Кирилл Каменьев. Ненастоящая жизнь. Один день

На улице выл надоевший ветер, гоняющийся за серыми облаками. Лил дождь, внося в тоску в итак дурацкий, какой-то скособоченный день. Кирилл сидел в скромной, маленькой кафешке со своей старой школьной знакомой Ташей. Сегодня, определенно, был день депресняка и сонной грусти.

-О чем ты все время думаешь? - спросила Таша, потягивая удивительно терпкий кофе.

-Да так, мысли всякие нехорошие бродят стаями, сбиваются в кучу, как воронье над могилами, взрываются бомбами, и жутко мешают мне жить в этом мире, - ответил Кирилл, - какая-то голова и пустая как небо перед бурей, и набитая мякиной слов, снов и переживаний о несбыче мечт, о невозможности реализации мыслечувств... Эх...

-А почему? - удивилась Таша. - Ведь все не так уж и плохо. Работа у тебя есть, карьерный рост обеспечен, живешь как у Христа за пазухой... Кстати, а что у тебя там случилось в той церкви в Ясеневе?

-Да так. Просто я спросил батюшку о том, как можно выполнять заветы Христа, когда потеряна всякая надежда, луч веры едва- едва теплится, как слабенький огонек копеечной свечи, а любви к людям нет, ибо нет ни им, ни Богу веры. Ну, он там сказал что-то типа уныние- грех, читай Псалтирь. А я не понимаю. При чем тут грехи? При чем тут Псалтирь? Я Богу не могу поверить. Понимаешь? Не могу, блин, и все тут, жить его заповедями.

- Типа возлюби ближнего своего. Ну и что тут дурного, чтобы возлюбить ближнего? Меня ты что, ненавидишь разве? - с легким холодом спросила Таша.

- Нет, почему же. Ты - это ты. Ты- это отдельный, бесконечно редкий случай. Помимо моих родителей и бабуси, ты - одна из двух - трех моих настоящий друзей. Ты появилась в моем мире, когда я был пуст и одинок. И вдруг из-за девочки, которую я тогда обожал, как будто случайно появилась ты. И я мечтал о тебе...

- Ибо нет на земле краше девочки, нежели ты, увы, не мое, рыженькое сокровище - не так ли?

-О да. Я готов был на многое. И даже отказаться ради тебя от почти всего лишнего.

-Да не правда! Не верю я тебе! - насупилась Таша. - Ты-безусловный эгоист, который не хочет, слышишь, не хочет воспринимать людей.

-Вот и не правда, Таша, - с горячей поспешностью ответил Кирилл. - Это не так. Я говорил ведь про иное. Я врагов своих возлюбить не могу. Ну не могу, и все тут. Я почему-то решил, что от любви к врагам каким-то садизмом и мазохизмом веет.

-А что? - спросила Таша, успокоенная словами Кирилла. - Для тебя вопрос веры так важен?

-Таша, милая, дорогая, - почти закричал Кирилл, - ну разве ты не понимаешь, что ведь вопрос веры - это не вопрос отношений с одним только Богом, это вопрос отношения к миру. Вот сейчас я сижу в собственной башне из слоновой кости и, по большому счету, рад там видеть всего несколько человек. А мир, который вокруг меня, хочет Меня во мне раздавить, превратить меня в скучного червя. А я все сопротивляюсь этому миру.

-Кирилл, я как-то не раздавлена этим миром, хотя ему себя не противопоставляю.

-Но согласись, Таша, ты живешь в общении с очень узким кругом лиц.

-Кир, но этот круг много шире, чем у тебя.

-Конечно. Ведь я другой. Я ради тебя хотел забыть всех своих знакомых, а родителей своих навещать редко. Я мечтал называть тебя детка, и хотел, чтобы твой папа стал дедом наших детей. Но ты отказалась.

-Ну и странный же ты человек. Зачем ты напомнил мне о тех странных днях, когда ты сходил с ума, а я плакала каждый вечер. Потому как меня делили двое парней, потому как сердце разрывалось от боли и тяжкой печали, что все не так, что огонь, находившийся тогда в моем сердце, не находил выхода, и я орала своими записями вконтакте, что все абзац, что жизнь моя кончена. Что я хочу быть старой девой. Какая чушь! А ты... Вообще, зачем мне эти воспоминания?

-А меня они до сих пор грузят. Я ведь помню каждый твой взмах ресниц, каждую твою нежную смешинку, каждую минуту с тобой. До сих пор.

-Эй, на нас смотрят,- с укором в голосе заметила Таша.

-Ладно, пойдем отсюда. Можно взять тебя за руку?

-Нет. Не стоит.

Кирилл сказал громко:

-Официант, счет.

Расплатившись, они вышли из кафе. Грустный ветер продолжал кидать к ногам случайных прохожих увядшую листву, и серый вечер обещал лишь пустоту или не нужные миру слезы. Бестолково, шлепая по лужам, Кирилл и Таша, шли по аллеям давно знакомых улиц, и буря, которая зародилась в голове у Кира, вдруг захотела материализоваться.

Ветер вдруг усилился, чуть не унеся зонт, под которым шла молодая пара. Видя ее, Кир даже пустил слезу, сожалея о бесцельно прожитых годах, о бесконечных упущенных возможностях, о скором своем конце, который он болезненно ощущал уже в свои двадцать три. Дождь становился все сильнее, и вот уже Таша, сказав ·покаЋ, убежала в свой дом, а он шел, наплевав на ливень, шел по бесконечным улицам города, вздрагивая от грома, боясь молнии.

Он все еще надеялся на то, что Бог его, сирого и беспомощного, не оставит, спасет в самый тяжелый миг, за момент до того мига, когда он, уставший от жизни, захочет закончить свое существование, и отправиться в Ад, к Иуде, где будет вечно страдать. Только чтоб не видеть той бессмысленности мира, которую он познал, живя, нет, существуя в жестком мире, который был ему чужд, где он был чужой и лишний.

А разговор о любви и вере он завел потому, что проклятая печаль изглодала его всего, и уже он несколько лет шатался по миру, и мечтал найти свет в душе. А не находил ничего, кроме черной зависти к счастливым и мрака, который душил его, который его страстишки увеличивал, и не давал возможности жить, а изнурял. Даже некогда любимая работа теряла свою явную прелесть. Несмотря на то, что Кирилл любил свою работу, для него личная жизнь имела всегда первостепенное значение. А сегодняшняя его жизнь его убивала, расчеловечивала, и вместо любви и тепла он мог дать окружающим только лютую ненависть, злобу и желание убивать. Не нашедший любви, он искал ненависти, презрения, унижения, злобы, только чтобы не сдохнуть в скучном и бесконечно ненормальном круговороте Быта. И мечтал разрушить мир, ему современный, и построить на развалинах собственный мир, где любовь каралась бы смертью, где простое обладание женщиной царило бы повсеместно совместно с диким буйством разврата, которого еще не видал мир.

А теперь он не боялся заболеть, и шел под дождем без шапки. И надеялся, что очередной ливень смоет с него шелуху, грязь и боль, именно поэтому он плакал под проливным дождем, еще в очередной последний раз надеясь на милость Господню. Почти неверующий, он в этот момент вдруг хотел по-детски верить и мочь надеяться на собственное воскресение, на возможность исправление себя в этом жестоком и трудном мире и этого прекрасного и беспощадного мира вокруг себя. А дождь лил, и наполнял его уставшую душу тоской и печалью...

Придя домой, он повесил сушиться свой старый, но безумно любимый плащ, снял ботинки и протопал в комнату. Не раздеваясь, он прочитал письмо от Таши, которая написала, что все норм и что не обижается на него за его горячность, и что все-таки все, что было, то прошло. Что прошлое не вернешь. Что любить ее руками все-таки будет другой, а не Кир. Что она это же говорила и пять лет назад, тогда, в такой же дождливый день, когда она покрасилась в какой-то невообразимый цвет и была неповторимо очаровательной и бесконечно сексуальной.

Тогда он мечтал ее покусать за ее нежные ушки и шутил с ней, когда она жаловалась на свои будто бы толстые ноги, которые были вовсе не толстыми. А она грезила о каких- то странных даже для очень необычного человека, коим был Кирилл, идеях. Мечтала сотворить рукотворное чудо. Хотела безумно ярких валеров в небе. Думала о театре. Многое изменилось с тех пор. Таша посерьезнела, повзрослела. А вот Кирилл за несколько лет повзрослел лишь телесно. А странная, истасканная, уже давно уставшая, его душа все никак не хотела взрослеть. Она давала возможность все еще верить, верить страстно и горячо, несмотря ни на что, и с плачем думать о несбывшевшемся, о крахах надежд, о так и не найденной любви. А что теперь? Он съел какой-то безвкусный кусок мяса с макаронами и залег на диван. Тяжелые веки его опустились, и он заснул.

И приснилось ему, что стоит он под проливным дождем, в исступлении сжав до боли кулаки, и кричит Богу: Отче, ты меня слышишь? Ведь не могу я больше в боли душевной жить! Не хочу плакать о собственном горе. Устал! Помоги. И он услышал тяжкий вздох и мощный голос: встань и иди. Твой путь еще очень далек от завершения. Так и быть, я тебе помогу. Но ты должен меня слушаться. Понял меня? Понял, Отче, - ответил Кирилл, и вдруг понял, что он сказал это вслух и проснулся.