Культурная динамика глобализации

Введение

Питер Л. Бергер

Цель настоящего введения состоит не в том, чтобы обобщить богатое и многообразное

содержание этой книги, а в том, чтобы нарисовать картину кучьтурной динамики глобализации,

которая представляется мне наиболее правдоподобной. Большая часть данных, обеспечивших

возможность создания этой картины, получена в ходе работы над исследовательским проектом,

итогом которой и является настоящая книга. Тем не менее тот факт, что главы, посвященные

разным странам, изученным в процессе реализации исследовательского проекта, объединены в

данном издании, избавляет меня от утомительной обязанности давать на них перекрестные

ссылки.

Один весьма циничный коллега заметил как-то, что цель любого совместного научного

предприятия — разбавить водой чью-нибудь теорию. В данном случае речь идет обо мне. И хотя

было бы большой самоуверенностью с моей стороны утверждать, что у меня i\ рия культурной

глобализации, все-таки у меня было некое преде иы-ление о ней, и мне более или менее удалось —

с помощью С. Хантингтона, с которым мы вместе руководили работой над этим проектом, —

убедить группу исследователей из разных стран принять ее за отправную точку (или, если быть

строго научным, за набор предварительных гипотез). Неудивительно, что через два с лишним года

работы над проектом большинство из них далеко отошли от исходной картины, и к концу работы

я вынужден был согласиться со значительной частью высказанных ими критических замечаний.

Тем не менее для меня самого основные контуры изначальной картины остались теми же, хотя

сама она сделалась гораздо более подробной. Как я нередко говорю своим студентам, одно из

преимуществ, которое имеют занимающиеся социальной наукой (в отличие, скажем, от

философов или теологов), состоит в том, что они получают равное удовлетворение независимо от

того, правы они или нет.

Исходная картина, которая легла в основу нашего проекта, чем-то похожа на то, что А. Тойнби

называл «вызовом и ответом»-. «Вызов»

Культурная динамика глобализации

по сути должен был исходить из зарождающейся глобальной культуры — в основном западной и,

разумеется, американской по своему происхождению — и распространяться во всем остальном

мире на уровне как элит, так и широких масс. «Ответ» со стороны обществ, которым был брошен

«вызов», оценивался по шкале «принятие» и «отрицание» с такими промежуточными градациями,

как «сосуществование» и «синтез». Я думаю, что картина эта остается правильной и по сей день,

но ее следует дополнить гораздо более детальной шкалой для измерения разнообразных реакций,

исходящих со стороны обществ, получивших «вызов», в том числе и тех, которые инициированы

правительствами.

Выскажу еще несколько предварительных соображений, прежде чем приступлю к описанию этой

более детальной картины. В ходе публичных дискуссий термин «глобализация» вызывает весьма

эмоциональное к себе отношение. Одни считают, что это предвестие международного

гражданского общества, начало новой эры мира и демократизации. Для других глобализация

означает экономическую и политическую гегемонию Америки, в результате чего культура во всем

мире станет однородной и превратится в нечто вроде метастазов Диснейленда (один французский

правительственный чиновник остроумно назвал такую ситуацию «культурным Чернобылем»).

Я вполне понимаю, что и то и другое мнение сильно преувеличены, и это понимание во многом

помогало обогатить ту картину, с которой началось наше исследование. Более того, не может быть

сомнения в том, что экономические и технологические преобразования, которыми обусловлено

само явление глобализации, породили серьезные социальные и политические проблемы, такие как

разделение на победителей и проигравших (как в пределах одного общества, так и между

обществами) и вызов традиционным представлениям о национальном суверенитете. Мы не имеем

возможности затрагивать здесь эти проблемы, хотя, конечно, они должны быть приняты во

внимание в качестве неизменно присутствующего фона. Наша тема — культурные параметры

изучаемого явления, причем «культура» понимается нами в обычном социально-научном смысле

слова, т.е. как верования, ценности и образ жизни обыкновенных людей в их повседневном

существовании.

То, с чем соглашаются все, не всегда бывает ошибочным. Безусловно, есть зарождающаяся

глобальная культура, и она по своему происхождению и содержанию, безусловно, американская.

Это не единственное направление изменений в современном мире, но, как я попытаюсь показать,

это преобладающая тенденция, которая проявляется и, вероятно, будет проявляться в обозримом

будущем. Чилийский историк Клаудио Велиз назвал это «эллинистической стадией

Введение

англо-американской цивилизации» — стадией, которую нельзя объяснять с помощью такого понятия,

как «империализм». Античный мир стал греческим в то время, когда Греция не имела фактически

никакого имперского могущества; сегодня, хотя Соединенные Штаты обладают огромной мощью, они

не навязывают свою культуру другим странам в принудительном порядке.

Тогда, как и теперь, язык играл роль основного фактора распространения культуры. Главным языком

общения в эпоху эллинизма был койне — самый распространенный и, в общем, простонародный диа-

лект греческого языка, на котором совсем не случайно был написан Новый Завет. Сегодня английский

язык, скорее в его американском, чем в чисто английском варианте, является языком «койне»

зарождающейся глобальной культуры. Независимо от будущего американского имперского

могущества никакого конкурента ему на горизонте не наблюдается. Миллионы людей во всем мире,

которые все чаще используют английский язык в качестве языка международного общения, делают это

главным образом из практических соображений. Молодые китайцы, которые пристают к туристам,

чтобы попрактиковаться в английском, поступают так потому, что хотят пользоваться Интернетом и

иметь больше шансов на получение хорошей работы, а не потому, что стремятся читать в оригинале

Шекспира или Фолкнера.

Но использование иностранного языка не проходит для людей бесследно. Любой язык имеет под собой

культурный пласт познавательных, нормативных и даже эмоциональных коннотаций. То же са мое

справедливо и в отношении американского языка, незати ч даже от взглядов и ценностей, которые

пропагандируются американскими СМИ. Подумайте хотя бы о таких, казалось бы, безобидных

выражениях, как religious preference («религиозное предпочтение») и sexual orientation («сексуальная

ориентация»), или о таких фразах, как / cannot express myself in this job («Я не могу выразить себя в этой

работе»), / need more space in this relationship («Я бы хотел, чтобы наши отношения были менее

обязывающими»), You have the right to your opinion («Вы имеете право на собственное мнение»).

Зарождающаяся глобальная культура имеет средства распространения, рассчитанные как на

представителей элиты, так и на широкие слои населения. Возможно, самым важным средством для

элиты является то, что Сэмюэль Хантингтон удачно окрестил давосской культурой (по названию

швейцарского горного курорта, где ежегодно происходят экономические консультации на высшем

уровне) — международной культурой ведущих деловых и политических кругов мира. Ее основной

двигатель, международный бизнес, — тот же самый двигатель, который управляет экономической и

технологической глоба-10

Культурная динамика глобализации

лизацией. Но было бы ошибкой думать, что это культура только тех немногих, кого приглашают в

Давос; есть еще и миллионы таких, кто хотел бы быть туда приглашенным и кто находится в том

состоянии, которое у социологов принято называть упреждающей социализацией. В мире существует

целая сеть сообществ честолюбивых молодых людей, занимающихся бизнесом и другими видами

деятельности, которые появились в их странах (из числа изучаемых в рамках нашего проекта) словно

бы ниоткуда — своего рода «яппи-интернационал»*, члены которого бегло говорят по-английски,

соответствующим образом одеваются и ведут себя, работают и развлекаются, а в какой-то степени и

мыслят по-английски — и надеются, что когда-нибудь и они будут участниками элитных саммитов.

Однако нужно быть осторожным, предполагая, что эта внешняя оболочка охватывает все стороны их

жизни. Насчет одних это, безусловно, так: к счастью или на беду, но они — космополиты во всех

отношениях. Другие же ухитряются каким-то образом одновременно существовать в двух разных

мирах: хотят не остаться в стороне от глобальной деловой культуры, а в личной жизни ориентируются

на совершенно иные культурные ценности. К какому из двух вариантов относится та или иная группа

— это всегда вопрос, требующий эмпирического подхода.

В этом отношении интересно сравнить Восточную Германию и Индию. После объединения страны на

бывшую ГДР обрушилось целое сонмище консультантов, которые учили и наставляли, как вести себя в

новых экономических условиях, по сути дела, как стать «белыми» людьми. Встречено это было с

весьма сильным недовольством и сопротивлением (включая и так называемую ностальгию по

«азиатчине»), культурные же ресурсы, необходимые для того, чтобы перейти на новый образ жизни,

оказались крайне ограниченными. В Индии, наоборот, несмотря на множество школ бизнеса и

образовательных курсов, на которых местных жителей учили, кчк нужно вести себя, чтобы стать

участниками глобальной экономической системы, многие профессиональные компьютерщики в

Бангалоре преуспели в плане сочетания подобного рода участия с образом жизни, в котором

преобладают традиционные ценности индуизма.

Есть и еще один элитный сектор зарождающейся глобальной культуры, иногда сливающийся с деловой

культурой, иногда вступающий с нею в напряженные отношения. Это — глобализация западной

интеллигенции, то, что я не совсем удачно называю клубной культурой интеллектуалов (faculty club

culture). Распространяется она разными средства-

* Яппи (yuppie) — популярное сокращение от young urban professional (молодой городской профессионал). — Прим. персе.

\\

Введение

ми: академическими структурами, фондами, неправительственными организациями, некоторыми

правительственными и межправительственными учреждениями. Она тоже ищет и активно создает

рынки по всему миру, но ее продукция совсем не та, что предлагают транснациональные

корпорации: это идеи и правила поведения, выработанные западными, главным образом

американскими интеллектуалами, такие как учение о правах человека, концепции феминизма,

защиты окружающей среды и мультикультурализма, а также представления о политике и образе

жизни, в которых воплощаются эти идеологические построения.

Точно так же, как потенциальные восточногерманские и индийские участники элитной деловой

культуры должны усвоить соответствующие правила поведения и общепринятые представления

этой культуры, так, mutatis mutandis, должны поступить и те, кто хочет добиться успеха на

поприще элитной интеллектуальной культуры. Кроме того, поскольку интеллектуальная культура

по определению носит гораздо более идеологический характер, чем прагматический деловой мир,

цена за вход в «клуб культуры интеллектуалов» выше в плане ее влияния на личную жизнь.

Проще говоря, преуспевающий восточноевропейский бизнесмен в зале совещаний может вести

себя так же, как и его американский коллега, но, возвращаясь домой, он — в духе лучших местных

традиций — может бить жену и измываться над детьми. Однако восточноевропейский

интеллектуал, который хочет иметь хорошие отношения с Фондом Форда, должен быть более

осмотрителен, если он предпочитает двойственный обра? жт ни. Две культуры часто

переплетаются друг с другом. Например, кор порации нанимают высококлассных ученых, чтобы

они научили их персонал, как следует относиться к другим культурам и лицам противоположного

пола (исходя из ошибочного, может быть, предположения, что это увеличит производительность

труда); а поборники прав человека и активисты движения по охране окружающей среды нападают

на эти же корпорации за те или иные их действия, которые считают неправильными. Две культуры

в таком случае вступают между собой в конфликт.

То, что в самом широком смысле можно назвать идеологией здорового образа жизни, которая

зародилась в среде американских интеллектуалов, вышло далеко за пределы этой группы,

затронуло гораздо более широкие массы людей, оказав влияние на их ценности и поведение, и

привело к возникновению глобального политического движения. Деловая культура восприняла

многое из этой идеологии, о чем свидетельствуют многочисленные «оздоровительные»

программы и поощрение физического совершенствования. Тем не менее время от времени

вспыхивает конфликт, когда, например, сторонники движения

Культурная динамика глобализации

за прекращение курения нападают на табачную промышленность. В этом отношении весьма

поучительна история «антитабачного» законодательства в ЮАР. С падением режима апартеида

правительство в этой стране было сформировано из людей, большая часть которых имела опыт

долгого и плодотворного сотрудничества с западными неправительственными организациями.

Прямым результатом этого стало антитабачное законодательство (которое с гордостью

провозгласили самым строгим в мире) — результатом довольно странным, если учесть, что

эпидемия СПИДа в ЮАР приняла катастрофические размеры. Ясно, что эта акция была

продиктована не прагматической заботой о здоровье населения, а предпринята под влиянием

ориентированной на Запад «клубной культуры интеллектуалов».

Любопытно взглянуть на эти две элитные культуры в свете старой неомарксистской теории

зависимости. Давосская культура и «клубная культура интеллектуалов» имеют составляющие

метрополию «столичные» центры и «периферию», зависящую от этих центров. Но центры первой

культуры не располагаются в наше время исключительно на Западе. Есть и такие мощные центры,

как Токио, Гонконг и Сингапур. Шанхай и Бомбей, вероятно, вскоре __________дополнят этот список.

Столичные же центры глобализированной интеллигенции находятся почти исключительно на

Западе, точнее, в Америке. Таким образом, когда употребляют термин «культурный

империализм», это, по всей видимости, больше относится к 43-й Ист-стрит, где расположен

впечатляющий центральный офис Фонда Форда, чем к таким корпоративным бастионам, как

Уолл-стрит и Мэдисон-авеню. Я мог бы добавить, что это всего лишь дескриптивное утверждение,

а не обязательно ценностное суждение. Можно сетовать или восторгаться по поводу тех влияний,

которые исходят из любого указанного адреса, располагающегося на Манхэттене.

Как бы то ни было, но господствующее положение Соединенных Штатов в обеих элитах не

вызывает никакого сомнения. Это означает, что самыми главными «глобализаторами» являются

американцы. Джеймс Хантер предложил такой образ для тех, кого он называет космополитами с

узкоместническими интересами (parochial cosmopolitans): это люди, которые с величайшей

легкостью переезжают из страны в страну, оставаясь при этом в защитной «оболочке»,

ограждающей их от любого серьезного контакта с местными культурами. «Оболочка»

предохраняет их of всяких сомнений по поводу того, что они делают. Д. Хантер находит людей

этого типа и в корпорациях, и в неправительственных организациях, за исключением, может быть,

тех, кто принимает участие в работе евангелических миссионерских организаций.

Мнение Хантера по поводу этих «глобализаторов» было подвергнуто критике. Возможно, он

упускает из виду более искушенных чле-

Введение

нов обеих элит, однако дает точное описание довольно многочисленного слоя американских

бизнесменов и интеллектуалов, участвующих в процессе глобализации. Они напоминают

известного продавца из романа Артура Миллера, который выезжает «на улыбке и начищенных

ботинках» — типичного представителя американцев. По сравнению с предшествующими

«цивилизаторскими миссиями» (скажем, британской или французской, не говоря уж о советской,

никаких сожалений не вызывающей) этот американский «культурный империализм» отличается

своим наивно-простодушным характером (что необязательно должно вызывать к нему симпатию).

Это особенно явно в тех случаях, когда американцы бывают искренне удивлены тем, что их

усилия встречают враждебную реакцию.

Гораздо более наглядное проявление зарождающейся глобальной культуры — средства

распространения культуры массовой, которую тиражируют коммерческие предприятия всех видов

(такие как Adidas, McDonald's, Disney, MTVv. т.п.). Хотя контроль за этими предприятиями

осуществляется элитами, массовая культура проникает в широкие слои населения во всем мире.

Масштабы этого проникновения едва ли можно преувеличить. Взять хотя бы один статистический

показатель: в 1970 г. только у 10,3% чилийских семей был телевизор, а в 1999-м их численность

составляла 91,4%. Хотя некоторые программы, идущие по чилийскому телевидению, созданы

внутри страны, преобладающая их часть приобретена за границей, главным образом у аме-

риканских информационных агентств.

Разумеется, большая часть массовой культуры носит поверхностный характер — в том смысле,

что не оказывает серьезного вли/r.u1) на взгляды, систему ценностей и поведение населения. В

принципе индивид может носить джинсы и спортивную обувь, есть гамбургеры, даже смотреть

мультфильмы Диснея и при этом целиком оставаться в рамках той или иной традиционной

культуры. Тем не менее обитатель чилийских трущоб в футболке с надписью «Занимайтесь

любовью, а не войной» может служить примером более существенного изменения. Маловероятно

и то, что на взглядах и поведении молодых чилийцев, которые неистово танцуют под рок-музыку

и потребляют другие блага импортной культуры, это никак не отражается (что хорошо известно

официальным блюстителям традиционных ценностей).

Я бы предложил проводить различие между «причастным» и «непричастным» потреблением. В

англиканской теологии «причастие» определяется как видимый знак невидимой благодати. Это

определение, mutatis mutandis, вполне приемлемо и здесь. Некоторые случаи потребления

продукции глобализирующей массовой культуры носят характер совершенно «непричастный».

Перефразируя Фрейда, можно сказать, что иногда гамбургер — это всего лишь гамбургер. Но в

других случаях

Культурная динамика глобализации

потребление гамбургера, особенно когда это происходит под золочеными образйми ресторана

McDonald's, служит видимым знаком реальной или воображаемой причастности к глобальной

современности. Исследование ресторанов McDonald's в Восточной Азии, проведенное гарвард-

ским антропологом Джеймсом Уотсоном и руководимым им коллективом (членом которого был и

Яньсянь Янь), показывает, что «причастное» потребление превращается в «непричастное»,

поскольку этот тип быстрого питания со временем становится привычным, даже заурядным. В

Пекине, как и в других местах, когда рестораны McDonald's были еще новшеством, люди шли в

них, чтобы не только съесть гамбургер, но и приобщиться к стилю американской современности.

В Токио или Тайбэе, где рестораны McDonald's давно уже на каждом углу, прийти сюда — значит

выбрать один вариант из массы других: гамбургер — это всего лишь гамбургер. Нет, разумеется,

никакого способа априорно определить, какой тип потребления окажется преобладающим. Это

всегда дело эмпирического исследования.

Наконец, возникающую глобальную культуру распространяют массовые движения того или иного

типа. Некоторые из них связаны с «клубной культурой интеллектуалов» (например, движения

феминисток или поборников охраны окружающей среды, или те, которые французский социолог

Даниэль Эрве-Легер назвал экуменизмом прав человека). Иногда западные спонсоры оказываются

не в состоянии организовать по-настоящему массовые движения; в таких случаях, если

воспользоваться языком теории зависимости, местные активисты образуют «компрадорский

класс», состоящий на службе у представителей «метрополии». Хотя в других случаях

миссионерскому рвению сопутствует успех, и в итоге возникают массовые движения,

привлекающие к себе многих. Опять-таки только в результате тщательного эмпирического

исследования можно установить, какая из этих двух возможностей реализуется.

Я давно уже доказывал (и не изменил своего мнения), что евангелический протестантизм,

особенно пятидесятиичество, является наиболее серьезным массовым движением, которое служит

(в основном непреднамеренно) средством культурной глобализации. Это огромное по своему

размаху движение, охватывающее широкие просторы Восточной и Юго-Восточной Азии, острова

Тихого океана, африканские страны, расположенные южнее Сахары, и особенно Латинскую

Америку. Английский социолог Дэвид Мартин, который много лет посвятил изучению этого

явления, установил, что во всем мире насчитывается по меньшей мере 250 миллионов

сторонников этого движения. И, как показал Д. Мартин, оно осуществляет подлинную куль-

турную революцию. Чилийские и южноафриканские данные, например, свидетельствуют о том,

что обращение в эту религию меняет

Введение

отношение людей к семье, сексуальному поведению, воспитанию детей и, что самое главное, к

работе и экономике вообще.

Попросту говоря, это та религия, которая теперь, как некогда в Англии и Северной Америке, учит,

по словам Макса Вебера, «протестантской этике», т.е. воспитывает единственно приемлемую

мораль для тех, кто хочет чего-то добиться в начинающуюся эру современного капитализма. Хотя

эта разновидность протестантизма явно англосаксонского происхождения (современное

пятидесятничество возникло в Соединенных Штатах около ста лет назад), она хорошо прижива-

лась всюду, куда проникала. Для нее не обязательно владение английским языком, а характер

богослужения (особенно используемая при этом музыка) позволяет ей прекрасно уживаться с

местными традициями. Однако «дух», который она выражает, обнаруживает абсолютно

англосаксонские черты, что проявляется в удачном сочетании личностного самовыражения,

равноправия (особенно между мужчинами и женщинами) и способности к созданию

добровольных объединений. Таким образом, она облегчает не только социальную мобильность в

период становления рыночной экономики (что, конечно, было сутью веберовской концепции), но

и фактическое или ожидаемое участие той или иной страны в новой глобальной экономике.

Следует к тому же отметить, что лидеры этого движения осознают свою причастность к некоему

глобальному движению с растущими контактами между ними (независимо от их гражданской

принадлежности к тому или иному государству) и центрами протестантизма, находящимися в

Соединенных Штатах.

Как отмечалось ранее, между различными сферами кулыуршж глобализации существуют как

противоречия, так и совпадения — при чем и на уровне элиты, и на уровне широких народных

масс. Если и есть аспект, который присутствует во всех этих сферах, то это индивидуализация: все

сферы зарождающейся глобальной культуры способствуют независимости индивида от традиции

и сообщества. Индивидуализация должна рассматриваться как социально-психологический

процесс, эмпирически проявляющийся в поведении и сознании людей независимо от идей,

которые могут быть у них по этому поводу. Другими словами, индивидуализацию как

эмпирическое явление необходимо отличать от «индивидуализма» как идеологии (хотя они,

конечно, нередко бывают связаны друг с другом).

Такой подход полезен, поскольку помогает объяснить, чем именно привлекательна новая

глобальная культура. Как уже хорошо известно, модернизация разрушает господство традиции и

духа коллективности, стало быть, автоматически делает индивида более самостоятельным. Это

означает освобождение, но может ощущаться и как тяжкое бремя. «Индивидуализм» как

идеология дает обоснование это-

Культурная динамика глобализации

му освобождению и, если угодно, облегчает бремя свободы. Так или иначе, у новой глобальной

культуры есть существенное сходство с процессом модернизации; а в наше время во многих

уголках мира-они даже совпадают друг с другом.

На ранних стадиях процесса модернизации у людей преобладает сначала лишь ощущение

открывающихся перед ними новых возможностей и стремление к большей свободе, осознание

бремени обычно приходит к ним позднее. Поэтому появляющаяся глобальная культура весьма

привлекательна для всех, кто высоко ценит личную свободу и стремится реализовать ее как можно

полнее. Интересно, что и в этом смысле глобальная культура напоминает эпоху эллинизма, когда

тоже превозносились индивид и его стремление к «совершенству», тем самым индивид

освобождался от ограничений со стороны традиции (такое сравнение предложил К. Велиз).

Перед нами теперь картина культурного землетрясения, толчки которого ощущаются практически

во всех частях света. Когда происходит землетрясение, люди реагируют на него по-разному.

Возможно спокойное восприятие случившегося, как в случае с упомянутым, например, «япш-

интернационалом». Бывают попытки агрессивного неприятия под знаменами религии (Талибан)

или национализма (Северная Корея). Так как изоляция от глобальной культуры обязательно

требует изоляции и от глобальной экономики, то затраты на поддержание такого положения,

конечно, очень высоки. Впрочем, существуют и не столь тотальные формы неприятия, которых

придерживаются, как правило, правительства, пытающиеся совместить участие своих стран в гло-

бальной экономике с сопротивлением глобальной культуре (самый яркий пример этого — Китай).

Балансирование подобного рода — тоже занятие не из легких. Но такие случаи (когда приятие

совмещается с отказом) представляются для исследователя более интересными.

Почти везде наблюдается явление, названное Джеймсом Уотсо-ном локализацией: глобальная

культура принимается, но с существенными местными видоизменениями. Как указывает Уотсон,

McDonald's в Америке как бы заключает со своими посетителями негласный договор: ресторан

обеспечивает посетителей свежими недорогими продуктами; они их съедают и сразу же уходят.

Это и означает «быстрое питание». В Восточной Азии в такой договор необходимо было внести

изменения, поскольку посетители здесь задерживаются. Особенно часто это делают две группы

посетителей: домохозяйки, отдыхающие в ресторане после покупок и прочих дел, и школьники по

дороге домой. Их привлекают чистое помещение, удобные туалеты и (для домохозяек) защита от

неуместных приставаний. Такая локализация особенно интересна, потому что имеет очевидные

экономические последствия, к которым персонал McDonald's должен был приспособиться.

2 - 2646

Введение

Но у локализации бывают и более глубокие аспекты. Так, буддистские движения на Тайване

заимствовали многие организационные формы американского протестантизма, чтобы распространять

религиозное учение, в котором нет ничего американского, ничего западного. Другой пример:

эксцентричное немецкое мероприятие «Парад любви», переняв форму парадов американских

гомосексуалистов, по сути стало панэротическим фестивалем, отмеченным чисто немецкой

методичностью (тем самым опровергая, возможно, тезис о том, что «немецкая оргия» — явный

оксюморон).

Распространение глобальных воздействий может привести и к воскрешению местных культурных

форм. Так, проникновение с Запада в Индию и Японию ресторанов быстрого питания привело к

распространению закусочных, предлагающих блюда традиционной кухни, а вторжение западных

стилей в Японию — к появлению местных модельеров, ориентирующихся на чисто японскую эстетику.

Под видом локализации скрывается еще одна разновидность реакции на глобальную культуру, которая

лучше всего характеризуется термином «гибридизация». Это намеренные попытки синтеза иностран-

ных и местных культурных особенностей. Япония в эпоху Реставрации Мэйдзи являет собой пример

страны, которая впервые и вполне успешно реализовала реакцию именно такого рода. Но есть и

множество других примеров, самым ярким из которых, учитывая колоссальный экономический успех

китайских диаспор во всем мире, служит формирование деловой культуры китайцев, сочетающей

наиболее соврсмен ные методы ведения бизнеса с традиционным китайским персонализмом. Однако

по мере того как сам Китай будет интегрироваться в систему глобальной экономики, могут появляться

примеры гибридизации, аналогичные популярному с недавнего времени понятию «конфуцианский

торговец». Случай со специалистами по программному обеспечению в Бангалоре, украшающими

гирляндами свои компьютеры во время индуистских церемоний, — особенно яркий пример того же

рода. Другой любопытный случай, правда, гораздо более упрощенный, — синтез христианства и

традиционных религий в так называемых Африканских местных церквях (AIQ. Все эти примеры

свидетельствуют, что в представлении о бездумной глобальной гомогенизации в огромной мере

недооценены творческие и изобретательские способности людей, сталкивающихся с вызовами в

области культуры.

Тем не менее по способности к творческому приспособлению культуры отличаются друг от друга. В

этой связи можно воспользоваться градацией культур на «сильные» и «слабые», предложенной Сэмюэ-

лем Хантингтоном (хотя важно подчеркнуть, что это описательные категории, а не оценочные

суждения). Культуры стран Восточной и Южной Азии, особенно Японии, Китая и Индии, явно

относятся к

Культурная динамика глобализации

разряду «сильных», в то время как африканские культуры и культуры некоторых европейских стран —

к относительно «слабым».

Особенно интересен немецкий случай. На интуитивном уровне культуру Германии принято было

считать «сильной», но оказывается, что это не так. Причины этого совершенно очевидны. После

падения Третьего рейха из-за повышенной чувствительности немцев ко всему, что может повлечь за

собой обвинение в возрождении национализма, у них ослабилось стремление отстаивать достоинство

немецкой культуры и выработалась привычка относиться более или менее безразлично к влияниям,

проникающим извне. Это сразу бросается в глаза при сравнении Германии с другими европейскими

странами (особенно с Францией) и, кроме того, помогает понять, почему Германия (точнее, ее

территория к западу от бывшего «железного занавеса») оказалась самой «американизированной»

страной в Европе.

К данному явлению, как ни странно, вполне применимы некоторые понятия, предложенные в 70-е годы

Бриджитт Бергер, Хансфридом Кельнером и мною в контексте теории модернизации. Мы говорили,

что современность утверждается как совокупность «пакетов» (packages), в которых содержатся модели

поведения и сознания. Содержимое некоторых этих «пакетов» может быть вынуто по частям и собрано

в другой комбинации без замедления процесса модернизации, как, например, содержимое «пакета»,

состоящего из христианства и современной медицины, разносимого западными миссионерами. Мы на-

звали такие связи внешними. Другие «пакеты» не могут быть разобраны без остановки процесса

модернизации, например, связь между современной медициной и научным осмыслением понятия

причинности. Их мы назвали внутренними связями, В тех случаях, когда «пакеты» из одного

социетального сектора начинали проникать в другой, мы говорили о «переносе», например, когда

экономические представления о доходах и расходах переносятся на жизнь семьи (брак как контракт,

дети как инвестиции и т.д.). Наконец, ситуацию, когда пытаются ограничить смешение содержимого

«пакетов», мы назвали прекращением. Некоторые индивиды, например, ведут себя определенным

образом на работе и совсем по-другому, когда приходят домой (японский бизнесмен снимает свой

темно-синий костюм, надевает юкату и упражняется в каллиграфии). Я думаю, что эти понятия

окажутся небесполезными для понимания различных реакций на зарождающуюся глобальную

культуру.

Перечисленные разновидности реакции на вызов возникающей глобальной культуры еще не дают

представления о картине в целом. Существует еще и такое явление, как альтернативные глобализации,

т.е. глобальные культурные движения, возникающие за пределами Запада и оказывающие на него все

более сильное влияние (рассказывая о на-

2*

Введение

деждах Индии на новую «встречу с судьбой», Туласи Шринивас назвала то же самое явление

термином «эмиссия»). Наличие альтернативных моделей глобализации важно не только потому,

что корректируется представление, согласно которому другие культуры просто реагируют на

влияние культурной глобализации, исходящее с Запада и из Америки, но и потому, что

подразумевается: к модернизации может вести не одна дорога, а несколько. Эта идея тоже отнюдь

не нова. Недавно она снова ожила в трудах гарвардского синолога Ту Вэйминя, израильского со-

циолога Шмуэля Эйзенштадта и других. Иначе говоря, альтернативные глобализации означают

возможность существования альтернативных моделей современности (modernities),

Эти процессы также происходят на уровне как элит, так и широких масс населения. В среде элиты

появились и светские, и религиозные движения альтернативной глобализации. Хотя в последние

годы (точнее, после экономических затруднений, которые недавно испытала Азия) японская

индустриальная политика и методы управления стали менее привлекательными для западных

деловых и политических кругов, какое-то время они активно стремились подражать Японии.

Хорошим примером религиозного движения служит организация Opus Dei, быть может, самая

влиятельная на сегодня организация в католическом мире.

Организация Opus Dei возникла в Испании, но сейчас наибольшим влиянием пользуется в

Латинской Америке (прежде всего в Чили), на Филиппинах и в других католических странах. Она

проповедуеч мо-инственный консерватизм в богословии и морали, но при этом занимает весьма

благожелательную позицию по отношению к современному глобальному капитализму. Opus Dei

развернула очень активную политическую деятельность в последние годы режима Франко и

сыграла заметную роль в переходе Испании к рыночной экономике (и позже, по крайней мере

косвенно, в переходе к демократии). Две самые престижные бизнес-школы в Испании находятся

под руководством представителей Opus Dei. Эта организация предлагает нечто большее, чем

интеллектуальное примирение с социальными изменениями. Налицо сознательное стремление

создать альтернативную современность — демократическую и в то же время полностью

преданную католическим религиозным и моральным традициям. (И этим, кстати говоря, объяс-

няется благосклонность Папы Римского Иоанна Павла II к Opus Dei, в отличие от его

скептического отношения к иезуитам, которые прежде поставляли отборные кадры воинствующих

католиков, но в последние годы их традиционная лояльность несколько пошатнулась.) В

Латинской Америке были предприняты попытки построить «интегральную» католическую

культуру, направленную против «американизирующего» влияния евангелического

протестантизма.

Культурная динамика глобализации

Индия породила множество чрезвычайно влиятельных религиозных движений,

распространяющихся среди широких народных масс, иногда достигающих и более высоких

социальных слоев населения. Хороший пример тому — движение Sai Baba, сторонники которого

утверждают, что оно имеет 2 тыс. филиалов в 137 странах; возможно, эти цифры несколько

преувеличены, но факт, что в Европе и Северной Америке таких филиалов действительно очень

много, не вызывает никаких сомнений. Это движение, объединяющее тех, кто верит в

существование сверхъестественных сил, представляет собой явную альтернативу современному

научному мировоззрению. Еще более наглядный пример индийской культурной «эмиссии» —

движение Харе Кришна. Такой же успех на Западе имело множество буддистских движений типа

Soka Gakkai, пришедшего из Японии. «Буддистский ренессанс» на Тайване, как правило, тоже

претендует на размах: например, Фонд Цзы-Чи имеет свои отделения в 40 странах.

Исламские __________движения в Турции и во всем остальном мусульманском мире очевидным образом

предполагают альтернативную модель современности, т.е. не отказ от модернизации вообще в

стиле афганского «Талибана» и агрессивных группировок в Иране, а скорее стремление строить

современное общество, которое экономически и политически участвует в глобальной системе, но

в то же время вдохновляется обладающей собственным самосознанием исламской культурой.

Аналогичное исламское движение в Индонезии, будучи прокапита-листическим,

продемократическим, допускающим религиозный плюрализм, но при этом твердо преданным

мусульманской вере, сыграло важную роль в падении режима Сухарто и избрании президентом

лидера этого движения Абдуррахмана Вахида. Сегодня во всем мусульманском мире, даже в

Иране, такое видение альтернативной исламской современности приобретает все больший вес.

Вероятно, наиболее существенное культурное воздействие на Запад Азия оказывает не через

организованные религиозные движения, а в форме так называемой культуры New Age. Очевидно

ее влияние на миллионы людей в Европе и Америке как на уровне представлений (пере-

воплощение, карма, мистические связи между индивидом и природой), так и на уровне поведения

(медитация, Йога, шиацу и другие формы терапевтического массажа; тай-чи и боевые искусства, а

также вообще использование традиций альтернативной медицины индийского и китайского

происхождения). При своем неорганизованном и довольно расплывчатом характере New Age

гораздо менее заметна, чем упомянутые религиозные движения; но она привлекает к себе внима-

ние все большего числа специалистов, изучающих религию. Остается гадать, до какой степени

New Age будет влиять на «метрополию» зарождающейся глобальной культуры, изменяя таким

образом ее форму. Бри-

Введение

танский социолог Колин Кэмпбелл удачно охарактеризовал феномен New Age «истернизацией».

Если говорить о массовой культуре, то самым успешным ее «излучателем» (emitter) следует

считать Японию. Японские автомобильные и электронные изделия заслужили репутацию

надежной продукции, и в результате японские знания и методы контроля за качеством оказали

значительное влияние на европейскую и американскую промышленность, а также на поведение

потребителя. Случай с косметикой Shiseido, как и с японской модой и дизайном, интересен

сочетанием современного производства с традиционными японскими представлениями об

эстетике и тем, что они пользуются успехом за пределами Японии. В связи с этим, между прочим,

весьма поучительной снова оказывается аналогия с эллинизмом. В эпоху позднего Рима в кругах,

неудовлетворенных тем, что могла предложить греко-римская цивилизация, произошел поворот к

Востоку в плане как поведения, так и «идей» — для них «свет воссиял с Востока», В конечном

счете наибольшую выгоду от этого культурного поворота извлекло христианское движение,

возникшее на западе Азии.

Нашу картину следует еще больше усложнить, добавив к ней то, что можно было бы назвать

субглобализациями, т.е. движениями, имеющими скорее региональный, чем глобальный размах, но

тем не менее способствующими сближению обществ, с которыми они сталкиваются вместе с

зарождающейся глобальной культурой. «Европеизация» — вероятно, наиболее существенный

тому пример, особенно в постсо ветских странах. Немецкое и австрийское влияние на Венгрию и

ар> гие бывшие коммунистические страны, скандинавское влияние на Прибалтику и турецкое

влияние на Центральную Азию способствует и «европеизации», и глобализации. Кроме того,

существует идеологический проект чисто европейской версии современного капитализма,

который, конечно, резко отличается от того, что воспринимается как его англосаксонская версия.

Наибольший интерес в этом плане представляет собой связь европеизации и секуляризации. О

том, насколько страны, участвующие в «Европейском проекте», оказываются и участниками

процесса «евросекуляризации», наиболее яркое представление дают ситуации, складывающиеся

сегодня в Польше и Ирландии.

Есть и другие примеры: распространение гонконгских и тайваньских средств массовой

информации в Юго-Восточной Азии и материковом Китае, а также японской массовой культуры

на Тайване; мексиканские и венесуэльские СМИ, распространяющиеся в других ла-

тиноамериканских странах и среди испаноязычного населения Соединенных Штатов. Можно

отметить и афроамериканское влияние в ЮАР, иногда с курьезными последствиями. Например,

мужские цветастые рубашки с африканскими мотивами, появились сначала в

Культурная динамика глобализации

западной части континента и во времена апартеида никогда в ЮАР не встречались. Став

популярными среди афроамериканцев как составная часть нового черного самосознания, они были

завезены в ЮАР из Соединенных Штатов и теперь продаются в фешенебельных бутиках

Йоханнесбурга и Кейптауна как «рубашки Манделы». Ни один из этих культурных элементов не

входит в состав зарождающейся глобальной культуры как таковой, однако они выступают

посредниками между ней и местными культурами, с которыми сталкиваются.

Разумеется, при определенных политических условиях напряженные отношения между

глобальными и местными культурами могут приводить к тому, что Сэмюэль Хантингтон назвал

«столкновением цивилизаций». Но острые культурные конфликты происходят и внутри самих

обществ (если угодно, внутренние «столкновения цивилизаций»). Важное значение в этом

отношении имеют конфликты между объединениями светской элиты и движениями религиозного

возрождения, которые весьма драматично разворачиваются в Турции и других мусульманских

странах, а также в Израиле и Индии. О напряженности на почве культуры между западными и

восточными немцами после объединения Германии уже упоминалось. Более того, западные

«культурные баталии» экспортируются как неотъемлемая часть процесса глобализации. Так,

венгр, ищущий на Западе культурного вдохновения, сталкивается с противостоянием идеологий

свободы рыночных отношений и охраны окружающей среды, свободы слова и кодекса

«политической корректности», голливудского культа мужественности и феминизма, американской

сытной, но не очень полезной еды и американской здоровой пищи и т.д. Другими словами, Запад

едва ли является гомогенным культурным организмом, и потому вместе с глобализацией зано-

сится и его отягощенная конфликтами неоднородность.

Культурная глобализация — довольно бурное явление, с трудом поддающееся контролю.

Правительства некоторых стран, конечно, предпринимают попытки для его введения. Наиболее

существенный пример этого — «управляемая глобализация» (как называет ее Янь-сянь Янь) в

Китае. Но такого рода усилия можно наблюдать как в авторитарных, так и в демократических

режимах. Франция — пример из разряда последних, точно так же, как Квебек и вообще Канада.

Правительство Мбеки в ЮАР говорит об «африканском ренессансе»; и хотя составляющие его

элементы довольно неопределенны, это тоже пример стремления «управлять» процессом

глобализации посредством государственного вмешательства. Данный случай интересен тем, что

представляет собой попытку реализовать альтернативную модель современности при весьма

«слабых» культурных возможностях: любые успехи здесь были бы действительно очень

интересными (и заслуживающими одобрения).

Введение

Здесь соединяются проблемы общей глобализации, а также глобализации культурной,

экономической и социальной, особенно проблемы «управления» теми, кто в рамках глобальной

системы потерпел неудачу. Общественное недовольство может направиться в русло культурного

сопротивления, вызывая «сиэтлский синдром», вполне оправданный в культурном плане.

Хорошим примером тому служит кампания против McDonald's во Франции: экономические

волнения французских фермеров, выдвинувших лозунги в защиту французской цивилизации от

американского варварства. С упадком (возможно, временным) марксизма в Европе, как и в любом

другом месте, появляется плодородная почва для зарождения какого-то нового левого движения. В

старые левые антикапиталистические и антиамериканские мотивы вдыхают новую жизнь. Но

говорить о том, насколько широкий размах обретут эти тенденции, пока еще слишком рано.

Картина, которую я обрисовал, как и было обещано, довольно сложна. Она не поддается простому

обобщению, за исключением того не очень значимого вывода, что культурная глобализация не

представляет собой ни единственного большого обещания, ни единственной великой угрозы. Эта

картина говорит еще и о том, что глобализация, по сути дела, является продолжением, хотя и в

более сильной и глубокой форме, незримого вызова, который бросает модернизация. На

культурном уровне это превращается в серьезный вызов со стороны плюрализма: ломаются

традиции, считавшиеся незыблемыми, обнаруживается, что в области веры, ценностей и образа

жизни cvшествует широкая возможность выбора. Не будет ошибкой сказа i ь, все это — серьезный

вызов со стороны возросшей свободы, брошенный как отдельным индивидам, так и целым

сообществам. Тот, кто ценит свободу, вряд ли будет сетовать по поводу такого развития событий,

несмотря на связанные с ним издержки. Он больше всего будет заинтересован в поиске

компромисса между бесконечной относительностью ценностей и ответными вспышками

фанатизма. В условиях зарождающейся глобальной культуры это означает поиск неких средних

позиций между приятием и агрессивным сопротивлением, между глобальной однородностью и

провинциальной изоляцией. У этого поиска есть свои сложности, но, как убедительно показывают

полученные в ходе нашего исследования данные, он не является чем-то несбыточным.__