Грани индивидуальной свободы, или синдром колобка

Человек – это отнюдь не пассивное создание природы, а, как сказал однажды немецкий философ Иммануил Кант, он есть субъект автономного поведения. Только человек способен принимать волевое решение, руководствуясь при этом благими или какими либо иными намерениями, и стремиться к его осуществлению. Однако в конечном пункте этого движения, т.е. при самом воплощении мысли, всё может обернуться совсем неожиданно-неприятным для этого человека исходом. Виноват, конечно, будет не Кант, да, впрочем, и не его многочисленные поклонники-кантианцы, бесцеремонно редуцирующие трансцендентальное к индивидуальному, всеобщее к единичному, необходимое к случайному, а всегда тот, кто принимает здесь и сейчас определенное волевое решение. Иначе говоря, то, что дозволено субъекту как таковому, может быть недопустимо для обычного смертного, поскольку в опыте индивидуальной или общественной жизни со свободой самоопределения всё обстоит гораздо сложнее, чем в эфире спекулятивного знания. Конечно, по идее, каждый должен руководствоваться высшим моральным принципом, чтобы видеть в другом человеке суверенную личность, а отнюдь не комплекс полезных качеств, удовлетворяющих выгоды, вожделенные страсти и т.п., но это только «по идее». В живой же реальности, в условиях столкновения амбиций, интересов и всякого рода желаний массовое большинство индивидов про идею, про чистый долг, как правило, вспоминает только post factum, особенно когда в своих действиях по отношению к себе подобным, оно задевает присущие этим, чувственно конкретным индивидам достоинство. Со времен Льва Николаевича Толстого прошло не так уж много времени, особенно если учесть ту условно-гетерономную мораль, которая всё более тогда проникала в сознание образованной и относительно обеспеченной в материальном и правовом плане русской публики. «Великолепно, если я поборол свою земную страсть, - рассуждал один из персонажей «Анны Карениной», что, кстати говоря, не помешало ему тут же заявить в своё оправдание и обратное: «… но если этого не получилось, то я всё-таки испытал блаженство». Вот такая беспечная в своих проявлениях мораль теперь уже в нашу эпоху - в эпоху так называемого постмодерна - стала наиболее полно выражать понятие индивидуальной свободы в более широких кругах, нежели в указанные времена. Пусть в эти круги входят хотя и не столь образованные и материально обеспеченные граждане, однако в плане готовности к самооправданию они, пожалуй, превзойдут любого, даже самого профессионального, софиста прошлых времен. То, что свобода предполагает риск, с этим, пожалуй, сегодня согласятся многие, но то, что она сопряжена с понятиями «ответственность» и «вина», поскольку я могу быть свободным тогда и только тогда, когда я есть виновник своих мыслей, слов и деяний, - с этими доводами соглашаются почему-то только единицы. Тут надо зреть в корень или, попросту говоря, думать, а, поскольку думу думают у нас небольшое число сограждан, постольку в отношении представления о свободе у независимой ни от чего и ни от кого публики срабатывает своеобразный синдром колобка или эффект негативной свободы: ушёл от очередного ответа и можно дальше продолжать в том же духе, пока не упрёшься в непреодолимое. Только в тот момент, когда опасность оказаться неожиданно «проглоченным» почувствуешь буквально своей шкурой, наступает прозрение: с отрицанием всего и вся шутки плохи.

Воля индивида на самом деле способна к самоопределению, причем, как в выборе готовых вариантов решений, так и в плане самостоятельного, так сказать творческого самополагания. По большему счету, она может «подняться до небес и ангелов, - как писал Джованни Пико делла Мирандола, - а может опуститься до звериного состояния». Однако в отличие от цитируемого здесь мыслителя эпохи Ренессанса, воля нашего современника обладает ещё способностью и, что немаловажно, правовой возможностью оправдывать свои предпочтения. Ей мало быть свободной в своих желаниях и действиях, ей необходимо находить своим поступкам основание не только в себе (как это делается «в себе», хорошо показал Лев Толстой), но и в объективных правовых уложениях. Если объективно в самом обществе действует либерально-аморальный принцип «разрешено всё, что не запрещено законом», то тогда любая прихоть индивида может стать для него неизмеримо выше веками формировавшейся нравственности народа. Более того, если современная культура свободных нравов через СМИ и действующую систему тестового образования демонстративно игнорирует всё, что имеет положительное отношение к русской истории, к христианской традиции, то о чём, казалось бы, здесь вообще можно говорить. Конечно, можно зарыться в своём мире представлений, впасть в уныние, или, наоборот, подобно вольтеровскому Панглосу наивно питать надежды на перемены к лучшему, а можно всерьёз однажды понять, что все сегодняшние фантасмагории в области человеческих отношений в нашей стране есть не более как «происки» преходящего момента истории. Возможно, что с точки зрения испытания человеческого духа на прочность, совсем не случайного момента. А поскольку не только мы в истории, но и она в нас, то именно за нами, наверное, и выбор: либо мы как колобки скатимся с истинного пути окончательно, растворившись в различных модификациях рода «человек», либо попытаемся, наконец-то, вместе вдумчиво возделывать свою, русско-российскую почву, чтоб не пропасть по одиночке. Благо, что она у нас пока есть.