Oh My God

She was born at 6 a.m.On New Year's Day
In an alley right at the heartOf where the homeless children play
And the truth is that we will never
Even know her name'Cause as long as we can fill our glasses up
We will look the other way

Никто на меня не обращал никакого внимания. Никто не знал, кто я такой, а тем, кто знал, было, в общем-то, без разницы. Даже не смотря на это, здесь я услышал гораздо больше «спасибо» и «извините, пожалуйста», чем мог услышать от самых милейших соседей мира. Они говорили со мной о моей зависимости и об избавлении от нее. Они говорили о своих мечтах и неудачах. В этот день я сделал 200 снимков - 200 моментов надежды. Когда я уходил, один парень попросил меня вернуться когда-нибудь и сказать «Привет».
Помню, как я запрыгнул в фургон и начал рассказывать Кимо, какие они все замечательные, потому что все, что они хотят – это быть принятыми. Кимо ответил: «Сикас, ты во всем умеешь находить хорошую сторону. Я всегда учусь чему-то во время таких фотографических рейдов» На обратном пути я сидел тихо и переживал нахлынувшее на меня чувство благодарности. Я собираюсь вернуться сюда в следующий раз, когда буду в Ванкувере. И надеюсь, что не увижу ни одного знакомого лица.

Другой подобный поиск моделей я устроил в Санкт-Петербурге. Я пытался объяснить своему переводчику, Андрею, что я хочу сфотографировать, и первое слово было «Проститутка». Он печально на меня посмотрел и спросил: «Вы хотите, чтобы я нашел для вас девушку на ночь?» на что я ответил «Nyet, не девушку… девушек». Я рассказал ему, как однажды снял целый бордель в Таиланде только ради пары фоток. Все еще не понимающий Андрей сказал, что попытается найти девушек, которых можно будет сфотографировать. Облом.
На следующем пункте, в Штутгарте, я попросил нашего промоутера, Осси Хоппе, о том же, о чем попросил Андрея. В этот раз не было замешательства или «ну я попробую», или «nyet». Меня спросили только, когда я буду готов (ибо в Германии проституция легальна - переводчик). «Сразу после шоу» - сказал я, закрепляя сделку.
Как только я сошел со сцены, я схватил сумку с камерами и сказал Рексу, нашему менеджеру, что он идет со мной. Рекс работал со всеми группами, которые ты можешь вспомнить, из которых самые знаменитые Led Zeppelin. Я сказал ему собираться побыстрей, на что он просто улыбнулся – подобное он слышал уже миллион раз.
Когда мы приехали, первым в бордель забежал Рекс и через минуту позвал нас внутрь. С сумкой в руке я подошел девушке-администратору. «Вы хотите сделать фотографию?».
Через какое-то время к нам стали подходить девушки жужжа, как пчелы над медом, болтая на немецком. Я объяснял, что мне надо, но все, что я слышал было «nein» – снова и снова. В конце концов, одна из них сжалилась надо мной. Но у нее был один недостаток – она была хорошенькой блондинкой. Я искал видимые шрамы, оставленные жизнью, боль, ад, в котором они живут, а не немецкий вариант калифорнийской девушки-тусовщицы.
Когда я схватил свое оборудование, я увидел что-то в ее глазах. Оно только промелькнуло, но я понял, что это то, что я искал. У меня на выбор было четыре почти одинаковых комнаты, и я выбрал красную. Я попросил включить свет, на что мадам ответила: «Какой свет? У нас его нет» Ну ясен хрен, что он вам не нужен, для того, чем вы тут обычно занимаетесь… Мне притащили что-то типа прожектора с грубым и слишком ярким светом. Я оглянулся и увидел только бумажные полотенца, которые девушки используют после секса. Из этих полотенец я сделал убогий и легко воспламеняющийся фильтр, чтобы смягчить лучи. Ставлю модель в такую позу, что видно только глаза. Делаю пару пробных снимков, показываю ей и говорю ей, что она красива. Она улыбается. Но эти фото были не тем, что я хотел, не тем, что я увидел в ее глазах на лестнице.
Я навел камеру на ее лицо и спросил: «Тебе нравится твоя работа?». Вдруг то самое выражение появилось на ее лице… щелк щелк щелк. Второй вопрос: «Твоя мать знает, кем ты работаешь?». На эти вопросы было трудно ответить.
Потом я спросил ее, могу ли я ее сфотографировать сзади. Пока она возмущалась, я сделал пару фотографий и снова сказал ей, как она красива. Время уже заканчивалось, и я попросил ее присесть, так чтобы было видно ее каблуки (которые были никак не меньше 12см.). Она сказала мне, что ей не нравится ее задница. Я ответил, что я снимаю ее плечо. Когда я сделал где-то десять снимков ее филе, она спросила, не хочу ли я выпить? Я сказал, что не пью. «А наркотики?». Я не принимаю наркотики. Она собралась задать последний вопрос и я испугался еще не услышав его: «А секс?». Мне не нужен секс. Она развернулась и выпрямилась, глядя на меня как сумасшедшего. Я сделал еще пару снимков. «Если ты не пьешь, тебе не нужны наркотики или секс, что ты тогда хочешь?» - она спросила. Я хочу делать фотографии. После этого я развернулся на своих кедах и убежал, оставив Рекса оплачивать счет. Я поймал боль в ее глазах или хотя бы отблеск боли. Одно я знал точно: я вывел ее из себя. Я знал, что ей жить не легко, и я уважаю ее выбор.
Как правило людям сложно объяснить, что видит фотограф через свою камеру. Когда я фотографирую кого-то, я все время с ними говорю, я хочу знать об этих людях все, чтобы фотографии получились максимально честными. Таким людям слишком часто говорили, что они плохие и уродливые, что они не такие совершенные как мы. На них всегда показывали пальцем и над ними смеялись.

Жизнь может быть жестокой. И это была моя личная битва, моя одержимость -показать, что другой не значит плохой. Но я противоречу сам себе. Мне всегда кажется, что ангельски идеальные лица скрывают что-то чудовищное и отвратительное под своей фарфоровой кожей. В то же время, мой опыт показывает, что люди с самыми ужасными лицами также обладают самыми нежными сердцами. Увидеть, насколько красива жизнь легко, стоит только захотеть.
Печально, но нам постоянно моют мозги ложью о «красивых людях». Например, каждый год журнал People оглашает список ста самых красивых людей. Меня пугает, что миллионы людей покорно верят в этот идеал красоты и успеха.
Я конечно не психиатр, но я считаю, что тот мусор, который мы бодро поглощаем через интернет, телевидение, журналы - это ментальный терроризм. Слабо верится, что действительно талантливые люди создают шоу типа The Girl Next Door (Девушка по соседству) в котором девушки с мозгами и волосами прожженными пергидролью смотрятся в зеркало до тех пор, пока не начнут думать, что они и есть силикон.
Я, конечно, тоже видел этот фильм и я хочу, чтобы мне вернули мои деньги. Я хочу большего для себя и своих близких. «Развлечения» это яд, который мы заливаем прямо в наши мозги и который искривляет видение мира. Промывка мозгов, не желаете ли, сер?
Я хочу вернуть те дни, когда люди тяжело трудились и долго упирались чтобы стать лучше. Становились знаменитыми не ради славы. Я не считаю, что был не прав, когда запретил приносить в мой дом мусор типа People, Entertainment Weekly и прочую поебурду, которых мозг моих детей может прогнить насквозь.
Сегодня, пока я ехал в студию, я услышал: «От создателей Kardashians, встречайте еще более сумасшедшую семейку – Meet the Lamas» ну или что-то в таком духе. Я выскочил под дождь, лупивший по стеклу машины. Новое поколение марионеток стало таковым, даже не заметив этого. Я выключил радио и включил Нила Янга. Мне было стыдно за то, что я был частью этой индустрии и за тех людей, которые думают, что идолизировать прогнивших насквозь людей - это нормально. «Stand outside the velvet rope and yearn to be in our grace» - послание, которое вколачивают в наши головы. «Попытайся стать, таким как мы и может быть мы примем тебя».
Но что, если ты считаешь, что люди в подобных журналах – фрики, уроды и просто кривые? Человечество всегда будет нуждаться в бородатых женщинах, ампуташах, карликах, гигантах и прочих красавчиках.
А может быть, как сказала Диана Арбус, что мы нуждаемся в уродах потому что мы их боимся? Или это просто часть человеческой натуры – неидеальные мы чувствуем себя прекрасными на фоне людей которые никогда не будут нормальными, как бы они не старались? Забавно, когда некоторые псевдофрики становятся знаменитыми и люди начинают их копировать, чтобы быть «как все». В 80-ых я изрисовал себя татуировками от макушки до кончика хвоста. Даже моя мать поинтересовалась, не собираюсь ли я выступать в цирке? Сегодня же татуированные рукава достаточно распространенное явление. Или проколотые уши, пупки, соски. Сегодня необязательно идти в цирк, если татуировки покрывают практически все твое тело. Пирсинг, сумасшедшая прическа не становятся помехой работе в Старбаксе или еще какой-нибудь сети магазинов и кафе. То, что раньше было неприемлемо, стало нормальным сегодня.
Я рад видеть обычного мужчину разговаривающего с девушкой в кафе, у которой волосы, выкрашены в розовый цвет, и пирсинг в носу. Я рад тому, что могу спокойно сидеть на скамейке и разговаривать с бездомным, и разойтись с ним потом в хорошем настроении. Может быть мы и правда следствие прогресса. Я думаю, мы все на дороге понимания, где каждый из нас является частью этого прекрасного мира.
Может быть когда-нибудь «сто самых красивых людей мира» окажутся самыми уродливыми. Когда-то давно, после годов отчуждения общество наконец-то приняло меня, но мне уже было все равно. Я никогда не хотел быть частью этого неуправляемого общества. Приглашение в «высшее общество» оскорбило меня. Я чувствовал себя осмеянным – я предам себя, если когда-нибудь приму эти почести.
Слава и успех смущали меня с самого начала, потому что я был больше артистом, чем позером на красной дорожке. Это просто бесило меня.
Как-то я нашел журнал за 1984 год. Заголовок гласил: «Люди говорят мне, что я звезда, а идите-ка вы нахуй». Эта фраза стала для меня утешением. Она была свидетельством того, что я не был марионеткой, а артистом.
«Красивые люди» засовывают свои носы под тент моего цирка и начинают лепетать: «Мы смеялись над вами, простите нас. Мы не знали, что вы станете такими популярными. Теперь мы вас любим и хотим быть как вы. Мы будем рады представить вас своим друзьям…». Из этого и появился заголовок статьи. Идите нахуй. Как я могу их простить, если я им не доверяю?
Еще не так давно они не пускали меня в свой маленький мирок, их рестораны – клубы – отели. Меня часто спрашивали, а не пидарок ли я часом, из-за моих накрашенных ногтей. И тут внезапно я становлюсь секс символом.
Думаю, что тут каждому есть над чем задуматься. Я пытаюсь простить людей за то, что они осуждают меня и себя, простить себя за то, что я осуждаю людей. За то, что я стал тем, что я ненавижу.

Я двигаюсь по направлению к своей студии в Лос-Анджелесе метко названной Funny Farm (Дурдом) не только из-за голосов в моей голове, но и из-за всех психов, проползающих каждый день круглые сутки через дверной проем студии, чтобы поработать со мной. Funny Farm не такая студия, которая может принадлежать человеку из рок-группы. Здесь нет ничего, что могло бы иметь отношение к музыке, ну, может быть, только какая-нибудь расстроенная гитара в углу.
Между перегруженным диваном, на котором я сейчас так сладенько растянулся, и антикварными китайскими стульями из вишневого дерева ручной работы висит двенадцатифутовый крест, который попал сюда прямо с крыши церкви. Рядом приколочены тринадцать французских крестов 1920 года лежащие под стеклом на выцветшем бархате. Здесь же стоят манекены с распростертыми огромными крыльями и еще один маленький, размером с ребенка, выглядящий как стимпанковый Безумный Макс, обвалянный в вороньих перьях. Все это окружено персидскими коврами и книгами… тоннами старых книг. Миллионы чучел на стенах это миллион моих друзей, разглядывающих меня своими стеклянными глазами.
Это мой дом вдали от дома, мой офис, мой призрачный рай. Моя фотостудия. Это то место, где я вижу идеи, витающие в воздухе еще до того как я пригвоздил их к стенке. В Funny Farm не так просто попасть - железные ворота и три замка. Своеобразный бункер. И он идеально подходит мне и моим пустошкурым друзьям-чучелам (надеюсь, вы не подумаете, что я сумасшедший, если скажу, что у них всех есть имена?)
Итак, у вас есть коридора на выбор. Первый ведет налево и заканчивается в медицинской комнате. Медицина 19 века всегда меня очаровывала. Даже представить страшно, что приходилось терпеть людям еще не так давно. Пила для костей просто вне моего понимания. Огромные шприцы, склянки, в которых было все, начиная от цианида и заканчивая формальдегидом. Иллюстрированные карточки, которые врачи использовали, чтобы сравнивать симптомы и вынести диагноз. Моя коллекция, связанная с челюстями включает в себя железные скобы для зубов и инструменты для разрубания мяса.
За стеной на проволоке висят мои последние работы, закрепленной на старинных булавках. Я убрал потолок и оставил балки открытыми, на которых я повесил, в прозрачной пластиковой оболочке, свою коллекцию медицинских ножниц. Когда ты включаешь свет, ты сразу видишь тридцати-трех сантиметровые ножницы, повисшие над своей головой.
В застывшей жизни (и смерти) на фотографии я выражаю свою любовь к костям, и не только человеческим, между прочим. Я меня имеется неплохая коллекция человеческих черепов. А еще парочка бедренных костей. Они все уникальны и красивы как люди, но к несчастью окружающих у них у всех есть имена.
Когда люди приходят работать в Funny Farm, мне часто звонит моя прекрасная ассистентка Сара (представьте, что у нее за работа) и говорит, что художники отказываются заходить в студию одни или что они слышали что-то в соседней комнате… Боже мой, просто представьте, что скажет рабочий из компании доставок, когда узнает, что возил мне все эти годы.
На моих фотографиях смерть живет своей собственной жизнью. Фотография заставляет почувствовать мне себя живым - но почему тогда я так часто фотографирую смерть во всех ее проявлениях. Я живу смертью, я могу почувствовать ее аромат, смерть витает в воздухе и он пахнет так сладко.
В Тибетской книге Жизни и Смерти говориться, что смерть – это выпускной экзамен, а жизнь всего лишь обучение и подготовка к другому путешествию. Если воспринимать смерть как обучение, то как ее можно бояться? Когда мне было двадцать я хотел умереть настолько сильно, что в конце концов умер, но не был готов к этому. Я не закончил то, что начал, не то, что сейчас. Я не боюсь смерти. Я приглашаю ее с ухмылкой и с широко раскрытыми объятиями. Но пока этот прекрасный день не пришел, я буду радоваться за всех, кто выпустился раньше меня.
Гримерка обтянута шелком и кружевом на манер борделя. На режиссерских креслах баллоном написано «Ужас» и «Сутенер» (Никто, в общем-то, не понимает шутки про сТрах). Здесь же стоят самые новые гримерные зеркала. Мне повезло, учитывая то, сколько времени уходит на макияж, прически и возню с протезами. В стене огромная дыра, оформленная в картинную раму, так что я могу следить за моделями и визажистами, пока готовлю студию и свет.

Когда я разглядываю выцветшие фотографии 1960-х годов с собой, я жалею, что их сделал не я. Я все время ищу новую технику, начиная интернет магазинами и заканчивая зарубежными секонд-хендами, кладовками своих друзей. Я все время ищу что-то новое, пытаюсь сделать усилие над собой. Когда я вижу, как мои дети смеются, я вижу снимок. Когда я вижу, как моя девушка рисует, я вижу снимок. И так далее…

Одна фотосессия запомнилась мне больше всего – я искал модель, которая будет чистым холстом, но в тоже время выглядеть, как будто у нее чего-то не хватает в центре. Модель должна была быть частично обнаженной, иначе тон картине задавала бы одежда. Ралис, мастер по макияжу, с которой я работаю, решила взять дело в свои руки, зная, какая модель мне нужна. Она присылала мне тысячи фотографий, но только одно лицо мне понравилось. Ее звали Екатерина, и ее русское происхождение угадывалось даже сквозь глянец фотографий. Я хотел превратить ее милую мордашку во что-то адское. Я чувствовал, что если изуродовать красивую девушку, то в линзах отразится что-то невероятное. Такие девушки всегда хотят казаться роскошными на фото, и я хотел посмотреть, как она будет выглядеть перед камерой. От старых привычек сложно избавиться. Так что даже если ее внешность будет уродливой, она продолжит думать, что красива. Я дико обрадовался, когда у меня получилось запечатлеть таяние эмоций.
Это был цирковой образ, но при этом немного андрогинный. Я постарался, чтобы были видны одновременно и красота, и шрамы. Она с одинаковым успехом могла оказаться транссексуалом, русской циркачкой или просто красивой девушкой, на лицо которой когда-то попала кислота. Маленькая оговорка – я был всего лишь фотографом, а история, произошедшая с ней, вся в вашей голове (правда и в моей тоже была история). Но последние слова Екатерины я должен вам передать: «Спасибо, Никки. Я еще никогда не чувствовала себя такой красивой». И я улыбнулся, как если бы хотел сказать «Ну я же говорил».

Одна из первых больших фотосессий в Funny Farm называлась «You Will Not Grow» (Ты никогда не вырастешь). Я уже сказал, что большинство идей появляются спонтанно и эта не была исключением. Я объяснил дизайнеру Полу Брауну идею: обветшалый, разрушенный класс. В качестве моделей мне нужны были женщина-карлик и мужчина как минимум 7футов (2м 15см) ростом. Так же мне были нужны специалист по свету, протезам и еще кто-то, кто помог бы мне выбрать одежду и образы. Пола этот ответ не удивил, и он предложил мне, мастера по свету и Ралис, визажиста, которая так же неплохо работала с образами.
В этом фотосете я хотел показать, как что-то удерживает нас. Учитель-коротышка была маленькой и злобной диктаторшей, которая злоупотребляла своей властью. Ученик-гигант был смирным, несмотря на свой рост. Но можно увидеть как бешенство стекает из его кричащего рта, бешенство на грани превращения в монстра…
И какова же моя роль в этом?
Ну, меня тоже кто-то всегда удерживал, иногда недолго, иногда нет (я, конечно, виноват, что тратил свои силы на этих ушлепков). Я хотел передать всю абсурдность ситуации, когда такая козявка говорит кому-то, что «Ты не вырастешь». Огромный ученик легко может уничтожить своего учителя, но он следует правилам, которые даже не могут его удержать. «Ты не вырастешь» будет его реальностью, пока он не захочет ее изменить.
Мои фотографии это хорошая прочистка мозгов. Как и все остальное: музыка, лирика, а сейчас и фотографии – это все выкипает в один единственный момент - я сижу один в своем Дурдоме, пытаясь, как в детстве, сказать «Посмотри, как это красиво!» Мне постоянно говорили: «Не обращай на менее удачливых, чем ты, людей внимание», на что я всегда отвечал: «Но они же красивые!»
Я превратился в человека, на которого все показывают пальцем. Все шрамы и следы прожитой жизни видны в моих глазах мечтателя. Того, кто мечтает о чем-то лучшем, честном. Красивом… как все в этой книге.
Я больше не злюсь, я благодарен. Я способен увидеть мою жизнь сквозь фотографии благодаря моему опыту. Жить в клетке куда более странно, чем жить вне нее. Творческий потенциал появился время спустя и спас мою жизнь. Ты пытаешься стоять прямо, с закрытыми глазами и позволяешь себе упасть – это и есть творческий потенциал в своей самой чистой форме. Даже если сзади бетонный пол или впереди тринадцать этажей свободного полета ты должен верить, что каким-то неведомым образом, ты не разобьешься об асфальт. В отличие от раздутой рекламы новых духов или кольца, которое гарантирует «вечную» любовь, нет гарантии, что в конце этого полета тебя будет ждать спасательная сетка, но я надеюсь, что это больше будет похоже на сон на кровати с гвоздями. Если тебе повезет, ты вспомнишь, как чувствовать. Я живу и люблю, и создаю музыку и фотографии здесь, и, как я уже говорил, я не знаю, что я буду делать и зачем, но я точно знаю, что люблю это и надеюсь, что это будет вдохновлять вас так же, как и меня.