Глава I. Взгляд через мой треснувший “прицел”

Взгляд через мой треснувший “прицел”

Ничто не предвещало беды…Это было ясное утро 1989 года. Незадолго до этого я окончательно слез с наркотиков, которые годами находились в моей крови, и искал что-нибудь, что может заменить их. По неизвестной причине я захотел зайти в фотомагазин. Из-за обычного Canon 35mm SRL и пары линз, у меня появилась зависимость, сравнимая только с зависимостью от музыки. (Если честно, я и раньше делал дорожные снимки Мотли на Полароид. Но это немного другое). Думаю, это увлечение появилось из-за того, что меня всегда привлекали странности. Еще в детстве у меня появился свой собственный взгляд не мир, благодаря которому все неправильное становилось красивым и завораживающим. Даже такое, что остальным казалось странным, ужасающим, отвратительным.
Когда мне было шесть или семь лет, я гулял по Лос-Анджелесу с моей мамой, когда мы встретили девушку с ампутированной конечностью. Я впился в нее глазами, но мама сказала не смотреть на нее так. «Почему, ведь она такая красивая?»: - спросил я.
Пару месяцев назад я и Томми сидели рядом в самолете. Я листал свои фотографии и Тома попросил посмотреть. Сначала он просто щелкал мышкой, пока не остановился на фотографии очень тучной мадам стоящей на возвышении, со ртом, застывшем в крике и разбрызгивающей жидкость при этом. Через какое-то время он сказал: «Сикс, ты наверное самый ебанутый человек, из всех мною встреченных» и засмеялся. Я засмеялся тоже, но подумал: «Блин, мы дружим уже тридцать лет, и ты до сих пор как-то выносишь меня».
Когда я вижу общепринятые символы любви и красоты, я вижу только ложь. При взгляде на розу людям приходят в голову мысли о любви и романтике, мне о шипах, крови и разбитых сердцах. Я вижу волю к жизни, связь, надежду на лучшее будущее.
Однажды, когда я был маленьким, я разглядывал старые фотоальбомы с цирковыми актерами, я не мог понять, почему люди считают их странными. Неужели они думают, что у этих людей нет чувств, только потому, что у них нет конечностей? Они не умеют любить из-за своих неправильных тел? Они не красивы, потому что не подходят под привычные стандарты красоты? Наверное, уродливы только мы.
Однажды, прогуливаясь по Лос-Анджелесу, я встретил бездомного, который попросил у меня руку помощи. Факт отсутствия его рук породил во мне эту иронически-поэтическую метафору. Взамен на пару его минут я предложил пару долларов. Мы сели рядышком и стали рассказывать друг другу истории из своих жизней, которые не сильно отличались, но которые находились в совершенно разных реальностях. Он спросил меня, почему я говорю с ним? Большинство людей проходят мимо, разглядывая свои ботинки или не удосуживаясь сделать даже этого. Я сказал ему, как сейчас говорю тебе – «Я не знаю, почему». Я делаю то, что мое сердце говорит мне делать, и часто я не понимаю, но знаю одно: это был последний раз, когда я вышел из дома без камеры. Образ этого бездомного до сих пор меня преследует. Он тоже пытается выжить, и счастлив даже на бессердечных улицах Лос-Анджелеса. Я не смог поймать этот момент, и это стало для меня большим уроком, как для фотографа.
В этой жизни много ненастоящих стартов, внезапных финишей, непредвидимых поворотов назад. Когда ты думаешь, что разобрался со всеми своими проблемами новая приходит к тебе и вышибает у тебя землю из-под ног. Именно это я и ценю в моем существовании. Меня постоянно спрашивают, как мне удается играть в одной из самых известных рок- групп мира, суметь выпустить успешный альбом с другой группой, иметь собственную линию одежды, радио-шоу, быть писателем, отцом четверых детей и, в конце концов, иметь такую офигенную прическу? И на это я всегда отвечаю: «А как же мои фотографии?»

Сейчас я фотографирую все, что пробуждает хоть какие-то чувства в моей душе – это могут быть первые лучи солнца, прорывающиеся сквозь стекло, это может быть хохочущий сумасшедший мужик, стоящий на обочине трассы, просящий милостыню. Красота только в глазах смотрящего. Ты видишь только то, что хочешь видеть, поэтому мои глаза всегда широко открыты.

Иногда я чувствую себя роботом, исследующий планету в поисках новой информации. Разговор с фанатом в аэропорту – ЗАГРУЖЕННО в мой мозг. Ребенок пробежавший за мячом перед моей машиной, которого я чуть не сбил – ЗАГРУЖЕННО. Женщина, орущая на рабочего заправки, из-за того, что он плохо вытер лобовое стекло ее Роллс-Ройса – ЗАГРУЖЕННО. Как артист я знаю, что потом это все выльется в стихи, главу книги или фотографии.
Когда я вижу что-то интересное, я хватаю первый фотоаппарат, который подвернется под руку и начинаю щелкать – свой Айфон, игрушечные Holga или Diana, маленький Canon «сфокусировался-и-сфоторграфировал», самодельная деревянная камера с отверстием под штифт или большой Nikon D3, или моя новая игрушечка – камера Gilles-Faller 1890 года выпуска. Все это лишь способы запечатлеть то, что поймали мои глаза.
Я думаю, что фотографы, которые кривятся при виде телефонной камеры, забыли то, за что они полюбили фотографию – магию пойманного момента. Сделать фото все равно, что рассказать историю. Знаете, это всего лишь один взгляд мельком, короткая вспышка, которая сразу пропадает. Всё волшебство заключается именно в краткости момента. Я живу ради этого волшебства. Я часто слышу это на собраниях Анонимных Алкоголиков: проблемы надо решать в день их появления. Я даже слышал, что в минуту из появления. Иногда я забываю это и начинаю чувствовать, будто в моей жизни что-то не так. Фотография изменяет меня своей мимолетностью.

У меня нет любимого стиля фотографии. И люблю я тех же великих, что любой среднестатический фанат, например Joel-Peter Witkin или Diane Arbus. И многих других. Недавно, когда я был в Лондоне, я нашел удивительную книгу Le Temple Aux Miroirs (Храм в Зеркалах) французского фотографа Ирины Ионеско. Она поставила мир на уши в семидесятых фотографиями своей несовершеннолетней дочери в неестественных позах, что-то между маленьким котенком и королевой борделя. Это выглядело сыро и красиво одновременно, благодаря вспышке, фото имели богатую текстуру благодаря темноте. Они были великолепны. Но это была ее собственная дочь, выставленная голой всему миру на обозрение. Это заставило меня задуматься как художника и как отца. С одной стороны, фото были крайне вдохновляющими, с другой стороны они были для меня неприемлемы.
Старые камеры запечатлевают странных людей с древними душами, сидящих на старинных книгах и мебели, иногда в заброшенных зданиях или в обстановке, специально подстроенной под атмосферу разрухи и распада. Я обрекаю все это на превращение в отпечаток на грязном синем мраморе. Пусть учебники истории решают – хорошо это или плохо. И насчет критики: ходит слух, что скоро я могу получить Грэмми. Я потерял столько нервов, для того что бы ее получить. Поэтому надеюсь быть нормальным в фотографии.
Фотосессии для меня это инъекция жизни. Я нетерпеливо хожу взад и вперед, как будто у меня в руках пулемет, и у меня просто руки начинают чесаться, когда я касаюсь курка. Делая фотографии, я освобождаю идею. Это все равно, что увидеть душу. Рассматривая фотографии, я проклинаю некоторые за кривой фокус, идеальность других восхищает меня. Все это касается не только создания фотографий, горения души, и если вы еще что-то можете, это то, что вам нужно. В конце каждого фотосета я делаю одно фото с собой, своеобразный трофей, типа головы, которую каннибал забирает себе после боя.
Я люблю фотосессии с чем-то неправильным, но одновременно уникально красивым. С чем-то, что умерло или уже на грани. Мне кажется, что наша жизнь это всего лишь ступенька, поднимающая нас не новый уровень (я имею ввиду рай). Неважно как они выглядят - я все равно думаю, что они красивы. Если они заставляют тебя чувствовать, то значит что они особенные. Это мой способ контакта с окружающим миром. Чем мы старше, тем мы лучше. Взгляните на Кита Ричардса (Ну и я от него не особо отличаюсь).
Где я только не искал людей, которые могут вдохновить меня как фотографа – через друзей, других фотографов, агентства. Я всегда пытаюсь проникнуть в те места, откуда другие люди бегут. В психбольницы настолько сложно попасть, что можно подумать, будто это святые места. Невозможно попасть в бордель если у тебя кто-то увидит камеру, но я то-смог, хе-хе.
Близкий контакт с человеком всегда меня вдохновляет, и именно поэтому я люблю фотографировать на улице. Я всегда ищу несчастных и богом брошенных людей везде, где бы я не находился – в Австралии, Камбодже, Таиланде. Думаю, они нуждаются в том, чтобы кто-нибудь увидел и увековечил их красоту.
Я всегда беру свои камеры с собой в тур. Возможность фотографировать спасает от туровой рутины (аэропорт-лимузин-отель-выступление).
Однажды в Ванкувере я разговаривал с консьержем. Обычно у них спрашивают, где в городе можно найти хороший ресторан или клуб (я всегда чувствовал инопланетянином, потому что никогда не интересовался ночной жизнью, я имею в виду клубы), но я собирался спросить про такое, о чем лучше тихо спросить в сторонке.
Я посмотрел на ее имя на бейдже и тихо-тихо спросил. Настолько тихо, что можно было подумать, будто я какой-нибудь поехавший мим. Я спросил: «Джули, где я могу найти самую большую нарко-точку города?» и услышал «Секунду, сер, я спрошу менеджера».
Следующий бейдж, всплывший передо мной, принадлежал Карлу. Судя по тому, как он бодро спросил, может ли он мне помочь чем-нибудь, тетка на ресепшене не говорила ему, зачем я его сюда позвал. Пришлось повторить. Тогда он отвел меня и задал пару вопросов, наверное для того чтобы подстраховать задницу отеля. Потому что если вы выглядите примерно как я и спрашиваете, где же тут ближайшая нарко-точка, ваш вопрос может быть истолкован неправильно. В конце концов он сказал, что у него есть друзья фотографы и он знает, куда мне можно пойти, если я понимаю насколько это все опасно. А теперь представьте, как я улыбался, когда наконец-то попал туда.
Я схватил сумку с камерами, шестьсот канадских долларов и приготовился отдохнуть от сумасшедшего цирка на колесах, коими Мотли являются. Вместе со мной был 350-футовый телохранитель (с сердцем, еще большим, чем он сам), Кимо, хотя я попросил его остаться в отеле, потому что он мог распугать всех нарков. Правда у него был очень убедительный аргумент – нервные менеджеры, и, чтобы не терять время и нервы, я согласился взять его с собой при условии, что он будет идти чуть-чуть поодаль, имея возможность защитить меня. Как же мне порой выносит мозг мысль, что для кого-то я просто товар.
Итак, согласившись с унизительными условиями, я сжал яйца в одной руке и камеру другой, вышел на охоту за кадрами с курильщиками крека. Чтобы добраться до места назначения мне понадобилось всего десять минут и три часа, чтобы заставить Кимо отпустить меня на самую опасную улицу Ванкувера. Она выглядела точно так же, как и остальные улицы, за исключением того что она казалась совершенно бесконечной. Кирпичные дома, стоящие в ряд, старые банки, офисы - сейчас все заброшенное. Сложно увидеть истинную сущность улицы, если вы не наркоман.
Прошел где-то час, пока ко мне не подошел какой-то товарищ и не спросил, что мне нужно. Я ответил, что хотел бы сделать пару фотографий, иными словами побыть мухой на стене. Так же я ему сказал, что я бывший наркоман и надеюсь, что фото помогут кого-то остановить от приема наркотиков. Его ответ был крайне прост: «Сколько?» Так как я располагал очень соблазнительной для него наградой в размере пятидесяти долларов, он согласился договориться с остальными. За двадцать шагов внутрь улицы я стал легче на сто долларов. Кимо метался взад и вперед, видя, как я вытаскиваю купюры и ухожу все дальше и дальше.
Улица воняла мочой и гниющим мусором. Брезент, натянутый между мусорными баками был защитой от дождя и вони. Сначала я увидел 10, может 20 человек сидящих там, прижавшихся друг к другу. Там не было детей, но, думаю, я просто их не заметил. Подобного мрака я насмотрелся в Камбодже, и это испугало меня куда сильнее.

О мой бог
Она родилась в 6 утра в первый день года
На аллее, в которой
Играли бездомные дети
И может мы никогда не узнаем
Ее имя
Пока мы можем наполнять свои бокалы
Мы будем выглядеть по-другому