Складывание тоталитарного государства в СССР и оформление режима личной власти Сталина в 20-30-х гг. ХХ в

Краткий портрет Сталина окажется неполным, если не сказать, что этот человек любил и ценил только власть. Насилие для него было главным методом достижения поставленных целей. Он был насквозь «политическим человеком» и олицетворял собой полный разрыв между политическим и моральным сознанием. В августе 1930 года, когда Троцкий еще не потерял надежды вернуться в СССР, он набросал заметки «К политической биографии Сталина». Резюмируя длинный ряд черт человека, которого Троцкий еще раньше назвал не «личностью, а символом бюрократии», он писал: «Это достаточно законченный образ, в котором энергия, воля и решимость сочетаются с эмпиризмом, близорукостью, органической склонностью к оппортунистическим решениям в больших вопросах, личной грубостью, нелояльностью и готовностью злоупотреблять властью для подавления партии» [3]. Позже он, как и многие, понял, что дело заключалось не только в Сталине. Рождавшаяся жестко централизованная система, где партия стала государственным рыцарским орденом (по словам самого Сталина «компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»), а народовластие – фикцией, всегда нашла бы своего Сталина. Этот человек явился идеальным образцом лидера тоталитарной системы [2].

Волкогонов, исследуя сталинизм, пришел к выводу о наличии нескольких ступеней развития этого явления. И первая, выделяемая им ступень – утверждение – относится как раз ко времени, рассматриваемому в данной главе. С началом коллективизации сельского хозяйства как – революция сверху идет быстрое усиление централизации власти и ее полная передача партии. Огосударствление ВКП(б) развернулась одновременно с подготовкой «коронации» генерального секретаря ЦК партии на уникальную должность пожизненного вождя партии и народа.

Политические процессы 30-х годов, в том числе московские открытые процессы над остатками «старой гвардии» – это тема отдельного огромного исследования. Мне кажется, лучше попробовать порассуждать о том, как же Сталину это удалось? Как получилось, что «ХVII съезд ВКП(б) в 1934 году закрепил утверждение Сталина и сталинизма как главных выразителей системы, сформировавшейся на базе диктатуры одного класса, с безраздельной властью одной партии и ее лидера» [3]. Напомню, что из 1225 делегатов «съезда победителей» 1108 были арестованы и большей частью расстреляны или отправлены в лагеря. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных на этом съезде – 98 арестованы и расстреляны.

Столь употребительное в те годы выражение «враги народа» должно было бы как будто подтолкнуть нас к якобинской версии террора. Но в СССР тогда не были ничего похожего на ситуацию «отечество в опасности». Гражданская война была далеко позади. Внутренняя обстановка при всех трудностях все же улучшилась. Тех, по кому ударили репрессии никак нельзя было рассматривать как представителей враждебного класса. Относительно более высокий процент жертв приходился на партию, причем именно на руководящий слой.

Тоталитарная система имеет несколько признаков и среди них – внеэкономическое принуждение и репрессии против различных слоев населения – один из самых значимых. Интересно проследить, каким образом колесо власти направляло свой репрессивный аппарат – это была четкая, продуманная система.

На первом этапе (конец 20-х – середина 30-х) массовые репрессии были направлены в первую очередь на непосредственного производителя (в основном, крестьянство), что должно было обеспечить его подчинение системе и снабдить создаваемую империю ГУЛАГа необходимой рабской силой, благодаря которой, главным образом, и достигалось возведение «первенцев советской индустрии».

На втором этапе (вторая половина 30-х годов) сталинский режим перешел к «Большому террору» в отношении высших слоев советского общества. Первые фальсифицированные процессы против интеллигенции и представителей управленческого звена, имели целью списать на их «вредительство» неизбежные катастрофы форсированной индустриализации, а также преподнести урок всем остальным с целью обеспечить лояльность и эффективное служение Системе.

Еще более серьезное нагнетание кризиса и напряженной атмосферы в стране произошло после убийства Кирова (декабрь 1937 г.). А в 1937 году Сталин ставит точку в определении «вредителей». Февральско-мартовский пленум ЦК (1937 г.), во время которого, кстати, были арестованы Бухарин и Рыков, «открыл народу глаза» окончательно. Речь Сталина на этом Пленуме сводилась к тому, что страна оказалась в чрезвычайно опасном положении из-за происков многочисленных саботажников, шпионов и диверсантов, из-за попустительства и благодушного настроя «руководящих товарищей», утративших способность распознавать истинное лицо врага. Эта речь предвещала нарастание репрессий. Не только потому, что призывала к усилению бдительности, но и потому, что в ней отсутствовало четкое определение врага. Отныне скрывающимся врагом мог оказаться каждый.

Страна жила еще под бременем многих трудностей, порождающих напряженность. И вот для всех причин недовольства – будь то очереди перед магазинами, задержка зарплаты или катастрофа на производстве – были найдены «козлы отпущения» в виде многих тысяч могущественных вредителей, проникших повсюду. Сталин сумел создать смелое общественное движение, в котором застарелая злоба и новая ярость выплескивались в одном иррациональном порыве. В печати навязчиво повторялись одни и те же темы, собрания превращались в судилища. Эта страшная атмосфера охватила очень и очень многих. Карл Радек, революционер еще из ленинских соратников после убийства Кирова пишет передовицу в «Известиях», где бросает в лицо т.н. зиновьевско-каменевской оппозиции: «Каждый коммунист знает, что теперь партия раздавит железной рукой остатки этой банды... Они будут разгромлены, уничтожены и стерты с лица земли!» Эти речи не помогут Радеку – на третьем открытом московском процессе он займет свое место на скамье подсудимых и будет раздавлен «железной рукой партии».

В сельских районах процессы шли по отработанной схеме: главным обвиняемым выступал секретарь райкома, якобы пригревший шпионов и вредителей и потому несущий ответственность за все невзгоды, от которых страдало население.

Благодаря этой безжалостной политической акции, Сталин, несмотря на репрессии, а, быть может даже с помощью репрессий, смог выступить в качестве защитника народа, «стража трудной ценой добытых завоеваний, в равной мере бдительно охраняющего их как от внешних, так и от внутренних врагов. Он ликвидировал те самым все, что могло помешать ему в осуществлении собственной власти».

По данным Всесоюзной книжной палаты, к 1975 г. ленинских книг было опубликовано 483 млн. экземпляров, К. Маркса и Ф. Энгельса – 108 млн., И.В. Сталина (к 56 г., после чего публикации прекратились) – 672 млн. Из-за низкого уровня образования, И.В. Сталин упрощал проблемы. Троцкий дал ему убийственную характеристику: «Наиболее выдающаяся посредственность нашей партии, …упорный эмпирик, лишенный творческого воображения». При этом И.В. Сталин оказался более сильным политиком, чем его интеллектуально одаренный оппонент. И.В. Сталин, безусловно, был крупнейшим государственным деятелем России в целом и Советского Союза в частности. Но его восприятие массами и самого себя не столь однозначны.

Строй, который возник в СССР, лишь частично можно определить как марксистский. Для того чтобы это увидеть, надо обратиться к дореволюционным источникам большевиков. Представления о социализме никто из них не связывал с экономическими целями, к чему стремился И.В. Сталин. Перед революцией русские марксисты говорили только о социальных параметрах будущего строя. Однако И.В. Сталин при этом все-таки постоянно использовал марксистскую фразеологию и это не было идеологическим приемом и политическим камуфляжем.

Впервые вопрос о степени марксизма в политике И.В. Сталина поставил Н.С. Хрущев в 1956 г. в своем выступлении на XX съезде КПСС, а затем – в постановлении ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий». Тогда был сделан вывод, что И.В. Сталин в методах проведения социалистических преобразований отошел от марксизма, в то же время его политика в целом была правильной. Иного вывода ни Н.С. Хрущев, ни кто-либо из его окружения сделать не могли. В противном случае им пришлось бы признать ошибочность марксизма.