Кроваво-красный снег падает не с неба

4 декабря. День начинается так же, как и вчера, с чистым небом и хорошей видимостью. Но во второй половине дня небо затягивается серыми облаками. В конце дня начинает идти снег, и холодный ветер во многих местах наметает небольшие сугробы. Очень быстро земля в коричнево-белых пятнах вокруг нас снова становится белой и чистой. Я начинаю расчищать от снега траншею. Эти движения согревают меня. Виерт заботится о том, чтобы поле обстрела для нашего пулемета было свободным.

Нашу печку мы можем сегодня затопить раньше, но нам нечем ее топить. Потому Громмель и Свина топают к машине, которая привезла нам дрова. Помимо досок, там также короткие стволы берез с другого берега Дона, которые мы должны раскалывать штыками на меньшие куски. Вечером в бункере становится тепло и уютно. Свина вываривает наше завшивленное белье в воде из растопленного снега.

Я хочу навестить Вариаса, Зайделя и других в соседнем бункере и иду к ним по засыпанной снегом траншее. Они тоже растопили печку в бункере докрасна. Когда я вижу Вариаса, то не могу удержаться от смеха. Он лежит, растянувшись на топчане, но его ноги не видны за земляной стеной.

Их бункер такой же, как у нас, расширенный, накрытый сверху окоп. Но так как он слишком узкий для длинных ног Вариаса, то он просто выкопал в стене нишу и засунул туда свои длинные ноги. Рядом с ним на охапке соломы лежат и храпят два солдата. Я слышу, как у них урчит в животе, а Вариас замечает, что человек, пока он лежит и спит, экономит свои силы и энергию. Только Зайдель стоит у печки и что-то варит в своем котелке. Он говорит, что если сварить горячий супчик из кусочков сухарей и растопленного снега, то такая еда дольше продержится в желудке, чем просто проглоченные сухари. Возможно, так оно и есть, когда-то и я такое попробую.

Спустя некоторое время я снова слышу звуки губной гармошки из бункера Майнхарда. Это Курат наигрывает какие-то печальные мелодии, навевающие мысли о доме.

Боже, как же далека от нас сейчас родина? Увидим ли мы ее еще когда-нибудь? У маленького светловолосого солдата в глазах слезы. Он украдкой утирает их ладошкой. Для нас он кажется вообще школьником. Я знаю его еще по Истербургу, где его часто посещали его мать и сестра, жившие поблизости. После этого он всегда делился с нами пирожными, которые они ему приносили.

Инстербург! Как же давно это было? Мне кажется, что прошла уже целая вечность. Как часто мы в казармах ругали авторитарную военную службу и проклятую муштру. Но в сравнении с тем, что мы переживаем здесь, это кажется нам воскресной прогулкой. Что такое муштра, которой нас подвергали несколько закомплексованных идиотов, в сравнении с постоянным страхом лишиться своей только что начавшейся жизни здесь в унылой российской степи? Или, еще хуже, лежать тяжелораненым и беспомощным где-то в холодном снегу, чтобы затем подохнуть как раненый зверь.

В казармах нас все время учили, как пользоваться оружием для того, чтобы убивать врагов. И нас учили гордиться тем, что мы будем сражаться за фюрера, народ и отечество и, если нужно, также погибать за них. Но никто никогда не говорил нам о том, что нам придется пережить еще до смерти. Ведь и смерть бывает разной, и могут быть большие различия. Уже за несколько дней наших боев здесь мы много раз слышали жуткие крики и стоны раненых врагов, умиравших на снегу, и мы можем догадаться, каким ужасным может стать наш конец, когда лежишь на холодном снегу и нет никого, кто мог бы прийти на помощь.

Мы с ужасом думаем о том, что и мы можем так же лежать на земле, и никто нам не поможет. Об этом нам не говорили, и нас также не учили, как бороться со страхом, который нападает на нас как дикий зверь и становится сильнее желания славы и чести. С этим каждый солдат должен справляться сам, скажут ему. Но в первую очередь солдат должен уметь скрывать свой страх, чтобы его не заметили другие, иначе этот страх посчитают трусостью. Как, например, в случае с малышом Громмелем, который даже во время угрожающей нам всем атаки не смог стрелять по врагу. Кроме меня, только Виерт заметил, что Громмель не может целиться и нажимать на спусковой крючок. Даже когда его заставляют стрелять, он закрывает глаза и только после этого нажимает на спусковой крючок, чтобы не видеть, куда стреляет. А ведь в учебке он был одним из лучших стрелков. В чем же тут дело? Неужели его подводят нервы, когда он видит врага, так же как и обер-ефрейтора Петча? Виерт заметил, что при каждой атаке противника он ведет себя как парализованный, и глаза его беспокойно бегают, как будто у него лихорадка. Наверное, я когда-нибудь поговорю с ним об этом, ведь от этого зависит жизнь каждого из нас.

К сожалению, до этого так и не дошло, потому что следующие несколько дней противник постоянно нас атакует. Редкие минуты затишья каждый, кому не нужно стоять на наблюдательных постах, использует для сна, потому что мы все время очень устаем.

5 декабря. Ночью снова шел слабый снег. Когда ближе к утру меня будят Виерт и Свина, в деревне слышна дикая стрельба. Она только что началась, сообщает Виерт. Он и Свина как раз вернулись с поста и не заметили перед нашими позициями ничего необычного. Зато в деревне творится настоящий ад. Морозный воздух наполнен жесткими выстрелами танковых пушек и противотанковых орудий. С ними смешивается треск винтовочных выстрелов и пулеметных очередей. Подбегает какой-то солдат и уже на ходу кричит, что им для подкрепления нужна счетверенная зенитка. Тут же взвывает мотор тягача, и зенитка движется вдоль холма в сторону деревни. Там в небо постоянно взлетают осветительные ракеты. Мелкий снег делает темноту пасмурной. – Самая подходящая погода для Ивана, чтобы атаковать! – замечает какой-то старый обер-ефрейтор, который как раз пробирается по траншее. Мы не можем отвлекаться от того, что происходит слева за нами, и должны концентрироваться на нашем участке. Саперы слева перед нами у оврага выпускают несколько очередей из пулемета в сторону степи. Но, как мы слышим, это скорее не атака, а больше предупреждение. После этого в бой вступает счетверенная зенитка. Шум боя не может заглушить ее глухие выстрелы. В двух местах в деревне вспыхивают пожары. Вскоре после этого шум боя стихает. Только со стороны железной дороги по направлению на Чир еще слышны пулеметные очереди. Во внезапно наступившую тишину вклинивается громкий рокот моторов, доносящийся до нас. Наши носы ощущают едкие выхлопные газы дизеля. Сбоку к нам подбегают Кюппер и Вариас. Мы предполагаем, что в овраге находится один танк Т-34, который, похоже, застрял там, потому что рычание дизеля то ослабевает, то усиливается. Но звук все время остается на одном месте. Мы проскальзываем от моего пулеметного гнезда к краю оврага, который круто спускается вниз. Но ничего не видно – слишком темно. Однако у нас нет сомнений, что танк застрял. – Это был бы шанс его подбить. Но как и чем? – говорит Вариас.

Как будто кто-то услышал наше желание – прямо перед нашими глазами происходит взрыв, который буквально разрывает танк на куски. Огонь ослепляет нас, и мы прижимаемся к земле. От жары взрывается оставшийся боекомплект, снаряды и пули с треском разлетаются по сторонам, впиваясь в стенки оврага. После этого в слабом свете начинающегося утра мы видим, как густой черный дым из остатков двигателя наполняет часть оврага. Саперы кричат нам, что это они взорвали его несколькими минами.

Еще сразу после полудня враг с северо-востока атакует наш правый фланг. Так как там сломался один из пулеметов, мне и Майнхарду приходится идти на помощь. Мы пробираемся по траншее, которая стала менее глубокой из-за натоптанного снега. Еще до того, как мы добрались туда, Кюппера слегка задело пулей в верхнюю часть руки, и санитару пришлось его перевязать. Поэтому Дёринг отправляет Вильке к Майнхарду вторым номером. Вместе со счетверенной зениткой нам удается остановить врага. Перед нашими позициями снова лежит много трупов. В результате нашей последовавшей контратаки мы захватываем достаточно много оружия. Но в вещмешках убитых русских мы находим очень мало съестного. Виерту удается заполучить только несколько горбушек русского черного солдатского хлеба со вкусом непропеченного теста и настолько засыпанного песком, что он скрипит у нас на зубах, как будто мы жуем наждачную бумагу. Но мы все равно проглатываем его, чтобы немного утихомирить наш ужасный голод. Справа я снова время от времени слышу эти отвратительные глухие выстрелы в голову – чернявый унтер-офицер, несомненно, снова оправдывает эту свою жестокую привычку мерами безопасности.

Еще до наступления темноты мы в качестве обычного вечернего богослужения получаем обстрел из вражеских пушек и «сталинских органов». Когда обстрел заканчивается, я с двумя другими солдатами из нашего батальона отправляюсь по траншеям в деревню. Я хочу забрать оттуда для меня и моих приятелей белье и другие вещи, которые хранятся там в наших переметных сумках. Одновременно я хочу снова спрятать в сумку мой зеленый дневник, который Громмель принес мне три дня назад. За те десять дней, которые я не был в деревне, там многое изменилось. Большинство изб разрушено. Между избами стоит несколько разбитых машин. Повсюду траншеи и маленькие блиндажи. Части железнодорожных рельс разбиты, а у дамбы я вижу два уничтоженных Т-34. Несколько солдат показывают нам дорогу к нашим машинам. Идти одному туда опасно, потому что саперы заминировали окраины деревни. Несколько наших обозников удобно устроились в погребе одной русской избы. Такие погреба есть под всеми крестьянскими домами. Их просто выкапывают в земле и делают из земли ступеньки. Вход закрывается деревянной дверью. Погреба снаружи можно опознать по более высокому земляному валу. Солдаты чувствуют себя в них в большей безопасности, чем в избах, которые все время обстреливает артиллерия. Внутри горит печка, и от нее в погребе исходит приятное тепло. Наконец-то у меня есть возможность по-настоящему помыться. Воды здесь достаточно, ее носят из проруби на реке Дон. Когда я смотрюсь в зеркало, меня пугает мое исхудавшее лицо с рыжеватой щетиной. Но после того как я побрился и надел свежее белье, я чувствую себя уже значительно лучше.

Солдаты рассказывают мне, что здесь тоже никто точно не знает, где противник, сколько его, и что он собирается делать. Не знают они и о том, что происходит в Сталинградском котле. Правда, по ту сторону Дона размещена еще одна наша боевая группа, но она, как и мы, зависла в воздухе и не имеет связи со штабом. Все штабы вроде бы давно отошли далеко назад и следят за ситуацией с безопасного расстояния.

Когда я после этого укладываю мою сумку в машину, я встречаю нашего водителя Янсена, которого сегодня утром во время атаки легко ранили в голову. Он рассказывает, что сегодня у нас снова были потери: несколько убитых и раненых. Так как оставлять раненых в самой деревне больше небезопасно, он и два других водителя хотят сегодня ночью перевезти их по льду Дона в Нижне-Чирскую. На обратном пути они постараются привезти провиант. Я желаю Янсену удачи, чтобы он со своими машинами вернулся назад целым и невредимым.

По пути на позиции я встречаю Мальцана, который, как и я, тоже был в деревне. На опасном участке траншеи я как раз в последний момент успеваю его предупредить о вражеских снайперах, сидящих в засаде. Выстрел прозвучал еще до того, как он успел нагнуться. После этого он с удивлением засовывает палец в дыру на плече своей зимней шинели с толстой подкладкой, которую он смог раздобыть в деревне. – Повезло, – говорит он дрожащим голосом. До того, как я пошел в деревню, Вариас мне точно описал места, где снайперы стреляют даже в темноте. Я потому все время перебегал эти места как можно быстрее и наклонялся ниже. На позиции у меня еще остается время, чтобы три часа поваляться на соломе, до того, как отправиться со Свиной на пост.

Мы со Свиной топаем по снегу к далеко выдвинутому вперед посту. Из-за влажности, исходящей от снега, спустя несколько часов после полуночи снова становится немного туманно. Свина показывает на маленькие кучки снега сбоку от протоптанной тропинки. Неплохая идея, думаю я. Кто-то сделал полевой лопаткой эти маленькие кучки снега, чтобы по ним можно было лучше ориентироваться ночью. Но как только ветер усилится, он их снова быстро развеет.

Пост мы слышим еще раньше, чем видим их, и уже издали негромко кричим им пароль. Один из солдат постоянно бьет ногой об ногу, потому что они у него мерзнут. При этом он, похоже, не думает, что враг тоже может это услышать. Оба часовых осознают большую опасность для нас всех здесь на позиции лишь после того, как мы им об этом говорим. Для меня дежурство на посту всегда тяжелое дело, потому что я не могу положиться в этом на почти совершенно глухого Свину. Потому я рад, когда наше время окончилось, и нас меняют на посту Курат и еще один солдат. Пока все было тихо, только туман несколько усилился, как всегда в эти дни перед утром.

6 декабря. Мы втроем лежим в теплом бункере и дремлем в ожидании утра. Виерт остается снаружи и охраняет окоп. Мы слышим, как приближаются его шаги по промерзшему снегу. Когда он стоит перед бункером и немного отодвигает одеяло у входа, мы уже проснулись. Несмотря на постоянное переутомление, мы обычно спим как зайцы, с бдительным взглядом и чутким слухом. Виерт говорит, что Дёринг получил несколько ящиков с боеприпасами, и мы должны забрать свою часть. Когда я с Громмелем отправляюсь к Дёрингу, на дворе все еще темно. Курат тоже еще не вернулся. Я слышу, что его дежурство на посту закончится только через двадцать минут. Все вокруг кажется спокойным, и мы надеемся, что сегодня это так и останется. Когда я собираюсь войти в бункер, мне кажется, будто я услышал губную гармошку Курата. Но этого просто не может быть, ведь Курат еще далеко впереди. Неужели я ошибся? Может быть, мои нервы настолько измотаны, что я уже слышу то, чего вовсе не может быть? Я возвращаюсь к Вариасу. Но он с Зайделем тоже это слышали. Не песню, просто два раза громкий звук губной гармошки. Как будто кто-то просто сильно дунул в нее. Они тоже удивились этому, ведь Курат должен был быть далеко впереди, говорит Зайдель. Когда мы сообщаем об этом Дёрингу, тот срочно бьет тревогу. – Тут что-то не то. Вперед, поднимайте тревогу! Приготовиться открыть огонь! Я бегу к пулемету и снимаю с него защищающий его брезент. Вся позиция лежит в полной готовности и ждет. Но чего ждет? Впереди все тихо. Может быть, Курат случайно дунул в свою гармошку? Если бы он что-то заметил, то предупредил бы нас выстрелами из винтовки, как это всегда бывает. Ложная тревога? Уже пришло время менять часовых на постах. Может быть, русские там впереди как раз этого и ждут? Дёринг все останавливает. Но тут в небо с шипением взлетает сигнальная ракета!

Что это? Меньше, чем в пятидесяти метрах от нас застывают несколько фигур в белых маскхалатах и падают в снег под огнем наших пулеметов и карабинов. Когда становится светлее, мы видим и других русских. Они лежат за первой группой, тоже одетые в маскхалаты и готовые к атаке. Мы срываем их намерения вместе с саперами, которые стреляют по ним с фланга. Они остаются лежать в снегу и ждут. Прошло уже почти полчаса. Почему же они не продолжают атаку, как обычно? Чего они ждут?

Вскоре мы понимаем, чего – танков! Сначала мы видим только два. Потом из туманного сумрака начинающегося утра появляются еще три. Они идут прямо на нас и стреляют по нашим окопам из своих пушек. Что делает наша 88-мм зенитка? Она хорошо замаскирована и ждет своего шанса. Но нас это мало успокаивает. Что может одна пушка против пяти Т-34? Пехота под прикрытием танков продвигается вперед широкой рассредоточенной цепью. Мы пытаемся ее остановить.

Потом как гром с ясного неба – выстрел 88-милимметровки. Мы видим, как раскаленный снаряд попадает в Т-34 и вызывает вспышку пламени. После этого поднимается густой черный дым. Ствол пушки уже поворачивается к другой цели. Выстрел попадает точно в ходовую часть танка. Оставшись с одной гусеницей, он только крутится на месте вокруг своей оси. Экипажу как раз хватило времени выпрыгнуть, прежде чем танк уничтожен вторым выстрелом – прямое попадание! Два Т-34 стреляют по зенитке. Их снаряды взрываются очень близко от ее хорошо замаскированной позиции. Один снаряд как раскаленный шар отскакивает от маленького сугроба и с шипением попадает в бункер, расположенный справа от нас. Мы слышим стоны и крики, зовущие санитара. Потом попадание получает и третий танк. После этого он больше не может повернуть башню. С повернутой в сторону, неподвижной пушкой он медленно отъезжает назад. Через пару минут за ним следует другой. Увернувшийся в мертвую зону русский танк попадает из огня в полымя. Когда он хочет найти огневую позицию, чтобы уничтожить нашу 88-миллиметровку сзади, он оказывается как раз перед стволами наших двух танков, которые поджидали его в засаде за холмом. Но до того как они его уничтожили, он еще успел сильно повредить один из наших танков.

Хотя нам и в этот раз удалось отбить вражескую атаку, нам пришлось дорого за это заплатить. От прямого попадания в бункер погибли такой преисполненный надежд мотопехотинец Дитер Мальцан и еще один ефрейтор. Еще трое солдат были тяжело ранены, одному из них оторвало половину руки. Только когда ближе к вечеру сильный обстрел наших позиций снова стихает, мы отваживаемся выйти в предполье. Возле стрелковых ячеек для поста мы находим Курата и его товарища в уже замерзших лужах крови. Их буквально зарезали, и забрали их сапоги и карабины. Но Курат, видимо, умер не сразу, так как ему, все же, удалось предупредить нас своей губной гармошкой. Когда мы относим их обоих в деревню, чтобы похоронить по-человечески, Курат все еще стискивает свою любимую губную гармошку в окоченевшей руке. Он спас нам жизнь, потому что без его предупреждения враг застал бы нас врасплох на позициях и всех бы перебил.

Сегодня для нас снова был плохой день; мы, выжившие, снова получили отсрочку от высших сил. Громмель напоминает нам, что сегодня день Святого Николая и воскресенье. Но что нам с того? Для нас уже нет никаких праздников, для нас имеет значение только выживание. И любой день, когда мы остаемся живы, это для нас хороший день. Этой ночью я сплю очень беспокойно.

7 декабря. Погода сегодня снова несколько туманная. В первой половине дня проясняется настолько, что видимость становится сравнительно хорошей. Вражеские снайперы снова стреляют как черти. У нас только за утро они ранили уже троих. У дамбы русские устраивают небольшие атаки и обстреливают из минометов деревню. Когда в небе появляются наши «штуки», наступает тишина. Они бомбят русские позиции перед нами. Советские войска так хорошо замаскировались в снежной белой степи, что мы с удивлением видим, насколько близко они уже приблизились к нам. «Штуки» несколькими волнами пикируют на них. Мы уже привыкли к их воющим сиренам во время пике и сопровождаем их действия грубоватыми комментариями.

По многочисленным черным облакам дыма мы понимаем, что они уничтожили также машины и тяжелую технику. Но им все равно не удалось предотвратить то, что русские во второй половине дня снова обстреливают нас из артиллерии и минометов. Только «сталинские органы» на этот раз молчат. Может быть, их уничтожили «штуки»? Вечером мы неожиданно получаем гороховый суп с картошкой и немного хлеба. Мы узнаем, что Янсену действительно удалось на обратном пути привезти нам продукты с другого берега Дона.

6 декабря. Небо безоблачное, и видимость хорошая. Уже с самого раннего утра «штуки» начинают бомбить русские позиции. В этот раз они действует несколько дальше. Похоже, что русские собрали большие силы на высоте станции Чир. «Штуки» атакуют все время несколькими волнами и сбрасывают бомбы на их цели. Черный смолистый дым поднимается в голубое небо.

Ночью разведывательный дозор русских добирается до балки саперов. После короткой перестрелки саперы захватывают пять пленных. От Майнхарда мы узнаем, что у Свины сегодня день рождения. Мы из трех немузыкальных мужских глоток исполняем для него серенаду, хотя и знаем, что Свина плохо нас слышит. Но он воспринимает наше пение с довольной сияющей улыбкой. Громмель делает ему лично еще один подарок и отправляется за него дежурить в эту ночь. После этого мы слышим, как Свина храпит до рассвета. Сон – его любимое занятие, и мы предоставили ему эту возможность.

9 декабря. Еще до рассвета враг снова обстреливает деревню и наши позиции из всего тяжелого оружия. До полудня мы только с большим риском можем высунуть голову из укрытия. Снова началась жестокая игра в ожидание. Это, несомненно, реванш русских за «штуки», которые сегодня не прилетят, потому что плохая видимость им этого не позволит. Вечером русские атакуют деревню одновременно с востока и с юга вдоль железнодорожной ветки. Но о нас они не беспокоятся. Если им удастся захватить деревню, то они возьмут нас в клещи с двух сторон. Мы ждем и молимся, чтобы им этого не удалось.

Бой за деревню длится несколько часов. Потом нашему дежурному резерву удается своей контратакой выбить из деревни уже ворвавшихся в нее русских. У нас большие потери. Шесть человек погибло, многие ранены. Из-за сильного артобстрела у нас на позиции тоже один погибший и трое раненых. Мы удивлены, что при всем при этом мы получаем еду, пусть даже утром, хлеб и – удивительно! – по банке тушенки на двоих. Подносчики провианта сообщают, что в деревню в качестве подкрепления пришла полевая рота Люфтваффе. Мы с удивлением узнаем, что она вся в новых и выглаженных мундирах, с желтыми парадными портупеями. При поддержке боевой группы, разместившейся на правом берегу Дона, они завтра должны атаковать станцию Чир. Дёринг и Майнхард не дают этому необстрелянному подразделению никаких шансов на успех и удивляются тому, что кто-то мог отдать приказ, который просто зря погубит этих людей. Они оказались правы.

10 декабря. Мы наблюдаем, как бешеный огонь русских срывает начавшуюся с размахом атаку солдат этого подразделения и после этого почти полностью их уничтожает. Их командир роты был одним из первых погибших. Позже мы узнаем, что это был их первый бой. Их настолько прославляли и ободряли, что они пренебрегли всеми предупреждениями и даже пошли в атаку без касок, в одних пилотках. Это было печальное событие, и они напомнили мне добровольцев под Лангемарком в Первой мировой войне, которые с презрением к смерти просто позволили себя перестрелять. Какое безумие!

Уже днем следует новая атака врага на деревню с северо-востока. Во время обороны снова были ранены несколько солдат и один пожилой лейтенант-резервист, который всего за день до этого прибыл к нам. Два водителя из обоза погибли. Еще до наступления темноты нас снова благословляет привычный вечерний артобстрел из тяжелой артиллерии, «сталинских органов» и минометов. Свина, который был в бункере у Майнхарда, возвращается назад к нам. Он не может слышать, но видит разрывы снарядов вокруг. Несколько минометных мин взрываются совсем рядом от нашего бункера. Потому я забираю свой пулемет в укрытие. Мы боимся минометов больше, чем пушек, потому что их мины летят по крутой траектории и могут попасть в окоп прямо сверху. В отличие от громкого воя артиллерийских снарядов, при полете мины можно услышать только булькающее шуршание над собой и сразу после этого взрыв.

Это шуршание внезапно оказывается так близко, что мы даже в бункере наклоняемся все ниже и прижимаемся к земляной стенке. Но вместо взрыва происходит только глухой удар непосредственно перед нами в траншее. – Неразорвавшийся снаряд, – выдавливает из себя Виерт. Мы с напряжением ждем, не взорвется ли он. Но ничего не происходит. Мы выглядываем из бункера и видим, что мина лежит в окопе всего в нескольких метрах от нас. Она, наверное, еще горячая. Что же делать? Тут, пригнувшись, появляется Свина. Хотя я знаю, что он не может меня слышать, я инстинктивно кричу: – Свина, осторожно, иди в укрытие! Но Свина уже стоит возле мины и с удивлением глядит на нее.

- Проваливай! – рычит рядом со мной Виерт, а Громмель дико машет руками.

Но Свина нас не видит и не слышит. Нам кажется, будто он оценивает мину со всех сторон. Но потом он нагибается и поднимает все еще горячую штуковину двумя руками. У нас перехватывает дыхание, и я уже представляю, как мина разрывает Свину на куски.

Но ничего не происходит! Он держит мину на руках как младенца, потом он размахивается и сильным броском выбрасывает мину за край окопа в замерзший снег. Потом он тут же падает на дно окопа. Но и сейчас ничего не происходит – взрыв не разрывает воздух. Мина катится еще несколько метров по земле, падает в какую-то впадину и остается там лежать.

Для нас это сейчас просто неопасный кусок железа. Но так как мина все равно лежит слишком близко от нас, я несколькими выстрелами заставляю ее взорваться. Свина очень смущен, когда мы хлопаем его по плечу и называем его нашим героем дня. Он ничего не хочет об этом знать и рассказывает, что в Сталинграде он уже однажды точно так же поступил с большим артиллерийским снарядом. Мы верим ему безоговорочно.

11 декабря. Небо сегодня серое и облачное. Потому и видимость ограниченная. Уже с раннего утра нас обстреливают. Иван не дает нам передышки, думаем мы. Из-за разрывов снарядов мы не слышим шума моторов и не замечаем надвигающейся опасности. Перед нами неожиданно, как призраки, появляются пять танков Т-34. Вражеские танки оказываются неожиданностью не только для нас, но и для 88-мм пушки, установленной за нами на холме. Прежде чем ее расчету удается развернуть длинный ствол, чтобы навести его на танки, все танки начинают палить одновременно.

Обстрел с такого близкого расстояния оказывается роковым для нашей зенитки. Хотя ей, к нашему удивлению, удается подбить один из танков, после этого ей достаются одновременно два прямых попадания. Мы видим, как в воздух взлетают обломки орудийного щита вместе с телами солдат. Весь расчет пушки мертв.

Четыре Т-34, торжествуя, надвигаются на наши позиции. Русские пехотинцы висят на танках как грозди винограда. Но счетверенная зенитка еще стреляет. Трассирующие снаряды поражают танки и сгоняют с них пехоту. После этого она прячется за танками.

Два Т-34 приближаются к краю оврага перед нами и поворачивают. Теперь они параллельно оврагу движутся к позиции Майнхарда, подставив нам бока. Прекрасный шанс для любого борца с танками. Но русские точно знают, что нам уже нечего им противопоставить. Мы из всех стволов стреляем по следующей за танками пехоте. Но танки продолжают катиться вперед до позиции Майнхарда. Несколько русских, которые рискнули подойти слишком близко к нашим окопам, падают под градом пуль. Несколько ручных гранат взрываются возле Вариаса и Майнхарда. После этого пулемет Майнхарда внезапно замолкает. Но все остальные продолжают стрелять. Трассирующие снаряды счетверенной зенитки со свистом пролетают над нашими головами. Без нее противник давно смял бы нас. Саперы продолжают с фланга обстреливать из двух пулеметов и так уже поредевшую русскую пехоту.

Первый танк останавливается возле бункера Майнхарда. Его двигатель ревет еще громче. Танк крутится на месте и взрыхляет гусеницами замерзшую землю. Счетверенная зенитка бьет очередями по танку, попадает в башню, но маленькие разрывные снаряды просто лопаются на твердой башенной броне как горошины.

Затем происходит следующее! Танк, прорвавшийся на наши позиции справа от нас, с небольшой дистанции бьет по зенитке прямой наводкой. Вторым снарядом он разбивает ее вдребезги. Вместе с обломками металла во все стороны летят куски тел расчета, с громким хлопком падающие на белый снег. На землю всего в нескольких метрах от нас падает оторванная нога, все еще в валенке. Вытекающая из нее кровь окрашивает снег в красный цвет. Мы беспомощно смотрим друг на друга лихорадочными глазами. Несмотря на холод, мое лицо покрыто потом, который заливает глаза. Я чувствую, что у меня во рту пересохло, и язык прилип к небу. Теперь танки спокойно могут раскатать наши позиции и захватить их. Никто не помешает им войти в деревню и устроить там резню. Но там, по крайней мере, расставлены мины, и один из наших танков еще способен сражаться. Но больше мы ничего не знаем.

Один из танков остается поблизости от нас и давит окопы. Второй роет землю возле Зайделя и дальше на правом фланге. Пока третий танк пытается попасть в деревню перед холмом, четвертый уже исчез за холмом и непрестанно стреляет из пушки по деревне. Несмотря на наше сильное сопротивление, нескольким русским удается ворваться в наши траншеи. Дёринг и его люди сходятся с ними в рукопашной. После этого огонь ведут лишь мой пулемет и два пулемета саперов.

Виерт, подающий мне патронную ленту, ругается из-за плохих патронов и частых разрывов гильз. У нас остался лишь один запасной ствол.

Свина находится рядом со мной и стреляет без перерыва. Он постоянно нервно дрожащими руками перезаряжает свой карабин. Я не вижу Громмеля, потому что он стоит где-то в нескольких метрах позади Виерта. Тот быстро бросает Громмелю в окоп два пулеметных ствола с разрывами гильз: – Вытащи-ка гильзы, малыш. Это ты умеешь лучше всего. Сразу после этого он нагибается ниже и озадаченно говорит: – Черт, теперь Т-34 заметил наше пулеметное гнездо! Т-34 наводит на нас башенное орудие и с грохочущим двигателем движется вперед. Я быстро подхватываю пулемет и падаю на дно окопа. Громмель и Виерт спешат в бункер. Свина уже лежит в окопе у меня за спиной. Жесткий металлический звук выстрела. Снаряд разрывается у окопа, точно в том месте, где только что стоял мой пулемет. Над головой у меня пролетают куски замерзшей земли и горячие осколки металла. В моих ушах звон как от велосипедного звонка. Мне кажется, будто у меня лопнули барабанные перепонки. Едкий запах пороха забивает мне ноздри и наполняет легкие. Но я жив, и Свина тоже жив. Я слышу у себя за спиной его конвульсивный кашель. Затем все повторяется снова – оглушительный грохот и шум. Стальные гусеницы танка скрежещут под его катками. Несущий смерть скрежет! Я, как червяк, прижимаюсь к дну окопа. В окопе темно. Стальное чудовище стоит прямо надо мной и закрывает мне свет.

Острые стальные гусеницы рвут и крошат края окопа. Мне на спину падают большие куски замерзшей земли, наполовину засыпая меня. Неужели это чудовище погребет меня заживо? В голове проносятся рассказы солдат о том, что танки специально давят траншеи так долго, пока все, кто находился в них, перестанут шевелиться. Такая жуткая смерть!

Меня охватывает паника. Возможно, те, кто сидят в бункере, находятся в большей безопасности. Я на коленях ползу к другим в бункер. Свина следует за мной. В бункере почти полная тьма, я с трудом узнаю лица солдат. Но я ощущаю их страх и беспомощность, которыми наполнена атмосфера внутри. Танк теперь стоит над нами. Что он будет делать дальше? Неужели он начнет вертеться на месте, стараясь засыпать нас? Земля, правда, промерзла насквозь, но выдержит ли крыша вес танка? Проходят жуткие минуты, когда мы ничего не можем сделать, кроме как ждать. Ждать смерти? С помощью мины или кумулятивного заряда можно было бы попытаться его подорвать. Но у нас ничего такого нет. Потому нам остается только надеяться и молиться, чтобы смерть обошла нас стороной.

Когда я слышу, как Свина начинает молиться вслух, то чувствую, что и мне следует уменьшить мое внутреннее напряжение и страх молитвой. Я не молился уже с самого детства, потому что верил, что я достаточно силен, что могу отказаться от помощи воображаемого высшего существа. Но теперь, перед лицом смерти, и в жалком страхе за свою еще не прожитую жизнь, я снова вспоминаю давно забытые слова прежних молитв. Я произношу их не вслух, как Свина и другие мои товарищи, которых слышу. Я молюсь молча, про себя, не шевеля губами. Но это возвращение к вере из-за страха и отчаяния, которое я соединяю с мольбой о том, чтобы мы избежали тяжелого ранения или ужасной смерти.

Хотя в сложившейся обстановке пока ничего не изменилось, я после молитвы ощущаю внутреннее спокойствие и уверенность, которые не могу описать словами. Свина тоже закончил молиться. Он смотрит на Виерта, который на корточках сидит на полу и не сводит глаз с потолка. Дыхание Громмеля громкое и взволнованное. Он тоже уставился на потолок. Каждый раз, когда танк стреляет, крыша вздрагивает и сверху нам на каски через доски сыплется смешанная со снегом земля. Когда мотор ревет сильнее, и стальной гигант снова отъезжает, большие куски замерзшей земли падают в бункер, и мы можем видеть блеск танковой гусеницы.

Зато не погребены заживо! – громко звучит мой внутренний голос. Виерт и остальные охвачены паникой. –Все наружу! – кричит он и первым бросается к выходу. Там лежат замерзшие куски земли. Виерт отталкивает их ногами и с трудом выкарабкивается наружу. Окоп тоже наполовину завален землей и снегом. Где-то под ними лежит мой пулемет. Впереди в траншее движется несколько русских. Вариас и Зайдель кидают в них гранаты. Со стороны балки саперы все еще ведут огонь. Над нами проносятся снаряды. Они взрываются перед нашими окопами. Саперы пытаются вести заградительный огонь из минометов. Он останавливает русскую пехоту, но не танк.

Танк, наконец, отъезжает от нас и движется в сторону деревни. Мы только сейчас понимаем, насколько нам повезло. Следы гусениц показывают нам, что танк проехал мимо нашего бункера, взрыхлив землю лишь у его левого края. Сейчас он обстреливает пулеметную точку саперов. С ужасом мы наблюдаем за тем, как снаряд попадает в пулеметное гнездо, и пулемет замолкает. После этого танк разворачивается и едет обратно.

Т-34 без разбора стреляет по траншеям. Потом он давит окопы, распахивает замерзшую землю, создавая из нее маленькие валы. Два испуганных солдата выскакивают из окопа и пытаются бежать. Через пару секунд их сражает очередь танкового пулемета, и они падают на взрыхленную землю. Другой солдат мужественно бросает в башню танка гранату. Граната рассыпается от удара о башни, как снежок от удара о стену. После этого солдат не успевает отскочить в сторону, и гусеницы танка размалывают его. В ответ открывается люк башни, и из него в наши окопы летят несколько гранат.

Пока я в горячке пытаюсь откопать свой пулемет, Свина бросает гранату в двух русских солдат, бегущих к нам. Они падают на взрыхленный снег. У Виерта нет времени перезаряжать винтовку, и поэтому он выхватывает у Громмеля его карабин и нажимает на спусковой крючок. Карабин на предохранителе. Виерт снимает его с предохранителя и стреляет в русского, который только что приготовился спрыгнуть в наш окоп. Я из моего пистолета попадаю еще в одного. Из раны в горле у него течет кровь. Он с криком бежит назад. Остальные убегают вслед за ним. У нас снова короткая передышка. Теперь в окопах остается всего несколько русских. Но Т-34 снова едет к нам. Он давит своим весом все, и нет никого, кто мог бы уничтожить его.

Неужели это конец? Неужели один-единственный Т-34 сможет уничтожить всех нас?.. Воздух наполнен страхом и отчаянием, но также гневом и беспомощностью от того, что мы ничего не сможем сделать с этим стальным чудовищем. И снова один пехотинец не может больше оставаться в траншее. Когда он уже наполовину вылез из окопа, танк поворачивается, и отрывает у него верхнюю часть тела. Ужасное зрелище! Громмеля охватывает тошнота, и он ползет назад в бункер. Танк дальше закапывает своими гусеницами окопы и снова медленно приближается к нашему бункеру. Неужели пришел наш черед? Знают ли русские, что мы еще живы и все еще находимся на позиции? Что же нам делать? Бежать бесполезно. Но и бункер может стать нашей могилой. В подсознании я слышу несколько взрывов, прогрохотавших в деревне, и вспоминаю о других танках. Но сейчас все мои мысли только об этом стальном колоссе, который с грохочущим двигателем идет прямо на нас. Он стреляет из пушки во все, что движется. В перерывах между выстрелами мы слышим неустанный треск его пулемета, с помощью которого он прочесывает мертвые зоны.

Неужели действительно никакого спасения больше нет? В отчаянии я возношу к небесам импульсивную молитву и замечаю, что остальные в своей беспомощности снова пытаются найти укрытие в бункере. Вдруг это чудище проедет мимо и на этот раз? Но два раза подряд нам так сильно явно не повезет. Или все же повезет? Я бросаю последний взгляд на танк, от которого нас теперь отделяют максимум тридцать метров, и внезапно чувствую себя так, будто из ада я вдруг попал в рай. Мой страх как будто исчез, зато моя кровь начинает кипеть от возбуждения, как при последнем рывке на соревнованиях. Я забываю обо всем вокруг и вижу лишь тягач с противотанковой пушкой, который взбирается вверх по склону холма. Не успевает он остановиться, как с него спрыгивают три человека. Они мгновенно отцепляют орудие и готовят его к стрельбе. Орудийный наводчик крутит валик, чтобы навести пушку на танк, и тут же Т-34 замечает противотанковое орудие. Их отделяют друг от друга чуть меньше ста метров. Т-34 медленно поворачивает башню. Пушка ищет цель. Кто из них выстрелит первым? Наверное, противотанковое орудие. Но попадет ли оно в танк? Тут все решит первый выстрел. Я зову других из бункера, и почти изнемогаю от возбуждения. Потом напряженную атмосферу разрывает выстрел. Вспыхивает яркая молния, и за ней следует попадание. Прямо в башню Т-34! Через несколько секунд второй точный выстрел. После него раздается взрыв, и башня взлетает вверх и падает в стороне от танка.

- Ура! – крик радости раздается из многочисленных охрипших солдатских глоток. Это слышимое освобождение от ужасного и мучительного отчаяния последних часов. Нас спасли буквально в самую последнюю секунду. Эти черти из расчета противотанковой пушки победили противника в смертельной дуэли с первого выстрела. Этим они победили и смерть, которая уже протянула к нам свои руки. За этот подвиг я готов броситься им на шею. Свина, Громмель и Виерт тоже снова стали прежними и радуются как дети.

Как будто укушенные тарантулом из бункера Дёринга пулей вылетают еще двое русских, которых мы в нашем восторге даже не заметили. Спасая свою жизнь, они бегут туда, откуда прибежали. Никто по ним не стреляет. После этого с обеих сторон наступает перерыв в стрельбе. Нас больше ничто не держит в окопе. Мы вылезаем наружу, и вместе с нами выползают и все остальные, как крысы из своих нор: грязные, бледные, но радостные из-за того, что смогли выжить Они быстро бегут к расчету противотанковой пушки.

Я удивлен, что так много наших остались в живых. Позже мы узнали, что в этот день у нас помимо многочисленных тяжелораненых и легкораненых было восемь убитых. Некоторые из них, видимо, действительно были погребены заживо танком в их укрытиях. К ужасу и большому сожалению всех нас среди погибших были также унтер-офицер Дёринг и двое его солдат. Вариас и Зайдель, сидевшие рядом с нами в окопе, никак не пострадали. Кюппера ранило в голову и в плечо. Его отвезли в деревню вместе с другими ранеными. Майнхард потерял свой пулемет, потому что не успел захватить его с собой и этим спасти его от гусениц русского танка. Вильке отделался испугом. Когда большинство солдат, бегавших к противотанковому орудию, снова вернулись в траншеи, мы с Виертом тоже пошли к ним, чтобы посмотреть на них и поблагодарить за наше спасение. По пути к холму вся земля перепахана и перемешана с землей. Мой нос ощущает какой-то новый, необычный запах. Я замечаю, что он исходит от крови и растерзанной человеческой плоти, разбросанной повсюду по земле. Я уже привык к виду мертвых тел. Но то, что я здесь вижу, для меня совсем новый и пугающий опыт.

Здесь лежат не обычные мертвецы, погибшие от одиночного выстрела или хотя бы с одной оторванной частью тела. Здесь повсюду разбросаны только отдельные куски человеческой плоти – оторванные руки, ноги, торсы, головы. Это останки солдат из расчетов 88-мм орудия и счетверенной зенитки, которых разорвало прямыми попаданиями снарядов русских танков.

Я чувствую себя ужасно, когда мы натыкаемся на части тел погибших.

Три храбрых артиллериста из расчета противотанковой пушки все еще окружены восхищенными и благодарными солдатами. Командир расчета – унтер-офицер. На его груди Железный крест первого класса и серебряный значок за ранение. Это доказывает, что у него за плечами уже есть богатый боевой опыт. В наших глазах он настоящий герой, и если бы у него не было Железного креста первого класса, то его обязательно должны были бы наградить им за сегодняшний бой. У всех троих артиллеристов под касками грязные, потные и небритые лица. Унтер-офицер кажется мне знакомым. Но где же я мог его видеть? Когда он поворачивает голову в мою сторону, я узнаю его. – Хайнц! Хайнц Руманн! – кричу я так громко, что другие солдаты обращают на нас внимание и смотрят на меня. Унтер-офицер тоже узнает меня, несмотря на мое грязное лицо. Обрадованные и удивленные такой неожиданной встречей здесь на проклятом плацдарме за пределами Сталинградского котла, мы бросаемся в объятия друг к другу. Руманн, все еще удивленный неожиданным совпадением, спрашивает меня о том, как и когда я очутился здесь.

Я объясняю ему все и думаю о том, как все же тесен мир, и какие удивительные совпадения нам порой готовит жизнь. В этой огромной России, где сейчас находится, наверное, миллион немецких солдат, я совершенно случайно встречаю как раз Хайнца Руманна, младшего сына завхоза средней школы из моего родного городка. И больше того, именно он буквально в последнюю секунду спасает меня и моих товарищей от смертельной опасности.

Хайнц на два года старше меня, но мы вместе провели наши детские годы как «пимпфы» в Юнгфольке. (Младшая возрастная группа в Гитлерюгенде, мальчики от 10 до 14 лет. – прим. перев.) Когда позже он вступил в «Мотор-Гитлерюгенд», а я остался командиром взвода у «пимпфов», мы еще сидели в школе у его родителей. В последний раз мы встречались два года назад, незадолго до того, как его призвали в армию. Он рассказал мне, что из-за старого ранения в ногу он попал в кавалерию, в дивизию, которую позже, как известно, преобразовали в танковую. Всю войну в России он провел в противотанковой артиллерии. В Сталинграде за несколько уничтоженных русских танков его произвели в унтер-офицеры. В качестве награды ему еще разрешили долгожданный отпуск с выездом на родину, из которого он вернулся как раз тогда, когда котел уже захлопнулся. Восемь дней назад его перевели из Нижне-Чирской на плацдарм на южном берегу Дона. От Хайнца я впервые узнал, что они на южном берегу Дона тоже создали два плацдарма из собранных наскоро солдат, и что мы тут играем роль своеобразного буфера в выдвинутой вперед позиции для круговой обороны. То есть мы тут что-то вроде команды смертников.

Когда я спрашиваю о других трех танках, он отвечает, что один из них подорвался на мине на въезде в деревню. Второй они подбили возле железнодорожного полотна. А тот, который прорвался в деревню с северо-востока, был уничтожен нашим последним танком, хотя он и не мог двигаться из-за поломки гусеницы. Нам очень хотелось бы поделиться последними известиями из дома, но Хайнц получил приказ возвращаться на свои позиции в деревне. Уходя, он кричит мне, что при случае навестит меня на позициях, чтобы вдоволь поболтать.

К сожалению, этого так никогда и не произошло, и после этого я больше не видел Хайнца Руманна. Я и сегодня не знаю, был ли он одним из тех многочисленных погибших, которые пали 13 декабря в деревне и на берегу Дона, или он уже позже во время оборонительных боев у Дона и Чира погиб или попал в плен. Даже его родители, с которыми я встретился во время отпуска, когда приехал домой и рассказал им о нашей удивительной встрече, тоже так ничего конкретного не узнали о судьбе их сына.

В этот день мы копали до глубокой ночи, чтобы снова сделать наш бункер хотя бы немного пригодным для жилья. Нашу печку, которая, слава Богу, осталась цела, Свина растопил докрасна. Майнхарду в этом не так повезло. Поперечная балка совсем сплющила его помятое ведро от повидла. Он находит другое, лучшее ведро в одном бункере, жители которого погибли или исчезли. Майнхард говорит, что при всем нашем несчастье нам все-таки повезло, потому что земля была очень твердой от мороза, иначе мы бы так легко не отделались.

Майнхард как единственный обер-ефрейтор и самый старший по званию становится командиром оставшихся в живых четырнадцати человек на нашем участке передовой. Перед выходом в караул я сплю как убитый. Когда Вариас будит меня, я, все еще полусонный, вскакиваю, как вспугнутый зверь и выбегаю наружу. С моими нервами тоже уже далеко не все в порядке. Боже мой, а ведь на укрепленной позиции в Бузиновке мы все были преисполнены жажды боев и подвигов. Мы с таким нетерпением ждали, когда же попадем на фронт, в настоящий бой. Теперь мы в боях всего три недели, и уже никто из нас не говорит больше об энтузиазме или о готовности к подвигам.

Напротив, теперь самое заветное желание у нас всех – вырваться живыми из этой смертельной западни. Это не та война, которую мы представляли себе и о которой так часто разговаривали. Став солдатом, понимаешь, что война также может означать смерть. Но просто говорить о войне, не зная ее, это все равно, что рассуждать о пожаре, не заходя в горящий дом. Мы уже много дней в огне и уже потеряли многих наших товарищей.

12 декабря. Когда рано утром Вильке сменяет меня в карауле, на горизонте на востоке уже появляется светлая красная полоска. – День будет солнечным, – говорит Вильке, и я соглашаюсь с ним. По утрам становится все холоднее, и я сильно замерз, потому рад тому, что в бункере еще тепло. Свина сидит, прислонившись спиной к стене, и жует кусок солдатского хлеба. Громмель тоже не спит. Он подогрел к моему приходу кофе, который принес где-то час назад. После долгого перерыва мы получили помимо горбушки хлеба еще по ложке повидла. Громмель хороший парень. Но мне все же еще не все ясно с ним. Неужели он на самом деле не может стрелять по врагу? И почему не может? Это не может быть страх, потому что в наших контратаках он всегда храбро бежит вперед вместе со всеми. Но вот то, что вчера он оставил свой карабин на предохранителе, когда Виерт хотел воспользоваться им, это уже плохо. Но в то же время он помог нам с разорванными гильзами в пулеметных стволах. В этом он специалист. Если мы иногда тратим драгоценные минуты, пытаясь освободить ствол пулемета от застрявших в нем гильз, то Громмель справляется с этим за секунды. И вчера это было чертовски нужно, потому помощь Громмеля оказалась очень важна.

Когда Свина встает и вместе со мной идет в окоп, уже рассвело. Солнце встало, и мы можем видеть очень далеко. Перед нами все тихо, почти мирно. Снег блестит в степи. Только покрытые инеем остатки уничтоженных за последние недели трех танков Т-34 напоминают о наших боях. Но позади нас еще отчетливо видны следы вчерашнего боя. Только разорванные куски тел расчетов обеих зениток уже убрали. Помощники санитаров собрали их и вместе с другими мертвецами похоронили на кладбище в деревне.

Мы видим в небе немецкий разведывательный двухбалочный самолет, летящий в направлении Сталинграда. (Фокке-Вульф Fw-189 «Uhu» («Филин»), известный у нас как «Рама». – прим. перев.) Он натыкается на белое облачко огня зенитных орудий. Вскоре его сбивают, и он падает, оставляя в небе след черного дыма. Еще один самолет пролетает низко над нашими головами и сбрасывает возле деревни ящики с продовольствием и боеприпасами. Сегодня вечером мы, наверное, снова получим немного сухарей. К полудню на позицию Майнхарда приезжает «кюбельваген» с молодо выглядящим офицером. Он остается там всего минут на десять и вскоре возвращается назад в деревню. Никто из нас раньше его не видел, и Майнхард тоже. Он представился как новый ответственный офицер и официально назначил Майнхарда командиром нашего участка. После этого я слышу, как Майнхард громко ругается, так как офицер потребовал от Майнхарда переехать в наполовину засыпанный бункер убитого Дёринга, потому что оттуда можно будет поддерживать голосовую связь с соседним отделением. Мы помогаем ему сделать эту дыру снова пригодной для жилья. Свина и двое парней из 3-го эскадрона приносят из деревни печку и немного свежей соломы. Когда печка разогреется, Майнхард вполне может провести в бункере ночь.

Неожиданно близко к вечеру нас снова обстреливают из тяжелого оружия, и нам очень хочется, чтобы прилетели «штуки». Но они не прилетают, хотя погода это позволяет. Ночью нам приходится прикрывать от пехоты весь участок до позиций унтер-офицера Шварца. Свина, которого вместе с одним солдатом из бункера Майнхарда назначили в караул, хочет сразу после окончания смены остаться у Майнхарда в бункере.

Если не считать длившегося целый час артиллерийского обстрела, сегодняшний день можно назвать спокойным. Громмель, который ведет счет дням недели, напоминает, что сегодня суббота. Но какая для нас разница, что сегодня за день? Сегодня это был почти что праздник – стрельба длилась всего один час. Какими мы все-таки стали нетребовательными. Только потому, что сегодня артобстрел длился меньше обычного, мы воспринимаем этот день как тихий и спокойный. Но будет ли также и завтра? Нам этого очень хочется. Но желания подобны снам. В реальности они тают так же быстро, как снег под весенним солнцем. Потому наверняка завтрашний день будет таким, какими были предыдущие дни: с небольшой надеждой и с невысказанным вопросом, кто на этот раз останется лежать окоченевшим на жестокой русской земле и в самом лучшем случае будет оплакан несколькими самыми близкими друзьями. Даже хорошо, что никто не знает заранее, когда придет его очередь умирать. Для тех, кого это коснется, смерть всегда приходит неожиданно и слишком рано. И если уже придет время умирать, хочется, чтобы смерть была быстрой. Пока я все время видел на передовой только тяжелораненых врагов и слышал их предсмертные крики. Иногда я даже просыпаюсь по ночам, потому что мне кажется, как я слышу их стоны, когда им никто не может помочь. Боже упаси от такой ужасной участи.

13 декабря. Я плохо спал и этой ночью. Когда Громмель подходит, чтобы разбудить меня, я уже не сплю. Я чувствую какое-то внутреннее беспокойство, которое сам не могу объяснить. В желудке неприятное ощущение, как будто в нем завелся целый муравейник. Холодный воздух бодрит меня. Я встречаю долговязого Вариаса, который находится в карауле на нашем участке. Он говорит, что ходят слухи о том, что танки генерал-полковника Гота действительно приближаются к Сталинграду, чтобы прорвать окружение. Правда это или обычный треп? Может быть, это действительно то великое чудо, на которое так надеются те, кто оказался во вражеском котле? Но чем это поможет нам на этой оторванной от других позиции? На эти вопросы сейчас, похоже, никто не знает ответов.

Ветер вдруг доносит какой-то незнакомый нам прежде шум. Он похож на сигналы труб. Эти сигналы труб повторяются с перерывами. Исходят они со стороны Чира. Сигналы труб для нас в новинку, и мы не можем понять, что они означают. Когда я встречаю Майнхарда, он говорит, что заметил, как у противника время от времени вспыхивает свет фар. – Похоже, что они накапливают там силы, – говорит он больше самому себе и добавляет: – Иваны снова задумали какую-то чертовщину. Если бы только бы знать, что!

Воздух вокруг нас буквально насыщается электричеством. Вся позиция уже не спит. Солдаты вылезают из бункеров в траншею и нервно прохаживаются туда-сюда. Все смотрят вперед, но там пока что еще очень темно и ничего не видно. Когда я в пять утра иду будить Виерта, он уже стоит перед бункером и смотрит в сторону Чира. Неприятное ощущение в моем желудке делается еще сильнее. Я вспоминаю, что подобное беспокойство охватывало меня иногда и дома. Это всегда было перед началом важных спортивных соревнований. Но сейчас оно во много раз сильнее. Это сконцентрированное возбуждение, порожденное пониманием того, что нам скоро предстоит что-то угрожающее, но что именно, пока никто не знает.

Гнетущая ситуация! Но нам приходится ждать… ждать наступления утра. В бункере остается один только Громмель. Захожу внутрь, чтобы подогреть на уже остывающей печке оставшийся в моей кружке кофе из сброшенных с самолета посылок с едой. Громмель спит, но его черты лица беспокойны. Он лежит, отвернувшись лицом к стене и его тело время от времени подергивается во сне.

Как раз в то мгновение, когда я собираюсь перелить горячий кофе из котелка в кружку, Громмель вдруг вскакивает и, полусонный, с криком устремляется к выходу. Я от испуга роняю кружку и хватаю его за рукав. Он вырывает руку и дико кричит: – Свина! Свина! Я иду! Помогите ему, помогите же ему!

Я хватаю его за талию и крепко прижимаю его руки к телу. Потом я вижу, что он помаленьку успокаивается. Виерт стоит рядом с нами и обеспокоенно спрашивает: – Что случилось, малыш? Приснился плохой сон? Ты же знаешь, что Свина в бункере Майнхарда.

После этого мы выходим наружу на морозный утренний воздух. На востоке уже появляется узкая полоска света, наступает новый день. Громмель еще не совсем отошел от сна и подыскивает слова, чтобы объяснить свое поведение, но его слова неожиданно тонут в ужасном, адском грохоте.

Грохот настолько силен, что нам кажется, будто в воздухе буйствуют тысячи чертей, а земля вокруг нас сейчас будет проглочена кипящим адом. Прежде чем мы в страхе спешим в бункер, Вильке, стоявший в карауле, падает на землю прямо перед нами. Мы молча смотрим друг на друга, на бледные как полотно лица. Никто не произносит ни слова. Но страх сидит глубоко в каждой складке нашей грязной кожи. Наши глаза лихорадочно блестят. Бушует настоящий ад! Огонь и раскаленная сталь падают на нас с неба. Если бы мы не знали, что этот разрушительный обстрел ведут Советы, то вполне могли бы решить, что сегодня, 13 декабря, наступил конец света.

Я больше не могу оставаться в бункере. Я хочу увидеть тот ад, в котором мы погибнем. Когда я немного высунул голову наружу, то просто оцепенел. В ужасном грохоте поверхность земли до самого холма пляшет в адском хороводе. Похоже, что ни один клочок земли не остается спокойным. Вверх взлетают фонтанчики из комьев земли, смешанной со снегом и раскаленными металлическими осколками. Они кипят над перепаханной воронками землей. Никто, совершенно никто, кто сделан из плоти и крови, не рискнул бы сделать даже пару шагов, чтобы не попасть при этом в этот кипящий ад. Оглушительный грохот, свист и вой снарядов в воздухе настолько громкие, что мы даже не можем разговаривать. На земле, насыпанной в несколько слоев на крышу нашего бункера, тоже уже множество неглубоких воронок, оставленных минами, ракетами «сталинских органов» и снарядами легких пушек. Однако сама крыша, укрепленная нами пару дней назад, пока еще цела.

Адский грохот немного ослабевает примерно через полчаса, но эти полчаса кажутся нам вечностью. Траншеи и наши позиции почти полностью завалены землей и снегом. Просто чудо, что мы остались живы. Но что же сейчас замышляет противник? Мы знаем, что такой безумный обстрел может быть только перед наступлением. Но пелена тумана все еще скрывает от нас врага.

Неожиданно кто-то зовет меня по имени. Потом мы замечаем Вариаса. Он быстро приближается к нам перебежками в коротких паузах между разрывами мин и почти падает на колени перед нами. Он так запыхался, что едва может говорить. Его лицо покрыто потом и грязью, но в тех местах, которые остались чистыми, оно белое как мел. Затем он громко кричит: – Блиндаж Дёринга разбит! Прямое попадание. Майнхард, Свина и остальные убиты! Все трое погибли мгновенно, только тот парень, который стоял у входа, лишь слегка ранен. Я уже перевязал его. Зайдель и двое других тоже ранены. Мне надо их перевязать, и мне нужны еще бинты! Виерт сует ему в руку две пачки бинтов, и он бегом возвращается обратно, двигаясь зигзагом между разрывами снарядов.

Смерть Майнхарда и Свины стала для нас тяжелым ударом, и мои глаза слезятся не только из-за едкого порохового дыма. Мой страх усиливается еще больше, горло пересохло и как бы сдавлено. Я слежу взглядом за Вариасом и вижу, как он живым и невредимым запрыгивает в окоп.

Тут я слышу истерический крик Вильке: – Танки! Танки идут! Их много, очень много!

Его последние слова тонут в грохоте разрывов первых снарядов, которые обрушивают на нас танки. Теперь я тоже вижу их! Сначала они похожи на огненный вал, который надвигается на нас. Затем кажется, будто из белой степи к нам медленно ползет целая орда коричневых жучков. Настоящее вторжение танков! Виерт торопливо считает их и на пятидесяти сбивается. Да, их, конечно, больше пятидесяти! Значит, вот что готовили русские – массированное танковое наступление на нашу несчастную, отрезанную от других кучку людей, которая так долго сопротивлялась русским и наносила им такие большие потери.

Т-34 катятся по заснеженной степи параллельно железнодорожной ветке в направлении деревни. Минут через пятнадцать они наверняка доберутся до нее и раздавят наши отрезанные позиции с тыла. Мы понимаем, что пришел наш срок, и ужас без конца превратился в ужасный конец. И есть ли у нас еще шанс избежать этого конца?

Мы стоим под защитой бункера и смотрим то на приближающиеся танки, то на вспыхивающие разрывы снарядов на уже перекопанном воронками поле вплоть до спасительного холма. Несколько солдат из дальних окопов выбираются наружу и бегут к холму в поисках защиты. Они хотят достичь деревни раньше танков и по льду перебраться на ту сторону Дона. Саперы перед нами тоже спешно покидают свои позиции и бегут к спасительному оврагу. Все больше и больше солдат выпрыгивают из окопов! Они бегут к холму через раскаленную печь из пуль и осколков. Дорога к спасительному холму уже усеяна оружием, шинелями, снаряжением и прочими вещами, которые солдаты сбрасывают с себя, чтобы легче было бежать. Многие спотыкаются и падают и остаются лежать на земле. Другие снова встают на ноги и бегут дальше. У многих кровоточащие раны. Что же делать нам? Громмель и Вильке, как звери в клетке, то забегают в бункер, то выскакивают из него. Виерт согнулся рядом со мной, готовый бежать. Но он все еще не решил, что ему делать. Он показывает рукой на две фигуры, выпрыгнувшие из засыпанного окопа и длинными перебежками спешащие через смертельный огонь к холму. Я узнаю долговязого Вариаса и Зайделя, у которого голова обмотана бинтом. Зайдель падает, но снова вскакивает и бежит дальше. Вильке знаками возбужденно показывает нам, что первые танки уже достигли деревни. Что же мы будем делать? Тоже побежим, как те двое? Но мы находимся дальше других от холма. И если нам даже посчастливится добежать до него, то что может ждать нас там? Но здесь в бункере мы не можем оставаться, это будет означать смерть или плен. Тогда уж лучше смерть. Советский плен я не переживу. – Они уже все сбежали! – в отчаянии кричит Вильке.

– Нет, еще не все, на позициях еще кое-кто остался! – кричит в ответ ему Виерт.

Но Вильке уже сбросил свою портупею и бежит в огненный ад. Я еще вижу, как он на бегу сбрасывает тяжелую шинель, потом помогаю Виерту и Громмелю выбраться из окопа. Они еще раньше скинули с себя все ненужное и со всех ног бросаются вперед, спасая свою жизнь. Теперь моя очередь. Неужели я последний? Нет, неподалеку вижу еще пару солдат, которые тоже чего-то ждут. Чего ждут? Есть лишь две возможности – убежать или остаться. И для того, и для другого требуется равное мужество: то ли дожидаться прихода русских в бункере, то ли мчаться вперед через безумный обстрел.

Какой же я все-таки образцовый солдат! Вместо того чтобы, как все остальные, освободиться от лишнего груза, я непременно хочу захватить с собой мою тяжелую портупею. Уже на бегу я быстро понимаю, что с ней мне не удастся быстро бежать. Я на ходу сбрасываю шинель и ослабляю поясной ремень. Бросаю все на землю, и у меня остается лишь пистолет «Парабеллум 08» без кобуры.

Я перепрыгиваю через воронки, спотыкаюсь о разбросанные повсюду вещи, брошенные другими убегавшими солдатами. Вокруг меня рвутся снаряды. Это гонка со смертью. Многим так и не удалось добежать до холма. Они лежат на земле, уже молчат или жалобно стонут. Другие зовут на помощь.

Но как я могу им помочь? В любую секунду я сам тоже могу оказаться одним из них. Страх смерти или тяжелого ранения изгоняет из моей головы все другие мысли, и перед собой я вижу только спасительный холм. Когда я, кашляя и обливаясь потом, добежал до холма и спрятался за ним, я уже давно потерял из вида моих товарищей. Спотыкаюсь о чье-то мертвое тело и падаю на снег, который здесь еще белый и почти нетронутый. Тот, о кого я споткнулся, лежащий с множественными ранениями в луже крови, это унтер-офицер Шварц. Он погиб совсем недавно, его лицо все еще розовое. Потом я вижу перед собой новую опасность! Несколько Т-34 повернули от деревни и блокируют путь нашим бегущим солдатам. Я вижу, как танки буквально гонят перед собой нескольких солдат. Те петляют как зайцы, отчаянно пытаясь спасти свою жизнь. Но танки стреляют им вслед из пулеметов. Некоторые из бегущих падают, их безжалостно давят танковыми гусеницами.

В моей голове пульсирует мысль: я должен прорваться! Я пытаюсь оставаться в мертвой зоне для танковых пулеметов. Но пули все равно свищут над моей головой, и потом я чувствую толчок в левую сторону груди. Неужели я ранен? Я не чувствую в своем теле ничего, ни боли, ни слабости. Потому я, задыхаясь, бегу дальше.

Неожиданно рядом со мной появляется Вильке. Он падает на колени и заходится в кашле. – Черт! Я не могу больше! Это ужасно! Я хватаю его за руку и пытаюсь поднять. Но уже через пару шагов его ноги снова подкашиваются. Может быть, он ранен? Я с ужасом смотрю на Т-34, который едет прямо на нас. Собрав последние остатки сил, я отскакиваю в сторону, но Вильке уже не успевает последовать моему примеру. Гусеницы танка уже над его телом, и его предсмертный вопль заглушается выстрелом танковой пушки. Танк, пожалуй, в этой бойне даже не замечает, что переехал человека. Он стреляет из пушки по отдельным бегущим солдатам. Меня уже больше ничто не сдерживает – я бегу и бегу, пока не чувствую, что мои легкие свистят как кузнечные мехи.

Наконец, я добегаю до рельсов и перепрыгиваю через них. С другой стороны железнодорожного полотна я просто валюсь на камни. Недолгое время остаюсь лежать на земле. По лбу течет пот, попадая в глаза. Когда я вытираю лоб тыльной стороной руки, то замечаю на ней кровь. Просто маленькая ссадина от удара рукой о камни. Потом я вижу развалины бывшей крестьянской избы.

Там можно укрыться! Скорее туда! Сделав несколько быстрых шагов, я забегаю внутрь. Разбитая дверь лежит на полу. С опозданием замечаю, что за обломками стены прячется Т-34 с открытым люком. Громкий выстрел почти разрывает мои барабанные перепонки. Советский солдат внезапно запрыгивает через полуразрушенную стену в дом и застывает передо мной как вкопанный. Мы оба с удивлением разглядываем другу друга. Он безоружен, а я только сейчас замечаю, что я судорожно сжимал в руке пистолет и навел его на него. Русский такой же молодой, как и я. Он со страхом смотрит на мой пистолет. Если он нападет, то я выстрелю. Но он не двигается, а просто стоит, а затем медленно опускает руки.

Я медленно пячусь назад, пока не упираюсь спиной в какое-то бревно. Затем я разворачиваюсь и выскакиваю наружу, к спасительным кустам, которые растут у берега Дона. Здесь вижу группу наших солдат, которые совершенно обессилели от долгого бега, и после короткого отдыха бросаются на засыпанный снегом лед. Под мощным огнем приближающихся танков они пытаются перебраться на спасительный другой берег. Я тоже хватаюсь за эту соломинку и бегу вперед!.. Для танков лед еще слишком тонок. Потому они стоят на высоком берегу и стреляют по нам просто как в тире. Снаряды рвутся безостановочно. Люди справа и слева валятся на снег. Он окрашивается кровью. Мертвые лежат кучами, а раненые стонут и зовут о помощи. В некоторых местах лед трещит от взрывов. Фонтаны воды взмывают вверх. Лежащие на снегу тела соскальзывают в бурлящую воду. Я бегу, спотыкаюсь о раненых и убитых, и вижу, как снег все больше и больше пропитывается кровью. Наконец, благополучно достигаю спасительного берега! Тех, кто смог спастись на другом берегу и нашел укрытие среди берез маленького прибрежного леска, уже не так много. Но и в рощице мы не чувствуем себя в безопасности. Осколки снарядов с грохотом врезаются в деревья. Верхушки деревьев и ветки падают на землю, и ранят некоторых из тех, кто ошибочно уже чувствовал себя в безопасности. В роще есть несколько бункеров. На бегу какой-то унтер-офицер машет мне рукой, показывая на один из них. Я вбегаю внутрь. Мне понадобилось еще несколько минут, чтобы я смог отдышаться и нормально говорить. Здесь я чувствую себя в несколько большей безопасности и произношу молитву небесам с благодарностью за то, что мне удалось избежать смерти во время этого бегства через Дон.

Все бункеры находятся в превосходном состоянии, они профессионально сколочены из березовых стволов. Их явно строили как долговременные сооружения. Но кто знает, сколько времени они простояли пустыми? Один из солдат уверяет, что здесь какое-то время была позиция артиллерии. Он вроде бы сам видел готовые артиллерийские позиции на берегу Дона. Здесь уже можно было бы жить, думаю я.

Унтер-офицер предлагает мне сигарету. Но когда я лезу в левый нагрудный карман