Тяжелейшей и неизлечимой болезнью страны стала проблема, которая ранее никогда не стояла в Византии: в империи появился национальный вопрос

Огромной проблемой Византийского государства в период упадка стала частая смена направлений политики, то, что называется отсутствием стабильности и преемственности государственной власти. Со сменой императора нередко кардинально менялась направление жизни империи. Это крайне ослабляло всю страну и жестоко выматывало народ.

Политическая стабильность – одно из главных условий сильного государства. Это был завет великих императоров Византии. Но этим заветом пренебрегли. Был период, когда императоры менялись в среднем каждые четыре года. Можно ли было говорить в таких условиях о каком-то подъеме страны, реализации по-настоящему масштабных государственных проектов, требовавших многолетней последовательной работы?

Конечно же, в Византии были и очень сильные императоры. Таким был, например, Василий II, кстати, крестный отец нашего святого князя Владимира. Он принял управление империей после тяжелейшего кризиса: страна фактически была приватизирована олигархией. Василий II в первую очередь жестко выстроил вертикаль власти, разгромил сепаратистское движение на окраинах, подавил мятежных губернаторов и олигархов, собиравшихся расчленить империю. Затем он провел «чистку» в правительстве, конфисковал в казну огромные наворованные суммы.

Твердые меры Василия II позволили ему довести доходы казны до небывало высоких сумм: годовой доход империи составлял при нем 90 тонн золота. Для сравнения, Россия вышла на такие масштабы государственного бюджета только к началу XIX века.

Василий значительно ослабил могущественных тогда региональных олигархов-магнатов. Влияние и богатство этих местных владетелей были порой несравненно большими, чем влияние официального правителя.

Восстановив вертикаль власти в стране, Василий оставил своему приемнику своего рода «стабилизационный фонд», такой огромный, что, по словам историка Михаила Пселла, для него пришлось вырыть новые лабиринты подземных казнохранилищ. Этот государственный резерв предназначался в первую очередь на проведение военной реформы и организацию боеспособной профессиональной армии. Но наследники Василия все эти накопления бездарно проели и растратили.

Огромный стабилизационный фонд в руках неталантливых правителей тоже принес не благо, а беду: без труда доставшиеся деньги вдруг стали работать против государства. Они развратили, разложили общество.

Итак, вопрос о преемстве власти оказался для империи вопросом жизни и смерти:

Тяжелейшей и неизлечимой болезнью страны стала проблема, которая ранее никогда не стояла в Византии: в империи появился национальный вопрос.

Дело в том, что национальной проблемы в Византии, действительно, многие столетия не существовало. Будучи историческими законными потомками уничтоженного к V веку варварами древнего Рима жители Византии называли себя римлянами, ромеями. В огромном государстве вместо разделения на множество национальностей было единое вероисповедание – Православие. Византийцы буквально исполняли христианское учение о новом человечестве, живущем в Божественном духе, где «нет ни эллина, ни иудея, ни скифа», как писал апостол Павел. И это надежно предохраняло страну от всесокрушающих бурь национальной розни

Идею нации, а затем и национального превозношения, византийцы, а точнее византийские греки, которые без сомнения были государствообразующим народом в Византии, позаимствовали у европейцев, которые сами жили в небольших национальных государствах, построенных на этническом принципе.

Первой поддалась тогдашняя интеллигенция: просвещенные византийцы начали ощущать себя греками. Пошли националистические движения, отказ от христианских традиций и, наконец, при императорах Палеологах имперская идея уступила место узко-этническому греческому национализму. Но предательство имперской идеи не прошло даром: националистическая лихорадка разодрала империю, и она быстро была поглощена соседней исламской державой.

К слову, надменность греков привела к тому, что славян в империи стали дискредитировать. Этим Византия оттолкнула от себя болгар и сербов, которые реально могли помочь в борьбе с турками. Кончилось все тем, что народы некогда единой Византии принялись враждовать друг с другом.

Запад не преминул воспользоваться новой смутой: сербов и болгар стали старательно убеждать, что греки столетиями угнетают их национальную самобытность. Были спровоцированы несколько настоящих революций, и, наконец, при помощи экономических и военных рычагов Запад настоял на отделении сербов и болгар от Византии и присоединении их к объединенной латинской Европе. Большой проблемой стала постепенная утрата реального контроля над отдаленными областями и провинциями. Особенно остро чувствовалось противоречие между провинциями и сытой, богатой столицей – Константинополем, который во многом жил за счет нищих окраин. Вся политическая, культурная и общественная жизнь, по сути, проходила в Константинополе. Правительство не хотело замечать, что создается серьезнейший дисбаланс и забытая столицей провинция все больше нищает. Постепенно в ней острее стали проявляться центробежные тенденции..

Когда государство слабело – провинции отделялись. Государство почти беспомощно смотрело на этот процесс. При этом население истреблялось или попадало в рабство и самостийные территории заселялись турками и персами.

Демографическая проблема была одной из самых острых в Византии. Империю постепенно заселяли чуждые народы, уверенно вытесняя коренное православное население. На глазах происходила смена этнического состава страны. В чем-то это был неизбежный процесс: рождаемость в Византии становилось все более низкой. Теперь пришельцы относились к Византии не как к своей новой родине, а лишь как к потенциальной добыче, которая рано или поздно должна перейти в их руки.

Происходило это еще и потому, что империя отказалась заниматься воспитанием народа в угоду появившимся в начале эпохи Возрождения демагогическим веяниям о государственной идеологии как о насилии над личностью. А ведь у них был потрясающий, ни с чем не сравнимый опыт! Лучшие правители империи умело использовали свое великое наследство: богатейший опыт управления и подчинения. В результате жестокие варвары, приобщенные к великой христианской культуре, оказывались самыми надежными союзниками, получали громкие титулы, обширные поместья, входили в число высших сановников государства и сражались за интересы империи на самых отдаленных рубежах.Но весь этот опыт был жестоко осмеян, этим великим опытом преступно пренебрегли в угоду чужому мнению и, наконец, безвозвратно потеряли!

Но что же это было за мнение? Чьим взглядам вдруг стали так дорожить византийцы? Что могло так повлиять на их умы, что они одну за другой стали совершать столь самоубийственные ошибки?

В это трудно поверить, но столь громадный пиетет и зависимость у византийцев постепенно сложилась по отношению к тому самому варварскому некогда Западу, который завистливо и алчно столетиями взирал на богатства Византии, а потом холодно и системно наживался на ее постепенном разрушении.

Смыслом существования и душой Византии было Православие – ничем не поврежденное исповедание христианства, в котором тысячелетие принципиально не изменяли никаких догматов. Такого демонстративного консерватизма Запад просто не выносил, называл его нединамичным, тупым, ограниченным и, в конце концов, с угрюмым фанатизмом стал требовать, чтобы Византия модернизировала всю свою жизнь по западному образцу – в первую очередь религиозную, духовную сферу, затем интеллектуальную и материальную. По поводу уникальности и своеобразия Византии Запад, несмотря на свою порой поразительную и страстную любовь к этой цивилизации, вынес свой приговор: все это должно быть уничтожено. Если потребуется, то вместе с Византией и с ее духовными наследниками.

Неплохой орган. Тоже изобретен и создан в Византии. В IX веке его завезли в Западную Европу, и с тех пор, как видите, он здесь прижился.

Но, конечно же, нелепо говорить, что Запад был виновен в неудачах и падении Византии. Запад лишь преследовал свои интересы, что вполне естественно. Исторические поражения Византии происходили тогда, когда сами византийцы изменяли основным принципам, на которых держалась их империя. Эти великие принципы были просты и с детства известны каждому византийцу: верность Богу, Его вечным законам, хранящимся в Православной Церкви, и безбоязненная опора на свои внутренние традиции и силы.

В Византии с конца XIII века образовались две партии. Одна призывала опираться в первую очередь на свои внутренние силы, безусловно верить в них, развивать колоссальный потенциал своей страны. Другая партия – прозападная, представители которой, указывая на несомненный факт того, что Европа развивается все более успешно, стали громче и громче заявлять, что Византия исторически исчерпала себя как политическое, культурное и религиозное явление, и требовали коренной перестройки всех институтов государства по образцу западноевропейских стран.

Представители прозападной партии тайно, а чаще и открыто поддерживаемые европейскими правительствами, одержали безусловную победу над имперскими традиционалистами. Под их руководством в стране был осуществлен ряд важнейших реформ, включая экономическую, военную, политическую и, наконец, идеологическую и религиозную. Все эти реформы завершились полным крахом и привели к таким духовным и материальным разрушениям в империи, что она осталась совершено беззащитной перед напором войск своего восточного соседа – Османского султаната.

Богатая византийская молодежь теперь уже не училась в своей стране, а уезжала учиться за границу. Лучшие умы византийской науки эмигрировали на Запад: государство перестало уделять им должное внимание.

Задолго до этого по западному образцу была поведена военная реформа. В Византии столетиями существовала проверенная, хотя и не всегда эффективная система так называемого стратиоского ополчения – национальной регулярной армии с рекрутским набором юношей с 18 лет. Со временем в византийской армии назрели серьезные перемены. Для войска нового типа требовались значительные капиталовложения. Тот самый стабилизационный фонд Василия II был предназначен именно для создания эффективной армии. Фонд, как мы помним, промотали, а армию решили кардинально изменить, построив ее по образцу профессиональной западной. В то время умы византийцев были пленены образом западных рыцарей, закованных в латы и доспехи – последние достижения тогдашней оборонной промышленности. «Мои византийцы – как глиняные горшки, – презрительно говорил о византийских военных один из императоров, – а западные рыцари – как “металлические котлы”». Короче говоря, в результате реформы свою регулярную армию разрушили, профессиональную так и не создали. В конце концов был взят курс на блок с Западом в рамках нового военно-политического союза, а на деле это выразилось в том, что в самые критические военные периоды пришлось прибегать к профессиональной армии, но не своей, а наемной… А что такое наемная армия, какова ее верность и боеспособность византийцы сполна узнали на своем очень горьком опыте.

Пытаясь опираться на опыт Запада, государство становилось все более и более неэффективным. Но упрямо искало спасение в новом копировании западных образцов.

Последним и самым страшным ударом для Византии стала церковная уния с Римом. Формально это было подчинение Православной Церкви Римскому папе в чисто прагматических интересах. Очередная внешняя агрессия поставила перед страной выбор: рассчитывать на Бога и на свои собственные силы или поступиться вековыми принципами, на которых основывалось их государство, но за это получить военную и экономическую помощь латинского Запада. И выбор был сделан. В 1274 году император Михаил Палеолог решился на коренную уступку Западу. Впервые в истории посланцы византийского императора в Леоне признали главенство Римского папы.

Выгоды, полученные византийцами от этой сдачи идеологических позиций, оказались мизерными. Расчеты западнической партии не только не оправдались – они рухнули. Союз с Римом не продлился долго. Папа-грекофил, который из лучших побуждений втянул Византию в унию, вскоре после этого скончался, а его преемник, новый понтифик, оказался совсем другим, чем его предшественник: интересы латинского Запада были для него превыше всего. Он требовал, чтобы Византия полностью изменилась, перестроилась по образу и подобию Запада. Когда ожидаемых Западом изменений не произошло, папа отлучил своего новоиспеченного духовного сына императора Михаила Палеолога от Церкви и призвал Европу к новому крестовому походу на Византию. Обращенные в униатство православные были объявлены плохими католиками. Византийцы должны были зарубить на носу, что Западу нужно только полное и безусловное религиозное и политическое подчинение. Непогрешимым для византийцев должен был стать не только папа, но сам Запад.

Другой страшнейшей потерей от предательства веры стало утрата доверия народа к власти. Византийцы были потрясены предательством их высшей ценности – Православия. Они увидели, что и с главным в жизни – истинами веры – оказывается можно играть. Смысл существования византийцев был потерян. Это было последнее и главное, что разрушило страну. И хотя далеко не все приняли унию, но дух народа был сломлен. На место прежней жажды жизни и энергичной решимости к действию пришла ужасающая общенародная апатия и усталость. Народ перестал хотеть жить.

Этот ужас порой случается в истории с отдельными народами и целыми цивилизациями. Так вымерли античные эллины, среди которых в первые века нашей эры начался необъяснимый демографический кризис. Люди не хотели жить, не хотели продолжать свой род. Редкие семьи, если и создавались, часто не имели детей. Рождавшиеся дети умирали от отсутствия родительской заботы. Аборты стали повсеместным явлением. Царило засилье самых мрачных оккультных и гностических систем, характеризующихся ненавистью к жизни. Самоубийства стали одной из основных причин смертности населения. Это сознательное вымирание народа получило в науке название «эндогенный психоз II–III веков» – массовой патологии психики и утраты смысла дальнейшего существования.

Примерно то же самое началось в Византии после заключения унии. Кризис государственной идеологии привел к тотальному пессимизму. В обществе царили духовно-нравственный упадок, неверие, увлечение астрологией и самые дикие суеверия. Алкоголизм стал настоящим бичом для мужского населения. Появился болезненный интерес к давно забытым мистериям древних греков. Увлеченная неоязычеством интеллигенция сознательно и цинично разрушала в народе основы христианской веры. Начались процессы депопуляции и кризиса семьи. Из 150 известных нам византийских интеллектуалов на рубеже XIV и XV веков только 25 создали семью.

Лучшие умы Византии с печалью взирали на постепенную смерть империи, но их голоса уже никто не слушал. Видный государственный деятель Феодор Метохит, не видя никакого средства спасения для Византии, оплакивал прежнее величие «ромеев» и их «погибшее счастье». Он оплакивал империю «терзаемую болезнями, легко страдающую от всякого покушения соседей и являющуюся беспомощной жертвой судьбы и случайностей».

Новая уния, в какой-то уже совсем безумной надежде на помощь Запада подписанная во Флоренции, ничего не изменила. А для самих византийцев это был новый моральный удар огромной силы. Теперь не только христолюбивый царь, но и патриарх разделяли веру латинян.

Приближался роковой 1453 год. В апреле султан Мехмет, совсем еще мальчишка, такой же примерно, как нынешние стамбульские студенты-второкурсники, ему был 21 год, осадил Константинополь. Султан буквально бредил идеей захвата столицы ромеев. Его старшие наставники – визири, один из которых был тайным агентом Византии, – уговаривали его снять осаду: слишком опасно было бы воевать на два фронта – все были уверены, что с Запада вот-вот придут на помощь войска. Но султан оказался непослушным воспитанником.

А обещанной помощи из Европы, конечно же, так и не пришло. К партии западников в Константинополе прибавилась еще и протурецкая партия. Как ни печально, но в среде политиков не было только настоящей византийской имперской партии.

Турецкую партию возглавил первый министр и адмирал мегадука Лука Натара. Он во всеуслышание объявил, что «лучше увидеть в городе царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару». Скоро именно ему, первому министру, суждено было сполна испытать, что такое на самом деле «царствующая турецкая чалма». Когда султан Мехмет II захватил город, он среди общего грабежа и дикой резни решил поставить градоначальником именно Луку Натара. Но перед этим, узнав, что у него есть четырнадцатилетний сын необычайной красоты, потребовал его в свой гарем, состоявший из мальчиков. Когда потрясенный Нотара ответил отказом, султан приказал немедленно обезглавить и мальчика и самого мегадуку Луку.

Развязка неизбежно приближалась.

Стены Константинополя.

29 мая 1453 года после многомесячной осады, сопровождавшейся героическим сопротивлением защитников города, туркам удалось прорваться на верхнюю стену. Защитники, испугавшись, обратились в бегство. Последний византийский император Константин Палеолог остался один, покинутый всеми. Держа в руках меч и щит, царь воскликнул: «Нет ли кого из христиан, чтобы снять с меня голову?» Но некому было ответить. Враги обступили его, и после недолгой схватки турок, который оказался сзади, убил самодержца ударом в спину.

Теперь здесь живет совершенно иной народ, царят иные законы, иные нравы. Византийское наследие, чужое для пришельцев, было либо разрушено, либо в корне изменено. Потомки тех греков, которые не были уничтожены завоевателями, на долгие столетия превратились в бесправных изгоев на своей земле.

Мстительная ненависть Запада к Византии и к ее преемникам, совершенно необъяснимая даже для них самих, на каком-то глубочайшем генетическом уровне, как это ни парадоксально, продолжается до сих пор. Без понимания этого поразительного, но несомненного факта, мы рискуем многого не понять не только в давно минувшей истории, но и в истории XX и даже XXI века.

В нашей стране до революции велись серьезные исследования Византии. Но из теоретических знаний не сделали должных выводов… В первое же десятилетие советской власти исследования по византологии были свернуты, а потом и официально запрещены. Больше того, на всякий случай большевики репрессировали всех остававшихся в России византологов, лишь немногие смогли убежать за границу.

Исследования по византологии в нашей стране были возобновлены в 1943 году решением на самом высоком государственном уровне, по личному указанию Сталина. Казалось бы: 43-й год… что, не нашлось другого времени? Да нет, просто бывший семинарист Джугашвили наконец-то понял, у кого надо учиться истории.

А великий город, который так часто забывал отеческие древние законы, и которому за это не сохранили даже его имени, все еще способен на последнее свое служение: рассказать о небывалом величии и грандиозности падения великой империи.