Поэзия Серебряного века (на примере лирики М. Цветаевой)

Лирика серебряного века многообразна и очень музыкальна. Сам эпитет “серебряный век” звучит как колокольчик. Серебряный век подарил нам целое созвездие поэтов. Поэтов-музыкантов. Стихи серебряного века — это музыка слов. В этих стихах не было ни одного лишнего звука, ни одной ненужной запятой, не к месту поставленной точки.
В начале XX века существовало множество литературных направлений. Это и символизм, и футуризм, и даже эгофутуризм Игоря Северянина. Все эти направления очень разные, имеют разные идеалы, преследуют разные цели, но сходятся в одном: необходимо исступленно работать над ритмом, словом, чтобы довести ифу, манипулирование звуками до совершенства. Осо--бенно, на мой взгляд, в этом преуспели футуристы Футуризм напрочь отказался от старых литературных традиций, “старого языка”, “старых слов”, провозгласив основой стихосложения поиск новой формы слов, независимой от содержания, то есть, иначе говоря, изобретение нового языка. Работа над словом, над “приручением” звуков становилась самоцелью, иногда даже в ущерб смыслу. Взять, например, стихотворение В.Хлебникова “Перевертень”, каждая строчка которого — палиндром:
Кони, топот, инок.
Но не речь, а черен он.
Идем молод, долом меди.
Чин зван мечем навзничь.
Голод чем мед долог?
Пал а норов худ и дух ворона лап...
Появлялись, изобретались, сочинялись новые слова. Из одного лишь слова “смех” родилось целое стихотворение “Заклятие смехом”:
О, рассмейтесь смехачи!
О, засмейтесь смехачи!
Что смеются смехахами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
Культ формы долго не просуществовал, футуризм быстро изжил себя. Но работа футуристов не пропала даром. В их стихах к почти совершенному владению словом добавился смысл, и они зазвучали, как прекрасная музыка. Вспомним стихотворение Бориса Пастернака “Метель”:
В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега, —
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, лишь ворожеи
Да вьюги ступала нога, до окна
Дохлестнулся обрывок шальной шлеи...
Песня метели слышна уже в первых строках Всего одно предложение, а тебя закружила, понесла метель... Борис Пастернак начинал как футурист. Талант Б.Пастернака и футуристическое владение формой дали потрясающий результат.
В отличие от футуризма символизм провозглашал не только культ формы стиха, но и культ символов: отвлеченность и конкретность необходимо легко и естественно слить в поэтичном символе, как “в летнее утро реки воды гармонично слиты солнечным светом”. Это и происходит в стихах К.Бальмонта, похожих на шелест листвы. Например, его таинственное, загадочное стихотворение “Камыши”:
Полночной порою в болотной глуши
Чуть слышно, бесшумно кричат камыши.
В 'каждом слове этого стихотворения употребляется шипящий звук. Из-за этого все стихотворение как будто шелестит, шуршит.
О чем они шепчут? О чем говорят?
Зачем огоньки между нами горят?
Мелькают, мигают — и снова их нет.
И снова забрезжит блуждающий свет...
Разговор камышей, мигание, мелькание огоньков, трясина, сырость, запах тины — все создает ощущение таинственности, загадки. И в то же время от строк
В болоте дрожит умирающий лик.
То месяц багровый печально поник...
И, вздох повторяя погибшей души,
Тоскливо, бесшумно шуршат камыши... —
веет дыханием смертной тоски. Так рождается таинственная, жутковато-притягательная музыка стихотворения...
Еще одно стихотворение К.Бальмонта, “Я мечтою ловил уходящие тени...”, построено на повторении слов в каждых двух строчках, что создает как бы переливающийся, журчащий ритм:
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
В повторении слов “и дрожали ступени, и дрожали ступени”, “тем ясней рисовались, тем ясней рисовались”, “вокруг раздавались, вокруг раздавались” и т.д. употребляются звуки “р” и “л”, за счет чего стихотворение получается похожим на переливы ручья.
Я перехожу к акмеизму и к моим любимым поэтам: Николаю Гумилеву и Анне Ахматовой. Акмеизм — стиль, придуманный и созданный Н.С.Гумилевым, подразумевал отражение реальности легкими и емкими словами. Сам Н.С.Гумилев относился к своим стихам критически, работал над формой и над содержанием. Николай Гумилев, как известно, много путешествовал по Африке, Турции, странам Востока. Впечатления от путешествий отразились в его стихах, диких экзотических ритмах. В его стихах звучат и музыка заморских стран, и песни России, и смех, и слезы любви, и трубы войны. Одни из самых прекрасных стихотворений об Африке — это “Жираф” и “Озеро Чад”.
“Жираф” — это изысканная музыка “таинственных стран”. Все стихотворение особенное:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко на озере
Чад Изысканный ходит жираф.
И начинается особенно таинственная и грустная сказка “про черную деву, про страсть молодого вождя,... про тропи ческий сад, про стройные пальмы и запах немыслимых трав...”. Потрясают необычные сравнения:
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Это стихотворение настолько мелодично, что в наше время на него написана музыка и оно стало песней. А вот еще одна таинственная сказка: “Озеро Чад”. Она похожа на любовный роман в стихах. Сюжет его банален и грустен, но язык стихотворения придает ему красоту и необычайность:
На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фигурки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий
Поклоняются странным богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей.
Таинственное озеро, величавые арабы, странные боги, девы-жрицы — все это создает загадочную и величественную атмосферу, в которую погружается читатель. Вот он видит прекрасную пару, дочь властителя Чада и ее мужа — могучего вождя, и красивого, но лицемерного европейца. Он видит красивый, простой мир Чада и “цивилизованный” грустный мир Европы, где кабаки, пьяные матросы и грязная жизнь. “Озеро Чад” написано столь ярким и выразительным языком, что кажется, перед нами проходит целая жизнь...
Н.С.Гумилев пережил первую мировую войну. В своих стихах он показал бессмысленность этой войны, которая принесла только горе, траур в города и села, печальную песнь заупокойных... Интересны сравнения войны с образами из мирной жизни:
Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат пули, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед.
А “ура” вдали — как будто пенье
Трудный день окончивших жнецов.
О музыке гумилевских стихов можно говорить бесконечно долго и много. Поэзия Николая Гумилева — это вся его жизнь, занятая поисками красоты. Стихи его отразили “не только искание красоты, но и красоту исканий”.
Анна Ахматова. Русская Сапфо, жрица любви... Ее стихи — это песни любви. Всем известна ее потрясающая поэма “У самого моря”, в которой слышится шум прибоя и крики чаек...
Смешно называть “врагом народа”, “пошлой мещанкой”, человека, который создал “Реквием” — страшную правду о России — и который написал стихотворение, в котором выражена красота старинных городов Святой Руси. В двенадцати строчках А.Ахматова смогла описать всю ту благостную, умиротворяющую атмосферу древних русских городов:
Там белые церкви и звонкий, светящийся лед,
Над городом древним алмазные русские ночи
И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.
Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,
И люди, как ангелы, этому празднику рады,
Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,
И книга благая лежит на дубовом столе...
Все стихотворение наполнено рождественским звоном колоколов. Все оно пахнет медом и печеным хлебом, напоминает древнюю православную Русь.
Безусловно, во всех стихах А.А.Ахматовой можно найти ту или иную мелодию (некоторые ее стихи даже называются “песнями”, “песенками”). Например, в “Песне последней встреч” слышна тревожная, растерянная музыка:
Так беспомощно грудь холодела...
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Между кленов шепот осенний
Попросил: “Со мною умри!
Я обманут своей унылой,
Переменчивой, злой судьбой”.
Я ответила: “Милый, милый!
И я тоже умру с тобой...”
А в другом стихотворении, “Широк и желт вечерний свет...”, звучит мелодия счастья, спокойствия после бури исканий:
Ты опоздал на много лет, Но все-таки тебе я рада..
Прости, что я жила скорбя И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя Я слишком многих принимала.
Говоря о музыке в поэзии серебряного века, нельзя не остановиться на стихах Игоря Северянина, короля поэтов, основателя эгофутуризма В манифесте эгофутуризма провозглашалась борьба со стереотипами, поиски новых, смелых образов, разнообразных ритмов и рифм. Доказательством этому служит потрясающее стихотворение “Чары Лючинь”, где в каждом слове, начиная с названия, есть буква “ч” Приведу только первые строки:
Лючинь печальная читала вечером ручисто-вкрадчиво,
Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач...
“Кензель” напоминает своеобразной ритмикой и повторениями блюз:
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее огненной вы проходите морево...
Ваше платье изысканно, ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена —
Точно лапы паучные, точно лик ягуаровый...
Стихотворение “Серенада”, имеющее второе название “Хоровод рифм”, — это действительно хоровод, удивительно гармоничный: “в вечернем воздухе — в нем нежных роз духи!”, “над чистым озером — я стану грез пером”, “перепел — росу всю перепил”, “по волнам озера — как жизнь без роз сера”, и т.д.
Уже говорилось о музыке в стихах серебряного века, но ведь были и стихи о музыке, и их очень много. Это северянинские “Медальоны”, где есть сонеты о композиторах- “Шопен”, “Григ”, “Визе”, “Россини”, где И.Северянин говорит: “из всех богов наибожайших бог — бог музыки...” и “мир музыки переживет века, когда природа глубока”. Это ахматовская “Песенка о песенке”, которая..сначала обожжет, Как ветерок студеный, А после в сердце упадет Одной слезой соленой.
Это гумилевские “Абиссинские песни” с их дивными напевами. Это экзотический “Кек-уок на цимбалах” И.Ф. Анненского, дробный, гулкий, торопливый:
Пали звоны топотом, топотом,
Стали звоны ропотом, ропотом,
То сзываясь,
То срываясь,
То дробя кристалл.
И наконец, поразительное стихотворение В.Маяковского “Скрипка и немножко нервно”, где музыкальные инструменты олицетворены и представлены как люди, разные, с разными характерами. В.Маяковский предлагает скрипке, как девушке: “Знаете что, скрипка, давайте — будем жить вместе! А?”
Как много нового внес серебряный век поэзии в музыку слова, какая огромная проведена работа, столько создано новых слов, ритмов, что кажется, произошло единение музыки и поэзии.

«МУЗЫКА РЕВОЛЮЦИИ» И «ОКАЯННЫЕ ДНИ»: ОБЩЕСТВЕННЫЕ КАТАКЛИЗМЫ 1917-1919 ГГ. В ЗЕРКАЛЕ ЛИТЕРАТУРЫ

Первым этапом в развитии русской литературы XX в. стали 1917-1921 годы - годы революции и гражданской войны, годы так называемого военного коммунизма. Это время было страшным испытанием для русской литературы, она была поставлена на грань физического выживания. Не менее тяжелыми, чем материальные, были для литературы «страшных лет России» проблемы выбора. Отношение к революции, отношения с революцией стали главным вопросом для большинства писателей в новых, изменившихся условиях. Этот процесс все больше и больше разводил художников. Безоговорочно на сторону победившего пролетариата встали В. Маяковский, А. Серафимович, Д. Бедный, В. Брюсов. А.Блок, призывавший «всем сердцем, всем сознанием слушать революцию», видел в ней прежде всего исторический взрыв «стихийных сил, варварских масс», призванных заменить существующую цивилизацию чем-то новым - и его разочарование впоследствии было неизбежным. Не в ее действительном содержании, а сквозь призму своих субъективных, произвольных, устойчивых представлений видели революцию А. Белый, А. Платонов, И. Бабель, М. Зощенко, Б. Пильняк, Н. Клюев, С. Есенин; для двух последних революция представала в духе «крестьянского социализма», как осуществление вековых чаяний патриархальной мужицкой Руси. Очень не простым оказался социалистической выбор для М. Горького, которого в 1917-1921 годах разделяли с Лениным и большевиками серьезные разногласия. В 1917-1918 г. в публицистическом цикле «Несвоевременные письма» Горький дал резкую оценку большевистскому экстремизму; писателя отталкивала разбуженная большевиками стихия насилия и беззакония, он отвергал жестокость большевистского террора, тревожился за судьбы русской культуры. Горький в этом отношении выступил полным единомышленником В.Г. Короленко - его шесть писем к А.В. Луначарскому (1920 г.) остались без ответа; они были опубликованы лишь в 1988 г. («Новый мир», № 5).

Не нужно забывать, что Октябрьская революция, являясь насильственным вторжением в естественное движение исторических событий, в то же время несла в себе огромный притягательный материал. И наряду с инстинктами разрушения и насилия участниками революции двигали и провозглашенные ею великие цели. Вот почему не так уж мало писателей приняли Октябрь, по-своему истолковав его притягательную силу, иллюзорную правду.

С первых же дней после октябрьских событий решительно и резко отвергли революцию такие художники, как И.А. Бунин, А.И. Куприн, Л. Андреев, Д.С. Мережковский и З. Гиппиус, А. Толстой, А. Аверченко и другие. Многие из них впоследствии эмигрировали. Мы уже упоминали о публицистическом дневнике Бунина, который он окрестил «Окаянные дни» (1918-1919); не менее определенной была оценка Октябрьской революции в «Петербургских дневниках» З. Гиппиус, которые она вела в 1914-1919 гг. и опубликовала уже в эмиграции.

Так обозначались два противоположных отношения к происходящему, два крайних художнических взгляда на историческую реальность - патетическое утверждение революции и жесткое отрицание ее. Однако не эти две полярные позиции определяли настроения, ориентацию, поведение большинства русских писателей в октябрьские дни. Большинство приняло события революции как свершившийся факт истории, как реальную, выпавшую отечеству судьбу. Они не избрали ни белое движение, ни революционный лагерь, оставались в Советской республике, не обольщаясь идеями и перспективами пролетарского социализма, сохраняли относительную независимость к идеологии и политике большевиков и советского государства. Их точку зрения ярко отразила А.А. Ахматова в своем знаменитом стихотворении «Мне голос был» с ее отказом оставить «свой край глухой и грешный». К этой группе писателей в 1917-1921 гг. принадлежали В. Розанов, А. Ремизов, Е. Замятин, Н. Гумилев, Б. Пастернак, М. Волошин, М. Цветаева, В. Вересаев и др.

Самым ярким явлением литературного процесса 1917-1921 гг. стал знаменитый «триптих» Блока: «Двенадцать», «Скифы», статья «Интеллигенция и революция». Поэзия и публицистика, очерковая литература являлись ведущими жанрами того времени. Первые романы появились только в 1921 г.: «Два мира» В. Зазубрина и «Голый год» Б. Пильняка. Роман-антиутопия Е. Замятина «Мы», в которой писатель с небывалой проницательностью распознал будущую модель тоталитарного общества, в Советской России появиться не мог и был опубликован в эмиграции. Но главное место в прозе занимали очерки, репортажи, рассказы: цикл очерков А. Серафимовича «Революция. Фронт и тыл», публицистика и очерки Д. Фурманова, рассказы А. Неверова «Красноармеец Терехин», «Марья-большевичка». Публицистика преобладает и в творчестве антибольшевистски настроенных писателей; кроме Гиппиус, Бунина, отчасти Горького можно назвать серию антибольшевистских памфлетов И. Эренбурга, статьи Л. Андреева и др.

Главное место в литературе 1917-1921 гг. занимала поэзия. Характерной особенностью литературной жизни Москвы и Ленинграда стали массовые, повсеместные выступления поэтов - на заводах, в учебных заведениях; организация диспутов, выставок; особой популярностью пользовались поэтические кафе («Стойло Пегаса», «Кафе футуристов»). Центральными фигурами поэзии тех лет являлись А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин; рядом с ними выступают Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам, В. Хлебников, В. Каменский, Б. Пастернак, Э. Багрицкий, Н. Тихонов и многие другие. Бурная революционная эпоха выплеснула на поверхность и представителей массовой поэтической самодеятельности: пролеткультовцев, имажинистов, футуристов и т.д. Именно в поэзии ярче, полнее всего выразился двуединый пафос времени: восторженные оды в честь революции (В. Маяковский, Д. Бедный, поэты-пролекультовцы М. Герасимов, В. Кириллов и Н. Полетаев) и столь же эмоциональные проклятья в ее адрес (М. Волошин, И. Бунин, З. Гиппиус и др.). Потребовалась некоторая временная дистанция, чтобы в русской литературе появился более сложный, неоднолинейный взгляд на происходящие события. Этот новый, гуманистический взгляд наиболее ярко выразился в поэзии того же Волошина и М. Цветаевой (цикл «Лебединый стан»). События гражданской войны здесь изображены не с точки зрения «белого» или «красного» лагеря; они предстают как огромная историческая трагедия для всей России. «И здесь и там между рядами / Звучит один и тот же глас: «Кто не за них, тот против нас! / Нет безразличных! Правда с нами!» / А я стою один меж них / В ревущем пламени и дыме / И всеми силами моими / Молюсь за тех и за других», - пишет М. М.Волошин. Не менее характерно стихотворение М. Цветаевой «Ох грибок ты мой, грибочек, белый груздь!», где встает образ истерзанной России-матери, причитающей над своими детьми, не важно, из какого они лагеря: «Белым был - красным стал: / Кровь обагрила. / Красным был - белым стал: /Смерть побелила».