Предисловие. 1 мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своявеская причина

1 Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своявеская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мыоднажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердцеваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. Как прирожденныепчелы и медоносны духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашемгнездится одна лишь забота - что бы "принести домой". Что до жизни вообще,до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого?Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывалидействительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши!Скорее, как некто блаженно рассеянный и погруженный в себя мигомпросыпается, когда часы изо всей силы бьют над его ухом свои полуденныедвенадцать ударов, и спрашивает себя: "сколько же, собственно, пробило?",так и мы временами протираем себе задним числом уши и спрашиваем совсемудивленно, совсем озадаченно: "что же, собственно, такое мы пережили?" -больше того: "кто, собственно, мы такие?", и пересчитываем задним, каксказано, числом все вибрирующие двенадцать часовых ударов наших переживаний,нашей жизни, нашего существования - ах! и обсчитываемся при этом... Мы понеобходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путатьсебя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далексамому себе" - в отношении самих себя мы не являемся "познающими"... 2 - Мои мысли о происхождении наших моральных предрассудков - ибо о нихидет речь в этом полемическом сочинении - получили свое первое, все ещеоглядчивое и предварительное выражение в том собрании афоризмов, котороеозаглавлено "Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов" икоторое было начато в Сорренто, зимою, позволившею мне сделать привал, какделает привал странник, и окинуть взором обширную и опасную страну, покоторой до той поры странствовал мой дух. Это случилось зимою 1876-77 года;сами мысли старше. По существу, это были те же мысли, которые я сновавозобновляю в предлежащих рассмотрениях, - будем надеяться, что долгийпромежуток пошел им на пользу, что они стали более зрелыми, ясными,сильными, совершенными! Что, однако, я придерживаюсь их еще и сегодня, что исами они тем временем все крепче прилегали друг к другу, даже вросли друг вдруга и срослись, - это усиливает во мне радостную уверенность, что они ссамого начала возникли во мне не разрозненно, не по прихоти и неспорадически, а из одного общего корня, из некой повелевающей в глубинах,все определенней изъявляющей себя, требующей все большей определенностирадикальной воли познания. Так единственно это и подобает философу. Мы неимеем права быть в чем-либо разрозненными: нам негоже ни заблуждаться врозницу, ни в розницу настигать истину. Скорее, с тою же необходимостью, скаковою дерево приносит свои плоды, растут из нас наши мысли, наши ценности,наши "да" и "нет" и "если" да "или" - совокупно родственные и связанные другс другом свидетельства одной воли, одного здоровья, одной почвы, одногосолнца. - По вкусу ли они вам, эти наши плоды? - Но что до этого деревьям!Что до этого нам, философам!.. 3 При свойственной мне недоверчивости, в коей я неохотно сознаюсь, - онаотносится как раз к морали, ко всему, что доселе чествовалась на земле какмораль, - недоверчивости, которая выступила в моей жизни столь рано, стольнезванно, столь неудержимо, в таком противоречии с окружением, возрастом,примером, происхождением, что я чуть ли не вправе был бы назвать ее своим "Apriori", - мое любопытство, равно как и мое подозрение должны были современем остановиться на вопросе, откуда, собственно, берут свое начало нашидобро и зло. В самом деле, уже тринадцатилетним мальчиком я был поглощенпроблемой происхождения зла: ей я посвятил в возрасте, когда "сердцепринадлежит наполовину детским играм, наполовину Богу", свою первуюлитературную детскую игру, свою первую философскую пробу пера, - что жекасается моего тогдашнего "решения" проблемы - ну, я воздал, как иследовало, честь Богу и сделал его Отцом зла. Требовало ли именно этого отменя мое "A priori"? то новое, неморальное, по меньшей мере,имморалистическое "A priori" и глаголящий из него, ах! столь антикантовский,столь загадочный "категорический императив", которому я тем временем дарилвсе больше внимания, и не только внимания?.. По счастью, я заблаговременнонаучился отделять теологический предрассудок от морального и не искал болееистоков зла позади мира. Небольшая историческая и филологическая выучка,включая врожденную разборчивость по части психологических вопросов вообще,обратили вскоре мою проблему в другую проблему: при каких условиях изобрелчеловек себе эти суждения ценности - добро и зло? и какую ценность имеютсами они? Препятствовали они или содействовали до сих пор человеческомупроцветанию? Являются ли они признаком бедственного состояния, истощения,вырождения жизни? Или, напротив, обнаруживается ли в них полнота, сила, воляк жизни, ее смелость, уверенность, будущность? - На это я нашел и рискнулдать разные ответы, я исследовал времена, народы, ранговые ступенииндивидов, я специализировал свою проблему, ответы оборачивались новымивопросами, исследованиями, догадками, вероятностями, покуда я не обрелнаконец собственную страну, собственную почву, целый безмолвный, растущий,цветущий мир, как бы тайные сады, о которых никто и не смел догадываться...О, как мы счастливы, мы, познающие, допустив, что нам впору лишь достаточнодолго молчать!.. 4 Первый толчок огласить кое-что из своих гипотез относительнопроисхождения морали дала мне ясная, опрятная и умная, даже старчески умнаякнижка, в которой я впервые отчетливо набрел на вывернутую наизнанку иизвращенную разновидность генеалогических гипотез, их собственно английскуюразновидность, и это привлекло меня - тою притягательной силою, каковаяприсуща всему противоположному, всему противостоящему. Заглавие книжки было:"Происхождение моральных чувств", автор д-р Пауль Рэ; год издания 1877. Мне,пожалуй, никогда не доводилось читать что-либо, чему бы я в такой степениговорил про себя "нет" - фразе за фразой, выводу за выводом, - как этойкниге: но без малейшей досады и нетерпения. В названном раньше произведении,над которым я тогда работал, я при случае и без случая ссылался на положенияэтой книги, не опровергая их - какое мне дело до опровержений! - но, как иподобает положительному уму, заменяя неправдоподобное более правдоподобным,а при известных условиях и одно заблуждение другим. Тогда, как сказано, явпервые извлек из-под спуда те гипотезы происхождения, которым посвящены этирассмотрения, - весьма неловко (что мне меньше всего хотелось бы скрыть отсамого себя), все еще несвободно, не обладая еще собственным языком для этихсобственных вещей, полный всяческих рецидивов прошлого и колебаний. Вчастностях сравните сказанное мною в "Человеческом, слишком человеческом" (I483 сл.) [I 270] о двойной предыстории добра и зла (именно из сферыблагородных и из сферы рабов); равным образом (там же 535 сл.) [1315 сл.] оценности и происхождении аскетической морали; равным образом (там же 504 сл.и 770) [I 289 сл.] о "нравсгвенности нравов", той гораздо более старой иизначальной разновидности морали, которая toto coelo отстоит отальтруистического способа оценки (в каковом д-р Рэ, подобно всем английскимгенеалогам морали, усматривает способ моральной оценки в себе); равнымобразом (там же 501 сл.) [I 286 сл.], а также в "Страннике" (там же 885 сл.)и "Утренней заре" (там же 1084 сл.) - о происхождении справедливости какбаланса между приблизительно равномощными натурами (равновесие какпредпосылка всех договоров, стало быть, всяческого права); равным образом опроисхождении наказания ("Странник" - там же 881 сл. и 890 сл.), длякоторого террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной(как полагает д-р Рэ, - она скорее инкрустирована сюда позднее, приизвестных обстоятельствах и всегда как нечто побочное и привходящее). 5 В сущности, душа моя была полна тогда чем-то гораздо более важным,нежели собственными или чужими гипотезами о происхождении морали (или,точнее: последнее было только одним из многих средств для достижения некойцели). Речь шла у меня о ценности морали, - а по этой части мне приходилосьсталкиваться едва ли не исключительным образом с моим великим учителемШопенгауэром, к которому, как к некоему современнику, обращается та книга,страсть и скрытый антагонизм той книги (- ибо и она была "полемическимсочинением"). Речь в особенности шла о ценности "неэгоистического", обинстинктах сострадания, самоотречения, самопожертвования, которые именноШопенгауэр так долго озолачивал, обожествлял и опотустороннивал, покуда онинаконец не остались у него подобием "ценностей в себе", на основании каковыхон и сказал нет жизни, как и самому себе. Но именно против этих инстинктоввыговаривалась из меня все более основательная подозрительность, все глубжероющий скепсис! Именно здесь видел я великую опасность, грозящуючеловечеству, его утонченнейшую приманку и соблазн, - но куда? в Ничто? -именно здесь видел я начало конца, остановку, озирающуюся усталость, волю,замахивающуюся на жизнь, воркующе и меланхолично предвещающую себе последнююболезнь; мораль сострадания, все более расширяющаяся вокруг себя,охватывающая даже философов и делающая их больными, открылась мне как самыйжуткий симптом нашей жутью обернувшейся европейской культуры, как ееокольный путь - к новому буддизму? к буддизму европейцев? к - нигилизму?..Это современное предпочтение и переоценка сострадания со стороны философовесть нечто совершенно новое: именно в признании никчемности состраданиясходились до сих пор философы. Назову лишь Платона, Спинозу, Ларошфуко иКанта, четыре ума, как нельзя различные во всем, но согласные в одном: внизкой оценке сострадания. - 6 Эта проблема ценности сострадания и морали сострадания (- я врагомерзительной современной изнеженности чувств -) кажется поначалу лишьчем-то изолированным, неким вопросительным знаком про себя; кто, однако,застрянет однажды здесь, кто научится здесь вопрошать, с ним случится то,что случилось со мной, - ему откроется чудовищный новый вид, некаявозможность нападет на него головокружением, всплывет всякого роданедоверчивость, подозрительность, страх, пошатнется вера в мораль, во всякуюмораль, - наконец раздастся новое требование. Выскажем его, это новоетребование: нам необходима критика моральных ценностей, сама ценность этихценностей должна быть однажды поставлена под вопрос, - а для этогонеобходимо знание условий и обстоятельств, из которых они произросли, средикоторых они развивались и изменялись (мораль как следствие, как симптом, какмаска, как тартюфство, как болезнь, как недоразумение; но также и мораль какпричина, как снадобье, как стимул, как препятствие, как яд), - знание,которое отсутствовало до сих пор и в котором даже не было нужды. Ценностьэтих "ценностей" принимали за данность, за факт, за нечто проблематическинеприкосновенное: до сих пор ни капельки не сомневались и не колебались втом, чтобы оценивать "доброго" по более высоким ставкам, чем "злого", болеевысоким в смысле всего содействующего, полезного, плодотворного с точкизрения человека вообще (включая и будущее человека). Как? а если бы истинойбыло обратное? Как? а если бы в "добром" лежал симптом упадка, равнымобразом опасность, соблазн, яд, наркотик, посредством которого настоящее,скажем, представало бы нахлебником будущего? С большими, должно быть, видамина уют и безопасность, но и в более мелком стиле, низменнее?.. Так чтоименно мораль была бы виновна в том, окажись навеки недостижимой возможнаясама по себе высочайшая могущественность и роскошность типа человек? Так чтоименно мораль была бы опасностью из всех опасностей?.. 7 Достаточно и того, что сам я, когда мне открылась эта перспектива, имелоснования высматривать себе ученых, смелых и трудолюбивых товарищей (я исегодня еще делаю это). Настало время, снарядившись исключительно новымивопросами и как бы новыми глазами, пуститься в странствие по чудовищному,далекому и столь таинственному материку морали - действительносуществовавшей, действительно бывшей морали: и не значит ли это почти -открыть впервые названный материк?.. Если я думал при этом, среди прочих, иоб упомянутом д-ре Рэ, то оттого лишь, что нисколько не сомневался в том,что сама природа его вопросов натолкнула бы его на более верную методикуобретения ответов. Обманулся ли я в этом? Таковым было во всяком случае моежелание - дать этому столь острому и нейтральному взору лучшее направление,обратить его к действительной истории морали и вовремя предостеречь его отподобного рода английских гипотез, растворяющихся в лазури. Ведь вполнеочевидно, какой цвет во сто крат важнее для генеалога морали, чем именноголубой: именно серый, я хочу сказать, документальный, действительноподдающийся констатации, действительно бывший, короче, весь длинный, труднодешифрируемый иероглифический свиток прошлого человеческой морали! - Этопрошлое было неизвестно д-ру Рэ; но он читал Дарвина - и, таким образом, вего гипотезах забавным, по меньшей мере, способом учтиво подают друг другуруку дарвиновская бестия и наисовременнейший скромный маменькин сынокморали, который "больше не кусается"; последний делает это с выражением явнодобродушного и утонченного безразличия на лице, к которому примешиваетсякрупица пессимизма, усталости, словно бы это не стоило и гроша ломаного -столь серьезно принимать все эти вещи - проблемы морали. Мне же вот сдается,напротив, что нет вообще вещей, которые стоили бы большего к себе серьезногоотношения; вознаграждением, например, стало бы однажды дозволение отнестиськ ним весело. Как раз веселость или, говоря на моем языке, веселая наука иесть награда: награда за долгую, смелую, трудолюбивую и подземнуюсерьезность, которая, разумеется, не каждому по плечу. Но в тот день, когдамы от всего сердца скажем: "вперед! и старая наша мораль есть всего лишькомедия!) - мы откроем новую интригу и новую возможность для дионисическойдрамы "Участь души": а он-то уж сумеет использовать ее, можно побиться обзаклад, он, великий, старый, извечный комедиограф нашего существования!.. 8 - Если это сочинение кому-либо непонятно и плохо усваивается на слух,то вина за это, как мне кажется, не обязательно ложится на меня. Онодостаточно ясно, если предположить - что я и предполагаю, - чтопредварительно прочитаны мои более ранние сочинения и что при этом непоскупились на некоторые усилия: эти сочинения и в самом деле не легкодоступны. Что, например, до моего "Заратустры", то я никому не позволю слытьего знатоком, кто хоть однажды не был бы ранен глубоко и хоть однаждыглубоко не восхищен каждым его словом: лишь тогда вправе он наслаждатьсяпреимуществом быть благоговейным пайщиком халкионической стихии, из которойродилось это произведение, ее солнечной ясности, дали, широты идостоверности. В других случаях трудность возникает в связи с афористическойформой: трудность в том, что к форме этой относятся сегодня недостаточновесомо. Афоризм, по-настоящему отчеканенный и отлитый, вовсе еще не"дешифрован" оттого лишь, что он прочитан; скорее, именно здесь должноначаться его толкование, для которого потребно целое искусство толкования. Втретьем рассмотрении этой книги я преподнес образец того, что я в подобномслучае называю "толкованием", - этому рассмотрению предпослан афоризм, самооно - комментарий к нему. Конечно, дабы практиковать таким образом чтениекак искусство, необходимо прежде всего одно свойство, от которого насегодняшний день вполне основательно отвыкли - и оттого сочинения мои еще нескоро станут "разборчивыми", - необходимо быть почти коровой и уж во всякомслучае не "современным человеком": необходимо пережевывание жвачки... Сильс-Мария, Верхний Энгадин, в июле 1887 года