Summary. The article of DR. Prof. Serguey Pashin «striy nobility in the 15th – early 16th Centuries» is devoted to the geneoalogy of Striy (peremyshl

The article of Dr. Prof. Serguey Pashin «Striy nobility in the 15^th – early 16^th Centuries» is devoted to the geneoalogy of Striy (Peremyshl, red Ruthenian) noble families in the 15^th - early 16^th Centuries: their origin, blood ties, demographic changes and landowning.

Европа

С. В. КОНДРАТЬЕВ

Тюменский университет

ПРЕДРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПАРЛАМЕНТ В ИНТЕРПРЕТАЦИИ К. РАССЕЛА*

История английского парламента Тюдоров и первых Стюартов стала самостоятельной темой исторических исследований в начале XX в.[115] С этого времени и вплоть до начала 70-х годов XX вв. в историографии прочно господствовала концепция, сформировавшаяся в работах американского историка У. Нотстейна и английских исследователей А. Полларда и Дж. Нила,[116] именуемая сегодня «ортодоксальной».[117] Упомянутые авторы, полагая, что изучение парламента XVI – начала XVII вв. будут способствовать объяснению причин Английской революции, основное внимание уделяли политической борьбе внутри парламента и разбору конфликтов парламента с королевской властью и должностными лицами короны. По их мнению, законодательная деятельность парламента в период Реформации в Англии способствовала росту его авторитета, поскольку корона именно через парламент проводила преобразование в церкви. Между парламентом и короной начинается борьба за суверенную, верховную власть, которая заканчивается революцией. У. Нотстейн, А. Поллард и Дж. Нил считали, что в течение всего XVI в. внутри парламента проходил процесс перераспределения власти в пользу палаты общин.[118] Влияние нижней палаты возрастало, а верхней сокращалось. Палата общин, пытаясь проводить собственную политику, становилась в оппозицию и по отношению к королевской власти, и по отношению к палате лордов. Особенно это становится заметным, считал Дж. Нил, в парламентах Елизаветы Тюдор, когда там действовала влиятельная пуританская фракция.[119] Останавливаясь на политических конфликтах между палатой общин и короной, ортодоксальные историки видели в них проявление недовольства политикой короны и свидетельства причин грядущей революции.

Скептицизм в отношении концепции У. Нотстейна, А. Полларда и Дж. Нила, начавший проявляться в 60-х годах XX в., [120] в середине 70-х – с приходом в науку нового поколения историков – перерос в полное отрицание. Этих историков стали называть «ревизионистами», подчеркивая тем самым их стремление пересмотреть основные положения ортодоксов. Впервые об этом было заявлено в 1976 г. в статье Конрада Рассела «Парламентская история в перспективе, 1604 – 1629 гг.», опубликованной в журнале «History».[121] Статья вызвала отклики, как со стороны сторонников, так и противников К. Рассела, и породила дискуссию, которая развернулась на страницах исторических журналов.[122] В данном очерке не представляется возможным остановиться на каких-то моментах этой дискуссии и дать сколько-нибудь развернутую характеристику ревизионистскому направлению. Отметим только, что, несмотря на идейную близость ревизионистов, среди них нет единства по всем вопросам, и то, что К. Рассел – особенно после выхода в 1979 г. его книги «Парламенты и английская политика, 1621 – 1629 гг.», вновь переизданной в 1982 г. – воспринимается как их лидер.[123] В начале 80-х годов неоднократно отмечалось, что воззрения ревизионистов в наиболее системном и разработанном виде изложены в книге К. Рассела.[124] По замечанию Д. Хэрста, одного из самых серьезных оппонентов ревизионистов, к тезисам К. Рассела следует относиться с большим вниманием, поскольку по обеим сторонам Атлантики они «становятся новой ортодоксией».[125]

К. Рассела не устраивает подход предшественников к изучаемому материалу. По его мнению, сознание профессиональных историков оказывается под гипнотическим воздействием эпохальных событий. Для Англии XVI –XVII вв. таким событием стала Английская революция, по отношению к которой историческое сознание стремится поставить все другие факты и явления в причинно-следственные ряды и связи. Поэтому история Англии Тюдоров и Стюартов предстает в исторических сочинениях как «прямая дорога к гражданской войне».[126] Историк здесь напоминает К. Расселу романиста, ибо им обеим известен финал произведения. Но писатель является творцом и господином персонажей и событий. Уподобляясь ему и помня только о финале, историк, по сути, отказывает реально имевшим место событиям и существовавшим людям в имманентности и самостоятельной ценности.[127] Именно логика финального действия, «вера в его неизбежность» (belief in inevitability), побуждала предшественников, подчеркивает К. Рассел, видеть в истории предреволюционных парламентов наличие «конституционной борьбы между двумя «сторонами», правительством и оппозицией, или, говоря более современно, двора и страны». Вся предшествующая историография уверяла, что, во-первых, парламент был органом, обладающим властью, и что, во-вторых, внутри он был разделен на сторонников «правительства» и «оппозиции». К. Рассел безапелляционно называет обе посылки «ложными» и заявляет: «До 1640 г. парламент не обладал властью и не имел оппозиции».[128]

К. Рассел, по-видимому, считает, что процесс конституирования парламента в начале XVI в. еще не был завершен, поскольку парламент тогда не являлся постоянно действующим органом и регулярно собирающимся институтом. Созыв и роспуск парламента производился исключительно по инициативе королевской власти, поэтому К. Рассел предпочитает говорить не о парламенте как институте с определенными функциями, а о событиях, происходивших в различных парламентах предреволюционного времени.[129]

К. Рассел заявляет о необходимости перестать связывать парламент с явлениями как внешней, так и внутренней политики Англии. Источником всех политических акций и их проводником была королевская власть и королевский двор. Сами парламенты становились событиями политики только после того, как их собирала корона. За кулисами политической жизни Англии можно наблюдать действие «клиентельно-патронатных» отношений, реальным проявлением которых были административные, кадровые и экономические решения. При королевском дворе существовали фракции, соперничающие друг с другом за влияние на монарха и правительство. В провинциальных городах и местечках, имеющих право посылать своих представителей в нижнюю палату, доминировали либо отдельные семьи, либо могущественные придворные, являющиеся патронами этих городов и местечек. Выборы в парламент поэтому, как правило, были простым подтверждением доминирующего влияния отдельных семей или лиц в провинциальных графствах.[130] На вопрос о том, происходила ли борьба внутри парламента, К. Рассел отвечает утвердительно. Однако это была и не политическая, и не идеологическая борьба. Соперничество отдельных фракцией при дворе, настороженность провинциальных элит, не представленных при дворе, по отношению к элитам, там представленным, находили свое отражение в парламенте в пылких речах и гневных инвективах депутатов. Фракции при королевском дворе, самая влиятельная из которых была у герцога Бэкингема, и провинциальные семьи имели свои лобби в нижней палате парламента. Не случайно могущественные пэры двора – Пэмброк, занимавшей должность лорда-камергера, Эрандел, являющийся лордом-маршалом, архиепископ Кентерберийский Эббот – даже в переписке характеризовали коммонеров как «своих детей». В течение всего третьего десятилетия XVII в. враждебные Бэкингему влиятельные лица – прежде всего графы Пемброк и Эрандел, опираясь на свои лобби в палате общин, пытались организовать против королевского фаворита компании и даже ставили вопрос об его импичменте. «Общины, – делает вывод К. Рассел, – никогда не преследовали каких-то собственных целей, отличных от замыслов влиятельных людей двора и членов палаты лордов». Многие коммонеры нуждались и, что важнее, стремились заручиться покровительством и поддержкой влиятельных патронов, надеясь сделать карьеру или укрепиться у себя в провинции.[131] Людьми «из глубинки» локальные задачи ставились выше общегосударственных. Поэтому парламентарии обычно чаще всего отстаивали не общенациональные интересы, а интересы своих дворцовых покровителей, или своих провинций.[132] В начале каждой сессии палата общин формировала комитет, принимающий жалобы и сводивший их в один документ, как правило, носившей название «Петиция о праве», который затем отправляли королю. Если бы парламент был самостоятельной силой, то, по мнению К. Рассела, он бы никогда не вотировал испрашиваемы субсидии, не получив удовлетворения своим жалобам. Но в предреволюционных парламентах все происходило с точностью до наоборот: парламенты обычно давали субсидии, не дожидаясь ответа короля на свою петицию.[133]

Парламент, считает К. Рассел, не представлял важности для короны ни как орган, принимающий законы, ни как источник поступления финансов. Яков I неоднократно подчеркивал, что в Англии и так существует слишком много законов, и дело остается за их надлежащим исполнением. Парламентские субсидии занимали не главное место в структуре государственных доходов и никак не могли покрывать расходы казначейства. Пошлины, сборы от которых росли и которые поступали в казну ежегодно, в несколько раз превышали спорадически вотируемые и собираемые субсидии. Более того, в 1620-х экономика страны находилась в состоянии депрессии, что привело к сокращению числа налогоплательщиков. И если средний размер одной субсидии в правлении Елизаветы Тюдор составлял 130 тыс. фунтов, то в 1621 г. одна субсидия равнялась 70 тыс., а в 1628 г. и вовсе уменьшилась до 55 тыс. фунтов.[134] Парламент, по мнению К. Рассела, был нужен королевской власти как площадка контактов и согласований представителей элит друг с другом и королевским правительством. Рассматривая парламент как место переговоров, деклараций и поиска компромиссов, К. Рассел следует за знаменитым кембриджским историком Дж. Элтоном.[135] Парламент, полагает К. Рассел, символизировал единство короны и нации, которое особенно было важно в период Тридцатилетней и других воин. Отдельные, отмечает историк, «трудности», которые имели место во взаимоотношениях между королевской властью и парламентом, как правило, успешно преодолевались. Особенно преуспел в этом Яков I и его министры, установившие отношения «замечательного уровня гармонии» с парламентом.[136] Первому Стюарту на английском престоле не удалось реализовать через парламент только идею об объединении Англии и Шотландии в единое государство и проект «Великого контракта». Но попытка обменять некоторые властные полномочия на ежегодный налог («Великий контракт») представляется особым случаем, ибо главные его оппоненты находились не в парламенте, а в правительстве.[137]. Положение стало осложняться после занятия английского престола Карлом I. Число «трудностей», однако, увеличилось не из-за стремления парламента или короны сосредоточить в своих руках всю полноту власти, как думали прежде, а из-за предполагавшегося участия Англии в войне. Война обострила проблему бюджетного дефицита, которая усугубилась неэффективностью и коррумпированностью должностных лиц. К этому примешивалось растущее недовольство арминианством, распространение которого в церкви поощрялось королевской властью. Все это, считает К. Рассел, просто вынуждало Карла I прибегать к незаконным способам добывания финансовых средств. Кроме того, личные качества короля во многом способствовали росту недовольства в стране и в парламенте его политикой. Это – и отсутствие гибкости, и упрямое стремление добиться быстрых политических результатов, и твердый курс на достижение религиозного единообразия.[138] Именно неспособность Карла I справиться со всевозрастающими проблемами явилась причиной гражданской войны. Карл I «пострадал» от собственной энергии. «Может быть, стоит задуматься, - пишет историк, - над тем, что два энергичных представителя дома Стюартов потеряли престол (Карл I и Яков II – С.К.), тогда как двое ленивцев этой династии (Яков I и Карл II – С.К.) умерли в своих постелях.[139]

Идея К. Рассела о том, что за кулисами политической сцены действовали различные фракции, имеющие свои лобби в парламенте, представляется перспективной, ибо дает возможность поставить вопрос о внутреннем кризисе (чего, правда, сам К. Рассел не делает) политики Стюартов. Сегодня историки начинают склоняться к тому, что Яков I, поменяв шотландский престол на английский, стремился к проведению политических реформ. С программами или предложениями преобразований выступали государственный секретарь Р. Сесил и канцлер Англии Т. Эллисмер, но предлагаемые ими реформы не были реализованы. Их принятию и осуществлению мешали различные группировки королевского двора и парламента. Организация, построенная из фракций, по-видимому, оказалась не способной к самореформе. Ее неизбежно должна была заменить система, опирающаяся на политические партии, но последнее станет возможным только в ходе Английской революции. Понятно, что данная мысль нуждается в проверке на конкретном историческом материале.

***

После написания этой работы прошло много лет. Итоги своих исследований предреволюционной Англии К. Рассел подвел в двух обширных монографиях «Причины Гражданской войны в Англии» (1990) и «Падение британских монархий, 1637 – 1642 гг. (1991).[140] В них он суммировал свою прежнюю критику вигской и марксистской интерпретаций Английской революции, которую, на его взгляд, невозможно убедительно объяснить ни с конституциональной, ни с социальной точек зрения. По его мнению, революция должна быть рассмотрена не как английское, но как британское явление. Британский контекст открывает новые исследовательские перспективы. Стюарты, напоминает он, были одновременно королями англиканской Англии, католической Ирландии и кальвинистской Шотландии. Они управляли и принимали решения, касавшиеся трех стран, которые сильно отличались друг от друга национально, культурно и конфессионально. Главную причину мятежей сначала в Шотландии, а затем в Англии и Ирландии К. Рассел видит в неправильной и неудачной политике Карла I, который, не считаясь с реалиями, настойчиво навязывал унификацию и единообразие. Давление из центра стимулировало враждебность в национальных окраинах. Отказ от парламента, а значит, диалога с провинциальными элитами в Англии, с одновременными постоянными требованиями от них денег, побуждали последних вступать в диалог с мятежной, но конфессионально близкой Шотландией.

С 1990 г. по настоящее время К. Рассел является профессором истории Королевского колледжа в Лондоне. Последние пятнадцать лет он занимается не только историей, но и является активным политиком. В 1987 г. после смерти старшего брата Джона, К. Рассел унаследовал титул графа. В 1988 г. его впервые избрали в парламент от Либерально-демократической партии. В 1999 г. он стал членом верней палаты британского парламента, неизменно выступая за ее полную ликвидацию. На взгляд К. Рассела, английскую палату лордов следует заменить выборным сенатом. Любопытно, что, критикуя вигскую интерпретацию Английской революции, он следует семейной традиции и последовательно защищает либерализм. В 1990-х гг. им было опубликовано две крупных политических работы: «Академическая свобода» (1993) и «Путеводитель по либерализму» (1999).[141] Последняя представляет простой и доходчивый свод либеральных представлений на государство, общество, личность.

В первой он отстаивает идею университетской автономии, независимости ученых и преподавателей в условиях отчетливо выраженного стремления государства расширить свое воздействие на высшую школу Британии. Для него очевидно, что академические и преподавательские сообщества имеют собственные представления о стандартах преподавания, научности и образованности, на которые правительство ведет наступление под флагом пользы и эффективности. Вместе с тем, будучи членом палаты лордов, он осознает неизбежность урезания государственный расходов на высшую школу и обоснованность желания получать специалистов с заданными экономикой и властью свойствами. Сам К. Рассел не видит перспективы нахождения некоего баланса между этими двумя крайностями. Заглядывая в будущее, он – пессимист, ибо полагает, что академические независимость и свобода могут сохраняться только в частных университетах с высоким уровнем преподавания. Но Британия, по его мнению, не может себе позволить иметь более двух таких образовательных учреждений.