Основные идеи

Личность или вообще не может существовать, или есть триединство, «образ и подобие Пресвятой Троицы».

Если бы «я» было абстрактным единством, не могло бы существовать ряда его моментов, связи между ними и самих их как его моментов. Тогда и само оно, ни в чем не проявляясь, было неразличимо, непознаваемо, т.е. и существование его оказывается более чем сомнительным. В самом деле, нигде в нашем опыте мы не наблюдаем такого «я», такой «бескачественной» личности, такой «души». Всегда мы наблюдаем свое «я» как данный его момент и в то же время как «вспоминающее» другие свои моменты, которые, воскресая из небытия-забвения, сливаются с данным.

Эти моменты - прошлое для данного моего момента и до воспоминания их мною не существует для него (большего наш опыт утверждать не позволяет). Но прошлое, по крайней мере в некоторой степени, в некотором смысле, не перестает существовать для моего «я», ибо оно воспоминает и воскрешает его даже для данного Момента. И вероятно, что мое прошлое существует (до воспоминания его) так же, как будущее. Ведь воспроизводимое, но еще не воспроизведенное прошлое по отношению к данному моменту такое же будущее, как и всякое иное. С другой стороны, прошлое и будущее относительны: всякий момент был будущим и будет прошлым.

Для «я» в пределах индивидуального его существования нет «было» и «будет» - оно, разъединяясь и движась в своих моментах, развивается «внутри себя», но для него есть порядок его моментов, обосновывающий временное их последование.

Говоря о «рожденных» и «рожденности» от Бога, мы выражаемся с опасной неточностью. Опасною потому, что подменяем единство-целость движения отвлеченным от него покоем и, отожествляя этот мнимый покой с хронологическим моментом процесса, склонны эмпирически недостижимое совершенство считать достигнутым, т. е. абсолютировать относительность. Так возникает лжеучение русских хлыстов и средневековых «братьев свободного духа». Следует говорить не о рожденности от Бога, а о рождаемости и о рождении. Мы только перестаем быть рабами, только начинаем освобождаться, только рождаемся, хотя есть среди нас настолько более других совершенные, что именуем их Сынами Божьими; хотя при всем рабствовании своем, при всетварности своей сознаем иногда эмпирический образ своего совершенства - начаток своей свободы и своего Богосыновства.

Итак, умирающая (хотя эмпирически и не могущая умереть) жизнь наша есть и наше (эмпирически тоже лишь начальное) воскресение («если Христос не воскрес, суетна вера наша»), воскресение же наше и рождение от Бога, превозмогающее нашу тварность. Но рождение человека от Бога есть Его саморазъединение. Следовательно, рождение Отцом Логоса является и вочеловечением Логоса -вывод, представляющийся нашему уму, быть может, более принудительным, чем идея творения Богом человека (впрочем, творит Бог чрез Логоса, который вочеловечивается!). Вочеловечивающийся Логос, естественно, двуедин с человеком как «новый» или единственно истинный Адам, хотя и тут намечается противопоставление Богочеловека («нового», небесного Адама, Софии, Христа) человеку, как его телу или тварности (Церкви, Софии, Богоматери, «новой» Еве). Однако всеединый Богочеловек конкретен лишь как всеединство своих индивидуаций; в несовершенстве одна из них, и только одна, наиболее относительно совершенна. Воплощаясь во всех, в ней Логос воплощается качественно особым образом - так, что чрез нее воплощается в других, так, что она - начало и конец конкретного всеединства. Этим обоснована абсолютная ценность, Божественность индивидуальности: иначе бы люди были вполне подобными друг другу атомами, вернее же - неразличимой, неопределенной материею. И как раз с индивидуальностью эмпирической личности Богочеловека связано то, что к полной убежденности в единородности ее может привести только опыт общения с нею.

Но воплотившийся единородный Сын Божий есть и относительно совершеннейший, обожившийся и усовершившийся человек.

При отсутствии веры в идеал мы опускаемся до звероподобного бытия, в котором все позволено, или впадаем в равнодушную лень. При недостатке энергии вообще нам свойственном, возлагаем надежды на то, что «все само образуется», сами же и пальцем не хотим двинуть, пренебрегая окружающей нас эмпирией, которою не стоит заниматься, раз предстоит абсолютное. При избытке энергии - лихорадочно стараемся все переделать, предварительно выровняв и утрамбовав почву. Отсюда резкие наши колебания от невероятной законопослушности ди самого необузданного, безграничного бунта, всегда во имя чего-то абсолютного или абсолютизированного. Отсюда бытовая наша особенность - отсутствие быта, безалаберность и неряшливость жизни.