемы выбора между различными геометриями. После открытия неевклидовых геометрий была осознана двойственность физического и возможного пространства. Математика предлагает возможные пространства, физика решает, какое из них соответствует физическому пространству. В противоположность всем более ранним концепциям, в частности философии Канта, определение геометрии физического пространства становится отныне задачей физики, точно так же как физика определяет с помощью наблюдения и эксперимента пространственную форму Земли или движения планет». [ 120, 23-24].

447. «Несмотря на то, что концепция пространства и времени как четырехмерного многообразия оказалась весьма плодотворной для математической физики, ее эффект в области теории познания свелся к тому, что она лишь запутала проблему. Называя время четвертым измерением, мы придаем ему характер таинственности. Создается впечатление, что время может восприниматься как один из видов пространства, и тщетно пытаться добавить визуально к трем измерениям пространства четвертое. Очень важно предостеречь от такой ошибочной трактовки математических понятий. Добавляя к пространству в качестве четвертого измерения время, мы ни в коей мере не лишаем его специфичности именно как времени. Соединяя пространство и время в четырехмерном многообразии, мы только выражаем тот факт, что для определения того или иного мирового события нужны четыре числа, а именно три числа для пространственного измерения и одно для временного. Такое упорядочение элементов, каждый из которых задается четырьмя условиями (координатами), всегда может быть математически понято как четырехмерное многообразие… Следовательно, наша трактовка времени как четвертого измерения не вносит никаких изменений в само понятие времени». [ 120, 130-131].