Теория деонтических модальностей

Беседа с философом Константином Ивановым

– Константин Константинович, верующие учёные часто рассказывают, что их путь к Богу был тесно связан с их научными изысканиями. У Вас это было тоже так? Был ли приход к вере как-то связан с Вашими философскими поисками, или это было совершенно «вразрез» с Вашей научной деятельностью?

– Это было, так сказать, и не «вразрез», и не по линии… Скорее просто я от чего-то «оттолк-

нулся». Словно я бежал, оттолкнулся и полетел вперёд, – а то, от чего я оттолкнулся, полетело назад… Понимаете этот образ?

– То-есть, Вы «оттолкнулись» от математической

Логики?

– Дело в том, что когда я учился в аспирантуре философского факультета, я занимался основаниями наук – теми основаниями, которые, так сказать, являются «основаниями всех оснований». Уже тогда я начал понимать, что в науке мы достигаем новых результатов только за счёт того, что блокируем у себя в сознании смысловое измерение. Мне это тем более понятно стало, когда я работал с одним крупным специалистом, настоящим учёным-математиком, которому, кстати, принадлежат многие открытия. Мы сидели, писали формулы доска за доской,

и тут он мне говорит: «Смотрите на формулы, перестаньте мыслить, иначе мы с Вами ни до чего не дойдем!» Понимаете? Он сказал: «Я вижу, что Вы не станете математиком, если будете философствовать!» Он оказался прав. И я не могу говорить о себе, как об учёном. Вспоминаю слова Фридриха Ницше «я ушёл из дома учёных и ещё захлопнул за собой дверь»…

– И всё-таки, Вы же учились на самом «заидеологизированном» факультете, Вас там,

наверное, считали перспективным учёным-атеистом… Как Вы повернулись к Богу? У Вас

Был момент «обращения»?

– Ну, это у протестантов принято свидетельствовать, что вот, мол, «со мной чудо произошло»… Не буду говорить, что я как апостол Павел шёл в Дамаск и осветил меня «Свет с небес», – такого не было. Но всё-таки для меня это было серьёзно. На самом деле, это было, может быть, не чудо,

но большое психологическое потрясение. Просто я встретился с Богом, сам того не желая. Это был путь, неожиданный для меня во всех отношениях. Я словно кубарем «выкатился» в веру, как будто меня кто-то взял и с лестницы сбросил вниз…

Теория деонтических модальностей

– Когда и как это произошло?

– Это было уже давно, в 1970 году. Получилось всё достаточно просто. Я тогда учился на философском факультете в нашем Государственном университете, заканчивал аспирантуру. Едва ли не единственный я был там беспартийным. Кстати, я не был даже комсомольцем, – у нас семья была такая, решительно несоветская…

И был тогда Спецхран, где аспирантам можно было читать любую литературу по специальности. А у меня была специальность непонятная такая, – никто не мог понять, что это значит, – «Теория деонтических модальностей».

Это очень узкий отдел математической логики. Я выбрал такую тему для дипломной работы и для аспирантуры сознательно, чтобы не заниматься марксизмом, – потому что факультет, как я уже говорил, был жутко идеологизированный. И вот, поскольку в библиотеке никто не понимал, что такое «теория диалектических модальностей», мне под эту марку давали практически любую литературу, и религиозную в том числе. Это мне помогло. Особенно книги Николая Бердяева оказали очень большое на меня влияние.

– Почему именно Николай Бердяев, как Вы думаете сейчас?

– Дело в том, что сейчас уже я понимаю, что это был писатель довольно дерзкий и маргинальный, порой далеко выходящий за пределы того, что мы привыкли чтить как надежную религиозную традицию. И это не отрицательная в отношении него характеристика, а, если хотите, даже положительная. Просто в его творчестве сочетаются мотивы светской и религиозной мысли. А это

очень помогает тем, кто идёт из светского мира в религиозный.

– То-есть, романтикам?

– Не совсем. Я бы даже сказал, что я никогда не был романтиком в плане Церкви. Может, поэтому, в отличие от многих людей, которые пришли в Церковь в то же время, что и я, меня никогда особенно не привлекали ни Павел Флоренский, ни отец Сергий Булгаков. Я никогда не был особенным поклонником «красоты Церкви». Я как-то прозаически, дотошно, что ли, относился к Церкви.

– Что это значит?

– Может, потому, что для меня путь в Церковь был не очень простой, я всегда сохранял критический взгляд на многое из того, что я видел здесь. И я всегда шёл против тех вещей, которые считал в нашей земной Церкви неправильными. Для меня пребывание в Церкви изначально не было «комфортным».

– А что пришло первым: ощущение присутствия Бога в Вашей жизни, или интеллектуальный прорыв, – осознание того, что Он есть?

– Может, это странно звучит, но для меня ощущение играло вторичную роль, это было то, что

на поверхности. Для меня доминирующим было осознание того, что изумительным образом Бог,

оказывается, есть! Потому что ощущения – они, знаете ли, приходят и уходят, а понимание – оно

уже необратимо. Это печать, которая ставится на человека, и которая уже несмываема. Вы уже не

можете не знать того, что знаете.

«Как можно быть верующим при таком нахальстве?»

– В тот момент, когда Вы осознали себя верующим человеком, вы уже бывали в храме, или у вас ещё не было никакого церковного опыта вообще?

– У меня был всего один знакомый в церковной среде – отец Василий Лесняк, выдающийся и одаренный духовными харизмами священник. Надо сказать, что он принял очень большое участие

в моей судьбе. Ещё прежде, чем я осознал себя как верующий, я заходил к нему время от времени, чтобы поспорить о Боге, и спорил с ним, надо сказать, почти неприлично. Как мы с ним

иногда ругались! Он не раз говорил: «Удивляюсь, как такой человек, как Вы, к Богу лезет?! Как можно быть верующим при таком нахальстве?!»

Но в 1971 году он меня крестил, и я, органически почувствовав Бога, перестал спорить.

– А что Вы ощутили, став членом Церкви? Вы сразу нашли там близких людей, единомышленников?

– Вообще я очень долгое время ощущал себя в Церкви «особняком». Во многом потому, что

в то время в Церкви было мало молодых людей. Когда я начал ходить на богослужения, то очень

скоро стал знать в лицо всю молодёжь, которая посещала храмы в Ленинграде, представляете?

Так мало нас было!

– Кто-то помогал Вам пережить это сложное время?

– Пожалуй, поначалу один Николай Александрович Бердяев мне помогал, ещё какие-то книжки… Из близких людей – никто. А в университете меня только такими словами и встречали: «Ты же

ведь не дурак, – что ты в церковь ходишь?» Так и сейчас ещё многие думают, – что говорить про

то время.

– И всё-таки, могли бы Вы рассказать о церковной среде Ленинграда 70‑х годов? Что за