Любовный бисер

Моя мама много курит, особенно наутро перед тем самым. Наутро перед тем самым она ни к чему не притрагивается, кроме сигарет. Она стоит у форточки на кухне и выпускает дым через щель на улицу. На подоконнике стоит чашка чуть теплой воды, рядом лежит серебристый пакетик капуччино – она забыла и про то и про другое.

«Почему ты тоже не летишь?» - спрашиваю я. Я каждый раз об этом спрашиваю. «Из-за кошки». Она кашляет. Мой папа входит на кухню с кучей пакетов из глянцевой бумаги - и тоже кашляет. Он ставит пакеты на стол. «Почему ты опять улетаешь?» - спрашиваю я и сажусь на подоконник. «Ну ты же знаешь», - говорит мой папа, а я добавляю: «Из-за пустынного воздуха».

Моя мама щелчком отправляет сигарету через оконную щель. Мой папа достает новые рубашки и плавки из глянцевых пакетов, отрезает ценники и складывает их в дорожную сумку. Мы не везем его в аэропорт. Он целует нас в губы, говорит «ну что ж» и что ему пора уходить. Потом он уходит. Моя мама зажигает себе новую сигарету и выпускает дым в комнату. Когда папы нет, мы курим во всем доме. Когда папа дома, мы встаем, чтобы покурить, к форточке на кухне – по очереди.

«Что на этот раз?» - спрашиваю я мою маму. «Подвал», - говорит она.

Я тоже много курю. Научилась в Агадире. На мой четырнадцатый день рождения папа подарил мне поездку в Марокко, потому что врач сказал, что пустынный воздух не помешал бы; я же рассчитывала на музыкальный центр. Мы жили в отеле на море. При отеле было много бродячих кошек, которых гонял персонал, потому что они были страшными: то у них был только один глаз, то только одно ухо, то только три ноги. Кошек гоняли, снова и снова – ну разве только у них были котята. Тогда им разрешалось остаться, потому что котята миленькие. Там были бродячие кошки, а для моего папы – теннисные площадки, поэтому мы никогда не выходили за пределы отеля. Он целыми днями играл. «С кем ты играешь», - спрашивали мы, а он говорил: «Я играю с меняющимися партнерами». Моя мама сидела на гостиничной террасе и готовила лекцию к зимнему семестру, лекцию о психосоматозе. Я лежала рядом с бассейном и слушала плеер. Иногда ко мне на полотенце подсаживался аниматор из отеля, и тоже слушал через один наушник.

Я влюбилась в аниматора, потому что восемь раз смотрела «Грязные танцы». У аниматора было загорелое лицо и очень белые зубы. Он появлялся в светло-голубом шерстяном спортивном костюме, даже когда было жарко – всегда в одном и том же. Однажды аниматор меня поцеловал, пока моя мама не видела. Пока он меня целовал, я думала об открытках, которые написала бы своим подружкам, оставшимся дома и вынужденным ходить в кино. А потом аниматор научил меня курить. Это было легко.

За ужином я сказала: «Я влюбилась». Мой папа сказал «о господи» и покачал головой так, как он качает головой, когда кто-то звонит и спрашивает, может ли он стать его пациентом из-за той или иной истории, а саму историю моему папе не рассказывает. Я взяла сигарету из маминой пачки и зажгла ее. Мой папа вытащил ее у меня изо рта и затушил в пепельнице. «Мой ребенок разрушает себя, - сказал он, - а я должен на это смотреть». Моя мама достала сигарету из пепельницы и снова распрямила ее. Мы ели оливки, потому что было жарко, а врач сказал, что когда потеешь, нужно есть соль. Я рассказывала об аниматоре и о его черных глазах, и мой папа начал косить. Мой папа всегда начинает косить, когда ему становится скучно. Он часто косит, когда дольше обычного находится вместе с нами, особенно плохо дело на пасху или в сочельник – тогда мой папа косит долго, и я задаюсь вопросом, что бы сказал об этом врач. Моя мама зажгла выпрямленную сигарету и предложила ему пойти потанцевать, «только ты и я», - сказала она.

Пришел заклинатель змей, и я втянула голову в плечи. Заклинатель змей приходил каждый второй вечер - они сменяли друг друга с танцовщицей, исполнявшей танец живота - и клал змею кому-нибудь вокруг шеи. «Ты здесь самая маленькая, - говорил мой папа, - а потому тебя легче всего проглотить». Я улыбалась и потела, гости за соседними столиками смеялись и хлопали, а заклинатель змей весь лучился. «Хорошо», - сказал мой папа маме и поднялся, - но я перед этим еще раз сыграю. Встретимся в номере». Мой папа ушел, а я побежала на кухню, чтобы встретиться там с аниматором.

Начальник кухни не хотел пускать меня. Аниматор сказал ему что-то по-арабски, начальник рассмеялся, похлопал его по плечу и пропустил меня. Мы уселись перед открытым холодильником, было все еще жарко, и стали пить мятный чай с большим количеством сахара. Мы слушали плеер, курили и ковырялись в сахаре, который осел на дно чашек. Наконец аниматор сказал: «Твой отец много играет в теннис».

«Да», - ответила я. Аниматор положил руку мне на плечо. «А твоя мама – нет», - сказал он. «Нет», - повторила я.

Аниматор живет в бунгало за отелем. Мы идем друг за другом, его шлепанцы хлопают при каждом шаге по мостовой. «У моего папы астма», - сказала я. – И мы потому здесь, что врач сказал ему, что пустынный воздух хорош». Аниматор не оборачивается. «Слишком много курил», - сказал он. «Нет», - ответила я.

Мой папа не курит. Мой папа говорит, что он не склонен к болезненным привыканиям, а вот моя мама, говорит он, как раз наоборот. Моя мама говорит: «Сигарета – мой единственный друг». Моему папе нравится это предложение. Он использовал его в своей лекции о реактивной депрессии.

Бунгало состояло из одной комнаты – со шкафом, зеркалом и кроватью. Аниматор и я сели на край кровати и стали рассматривать его ноги: ноготь на правой ноге был желтым и слоился. «У тебя есть сигарета?» - спросил аниматор чуть позже. «К сожалению, нет», - ответила я. Аниматор встал, улыбнулся, схватил меня за голени и положил мои ноги на кровать, так, как, видимо, кладут ноги того, у кого синдром полного поперечного поражения спинного мозга. Потом он лег на меня, схватил меня одной рукой за ухо и начал вращать бедрами. Я уставилась на стиропоровые плиты на потолке и думала об открытках, которые я бы написала своим подружкам, которые сидели дома и ходили в кино. У аниматора свалился с ног сначала один, а затем и другой шлепанец; а потом он прекратил вращать бедрами и сел на край кровати. Верхняя часть его спортивного костюма вылезла из брюк. Я разгладила свое платье и сказала, что теперь мне нужно идти. Мое ухо болело.

«У тебя ухо совсем красное», - сказала моя мама и улыбнулась. Моя мама улыбается всегда, когда она плачет, а кто-то вдруг оказывается рядом. «Как так, - спросила я, - почему вы не на танцах?» Моя мама подкрасила губы. «Его все еще нет, - сказала она, и: «Ради бога, а ты-то где была?» Она стряхнула пепел в стакан для чистки зубов.

На следующее утро папа снова был тут, а моя мама исчезла. Мы завтракали вдвоем. Из звукоусилителя в столовой звучала марокканская музыка, одна и та же песня, и создавалось впечатление, что певцу нужно много на что пожаловаться. «Где ты была?» - спросил мой папа, - «твоя мама очень волновалась и курила еще больше обычного. Это же совсем ее погубит».

«А где ты был?» - ответила я. Мой папа сказал, что мне вовсе не обязательно все знать, а я сказала, что не знаю не то чтобы всего, а вообще ничего, а мой папа ответил, что тем лучше. Так где же я была. «Я была с аниматором», - сказала я. Уж он-то позаботится, чтобы я этого аниматора больше не увидела - совсем безголовый мальчишка, сказал мой папа. «Мой ребенок разрушает себя, - сказал он, - а я должен на это смотреть».

Мы нашли мою маму под пинией рядом с бунгало. Она сидела на корточках в траве. Я подсела к ней, папа остался стоять. Под пинией лежала тигровая кошка с пятью котятами. Четверо висели на сосцах и мяли лапами ее живот. Пятый тоже пытался пить, но остальные его вытесняли. Пятый котенок был худым и намного меньше, чем его братья и сестры. Он часто дышал. «Ничего не выйдет», - сказал сверху мой папа. Моя мама взяла котенка на руку. «Нам нужна маленькая бутылочка», - сказала она. «О господи», - сказал мой папа и покачал головой, как он качает головой, когда кто-то хочет стать его пациентом, а саму историю моему папе не рассказывает. «Бутылочка с совсем маленькой соской», - сказала моя мама. Мне пришли в голову бутылочки с «любовным бисером»[1], который мы с подружкой покупали раньше в киоске, бутылочки с очень маленькой соской. Внутри – крошечные разноцветные шарики, которые называются «любовным бисером» и совсем не имеют никакого вкуса. «Но это же бессмысленно», - сказал мой папа. Моя мама ему улыбнулась, и поэтому он понял, что она плакала. «Иди и спроси своего аниматора», - сказал он мне.

Аниматор был на работе. Из звукоусилителя звучала музыка Роджера Уиттакера, Tanz heut nacht mit mir [2], и аниматор танцевал с дамой, которая носила бикини сиреневого цвета и шапочку для купания сиреневого цвета. Я слегка коснулась плеча аниматора. Он поцеловал даме руку и повернулся ко мне. «Мне нужно что-то вроде бутылочки из-под любовного бисера, - сказала я, - ты не знаешь, где можно достать одну?» Аниматор не имел никакого представления о том, что такое бутылочка с любовным бисером. Аниматор говорил по-английски лучше, чем по-немецки. «A small bottle with love pearls in it[3]», - сказала я. «Love pearls», - засмеялся он и хлопнул меня по заднице. Дама в бикини сиреневого цвета захихикала.

Мой папа и я поехали в центр города, а мама осталась с котенком. Мы шли по рынку, полному гор приправ, мы заходили в магазины, где вниз головой висели кастрированные бараны, целые бараны, но без шкуры и с голубыми, цвета хлорированной воды, глазами. Мы заходили в магазины, где был турецкий мед, кожаные сосуды для воды, серебряные украшения, рисовые вафли и оливы. Мы спрашивали про любовный бисер, я говорила «love pearls», мой папа говорил «perles d‘amour». Торговцы говорили, мы из Германии, Германия красивая и у них есть хорошие друзья в Дортмунде или Висбадене.

«Попробуйте шприцом», - сказал портье моей маме. Портье поговорил по-арабски с начальником кухни, и тот пришел со шприцом и пачкой молока. Моя мама засияла. Мой папа пошел играть в теннис. Моя мама и я пошли к пинии, котенок лежал, свернувшись клубком, между своими братьями и сестрами. Можно было увидеть, как бьется его сердце. Мой мама взяла его на руку и капнула молоком из шприца на его крошечную мордочку. Котенок пил. «Котенок попил», - рассказывала моя мама моему папе за ужином. «Ты лишь продлеваешь его страдания», - сказал мой папа. Я втянула голову в плечи, потому что пришел заклинатель змей.

У нас было еще три дня. Мой папа три дня подряд играл с меняющимися партнерами в теннис и больше не кашлял, из-за пустынного воздуха. Моя мама три дня подряд по часам кормила котенка, ночью она заводила себе будильник. Один раз я встала, когда услышала, как зазвонил будильник, и пошла в комнату моих родителей. Моя мама накинула купальный халат, кровать моего папы была пуста. Было без четверти три, мы пошли по каменной дороге к бунгало. В бунгало аниматора горел свет, дверь была приоткрыта, я слышала, как он смеялся. Четверо котят пили и мяли лапами живот матери. Пятый сделал к нам несколько неуклюжих шагов, потом упал, и моя мама положила его мне на руку. Он часто дышал и был горячим на ощупь. Шерсть была взъерошена, а глаза слиплись. Котенок пил.

На следующий день мой папа опоздал к завтраку, а когда он пришел, он оперся на спинку стула, на котором сидела моя мама, наклонился к ней, и щека к щеке сказал: «Твой котенок мертв. Мне жаль». Моя мама вцепилась ему в волосы и заплакала. «Мы должны его похоронить», - сказала я чуть погодя. Моя мама сказала, нет, она не может, она не может этого видеть, и не похороню ли я его одна. Мой папа взял мою маму за руку и сказал, это нужно было понимать. Моя мама взяла пару тканевых салфеток и вложила их мне в руку: «Хорошенько заверни его», - сказала она, и что я должна зарыть его под пинией. Я сказала: «Папа, ты не можешь пойти со мной?»

«Ты и сама справишься», - сказал мой папа и похлопал меня по плечу.

С салфетками в руке я пошла искать аниматора, я нашла его рядом с кухней. Он курил с начальником кухни. «Хочешь сигарету?» - спросил он. Начальник кухни дал мне прикурить. Они беседовали по-арабски. Я наблюдала за шлепанцами аниматора, его загорелыми ногами и желтым слоящимся ногтем. «До свидания», - сказала я, докурив сигарету. «Чао», - сказал аниматор. Я шла по каменной дороге к бунгало и думала о своей любимой песне из Грязных танцев, заключительной песне, под которую все вдруг начали танцевать, и родители девушки тоже, хотя они и были все время против ее связи с аниматором, в конце концов признают, какой аниматор чудесный человек, пусть только один этот аниматор, даже родители в конце концов непринужденно танцуют под мою любимую песню, и все обнимаются, и плачут, и смеются, и поют: Now I had the time of my life. Я остановилась и попыталась поплакать в салфетки.

У моего папы отличное чутье на верный момент времени. Кошка лежала под пинией и кормила своих четверых котят. Пятый стоял в стороне и часто дышал. Я присела на корточки и положила салфетки на землю. Котенок неуклюже зашагал ко мне и упал. Я взяла его в руку и уставилась в слипшиеся глаза котенка, моя ладонь зачесалась. Я посадила котенка в траву. Я размышляла о том, каково это, идти ко дну и допускать, чтобы еще кто-то на это смотрел. Дама в бикини сиреневого цвета шла мимо, с полотенцем сиреневого цвета вокруг бедер. «Ну, малышка», - сказала она. Я показала на котенка и спросила, могла ли бы она о нем позаботиться. «Конечно, - сказала дама, - все, что захочешь», и ушла в направлении бассейна.

Моя мама упаковывала вещи. Мой папа сидел на террасе и читал рукопись своей лекции. Когда он меня увидел, он улыбнулся мне. Я вложила ему в руку салфетки.

Мы улетали после обеда. С тех пор мой папа летает один. Он летает каждые три месяца - иногда чаще - уже шесть лет. «Мы не можем себе позволить этого», - говорит моя мама, а потом говорит мой папа: «О господи», - и качает головой, как будто кто-то хочет стать его пациентом. Или кашляет.

Моя мама развила исключительное мастерство в рукоделии. Когда мой папа улетает, моя мама начинает что-нибудь менять в самом доме или внутри него. Когда я вернулась с бала по окончанию танцевальных занятий, она выкладывала плиткой стены кухни. Когда я, оканчивая школу, готовилась к устным экзаменам, она ломала вокруг меня пол и укладывала ламинат. Когда я лежала с воспалением легких в больнице, она приходила меня навещать, с зелеными пятнами на лице и зеленой каймой под ногтями. «Ванная, - говорила она, - она будет бирюзовой». Когда я сказала, что влюбилась и на сей раз определенно по-настоящему, она разломала мотыгой газон и заложила пруд.

Каждые три месяца мой папа возвращается через десять дней обратно, загорелый и здоровый, с бумажными пакетами. В них – подарки для моей мамы и меня: кожаные сосуды для воды, серебряные украшения или рисовые вафли. Мы крутим подарки в руках и говорим, как красиво. Когда папа возвращается, он приглашает нас поужинать, каждый раз, и спрашивает, как дела. Мы говорим, хорошо. Мой папа рассказывает о пустынном воздухе и меняющихся аниматорах. О бродячих кошках он не рассказывает. Моя мама рассказывает о людях, которые звонили в его отсутствие и спрашивали, могут ли они стать его пациентами из-за той или иной истории. «О господи», - говорит мой папа. Я ничего не говорю; я наблюдаю, как самое позднее через полтора часа зрачок в левом глазу моего папы медленно перемещается внутрь.

[1] «Любовный бисер» - сорт разноцветных драже, традиционная немецкая сладость, которую продавали на ярмарках и народных праздниках.

[2] Танцуй со мной сегодня ночью (нем.)

[3] Маленькая бутылка с любовными жемчужинами в ней (англ.)