Схема 14. Метаисторические формы сущностных сил Субъекта 37 страница

С обособлением телесной субстанции человека от его социальной организации в качестве особого универсума объектно-объектных отношений, объективный мир оказывается предельно десубъективированным, ему уже нет надобности воспроизводить довольно сложную иерархию социальных статусов, позиций, ролей и проч., теперь он полностью переключился на то к чему органически предназначен – на производство вещей имеющих потребительскую стоимость и систему потребностей, насыщение которых приводит к их расширенному воспроизводству. Возникает некий порочный круг производство ради потребления и потребление ради производства, суть которой довольно точно передается незамысловатой формулой: «человек живет, чтобы есть, а ест, чтобы жить». В этот весьма замкнутый экзистенциальный круг совершенно не вписываются надтелесные способности и потребности человека. В структуре личности социальные диспозиции начинают активно вытесняться диспозициями рациональными, представляющими собой не что иное как субъективации технологических функций. Невостребованные ментальные потенциальности, которым отказано оформиться в соответствующие актуализированные способности переходят, по определению Юнга, в разряд недоразвитых функций, пополняющие собой и без того перегруженную структуру бессознательного. “Недоразвитая функция, - писал Юнг, - освобождаясь от сознательной диспозиции, по собственному побуждению, т.е. как бы автономно, бессознательно сливается с другими функциями; проявляется она при этом без дифференцированного выбора, чисто динамически, словно какой-то натиск или как простое усиление, которое придает сознательной дифференцированной функции характер восхищенности, увлеченности или насильственности; вследствие этого сознательная функция в одном случае переходит за пределы, поставленные намерением и решением, в другом же случае, напротив, задерживается еще до достижения своей цели и уклоняется в сторону, в третьем случае, наконец, происходит столкновение ее с другой сознательной функцией; этот конфликт до тех пор остается неразрешенным, пока двигательная сила, бессознательно вмешивающаяся и тормозящая, не дифференцируется сама собою и не подчинится известной сознательной диспозиции… Варварство заключается в односторонности и в безмерности – в несоразмерности вообще”[743]. Таким образом, на каждом новом витке грехопадения, отпадения все более низших субличностей от целостной ментальности, все более множится совокупность “недоразвитых функций”, гипертрофия которых и составляет ментальную основу новой исторической формы варварства. Каждой исторической эпохе присущ свой особый тип варварства, в эпоху онтологического восхождения технологического универсума складывается высший тип варварства, ментальную основу которого составляют недоразвитые сакральные, антропные и социальные функции человека.

Существенной причиной расщепления человеческой телесности на морфологические функции и их дальнейшей объективации в качестве технологических функций является страстное желание человека физически удвоить себя созданием параллельной телесности, посредством которой он стремится максимизировать удовлетворение своих витальных потребностей в запредельной форме. Однако чем более его органические функции дублируются функциями технологическими, тем менее самодостаточной оказывается его «внутренняя телесность». Наконец наступает такой исторический момент, когда морфологические процессы в микротеле могут протекать уже не иначе как «запараллеленные» с подобными технологическими процессами в макротеле. В конце концов интегральная совокупность человеко-тел вынуждена будет интегрироваться во всеобщий телесный организм, жизнедеятельность которого способна поддерживаться лишь строго определенным набором технологических процессов и структур.

Дробление человеческой индивидуальности приобретает столь широкий масштаб, что соединить и упорядочить их в некую ментальную псевдоцелостность оказывается возможным уже не на цивилизационной, а на технологической основе. «Неверно, - писал Шиллер, - что развитие отдельных сил должно влечь за собой пожертвование целостности; или же, сколько бы законы природы к этому ни стремились, все же должно находиться в нашей власти восстановление этой уничтоженной искусством целостности нашей природы, при помощи искусства еще более высокого»[744]. Жизнь человека в современной “технологической цивилизации” от рождения до самой смерти напоминает полный технологический цикл, этапами которого являются проектирование, производство, использование, и, наконец, утилизация индивида как вещи. Преодолевая свою социабельность, все более превращаясь из социальной вещи, в вещь телесную, человеческая экзистенция становится все более технологичной, а технология - экзистенциальной. Но чтобы окончательно превратить человека в объект тотальных технологических изменений его необходимо из вещественной телесности превратить в отелесненную вещественность, а затем и просто в вещь. «Перед лицом вечности, - писал П.А.Флоренский, - все должны разоблачиться ото всего тленного и стать нагими. И понятна отсюда пустота души, лишившейся большей части своего содержания»[745]. Пустотность души должна быть трансцендентно соразмерной «нищете духа» лишь при этих условиях она вновь может в него «свернуться». Душа отягощенная вещами, и более того, сама превратившаяся в вещь не в состоянии предстать пред Духом в своей изначальной чистоте. Именно о таких душах говорится, что они оказались окончательно загубленными их «владельцами», польстившимися на прельщения князя мира сего. Естественный человек, измученный этими вечными проблемами становится крайне неэффективным для реализации целей технологического прогресса, а потому и подлежит замещению человеком искусственным.

Создание искусственного человека, в котором все естественные процессы будут заменены на технологические и есть цель технологической утопии, которая обретает все больше своих сторонников. Но ведь это уже будет не Субъект, а Объект, скажете вы и будете совершенно правы. В этом то и состоит стратегическая цель рационального Дискурса или дискурсивного Рацио: осуществить полную и окончательную редукцию Субъекта к Объекту, а затем реифицировать Объект в качестве Субъекта.

По набору «поведенческих актов» Человек и Машина становятся все более онтологически аутентичными, различающиеся лишь тем, что основу «человеческого поведения» составляют, в основном, биогенные, а «машинного поведения» – техногенные процессы. Однако и та и другая формы внешнего поведения вполне в состоянии интегрироваться в некий био-технологический симбиоз, обладающий единой дескриптивно-нормативной системой взаимодействия, способной в перспективе стать мономорфной за счет радикальной технологизации человеческой телесности. Создание биоробота, а затем и просто робота уже не является фантастическим проектом, он вполне может реализоваться как только человек вознамерится окончательно укорениться в универсум самообъективаций. Человек, освободившийся от своей биологической оболочки не будет более нуждаться в каких либо ограничивающих поведение нормах, оно будет полностью и окончательно регулироваться всеобщим рациональным дискурсом. Конечно же это утопия, но как известно утопические проекты, к сожалению, имеют тенденцию воплощаться в жизнь и, главное, в особо изуверских формах. Опираясь на диктат потребностей над способностями, автоманипулируемый субъект свое открытое поведение, сам того не осознавая, будет организовывать в качестве некоей ментальной разновидности рационализированного технологического процесса. Социальная технология окончательно инверсируется в свою противоположность – в технологическую социальность, шаблон поведения и чувств телесной массы окажется столь мономорфным, что вполне будет поддаваться строго научному прогнозированию и рациональной регламентации.

Не за горами создание некоей разветвленной системы «регламентных работ», в рамках которой периодически будут устраняться выявленные дефекты и поломки в человеческих телах постепенно вырабатывающих свой «витальный ресурс». Эта система «капитального ремонта» несомненно будет обеспечиваться целым комплексом био-технологических структур и дисциплин, в которых воплотятся наконец-то утопические идеи евгеники. Последовательно интроецируя природу объекта в ментальность трансцендентного надприродного субъекта, историцизм в конце концов обретет своего идеального псевдосубъекта.

Универсум объективаций может оставаться онтологически устойчивым отнюдь не за счет укорененности в нем телесного субъекта, а в связи с тем, что сам телесный субъект экзистенциально связан со всей иерархией субличностей, даже в том случае, если они, в основном, оказываются вытесненными в сферу бессознательного. Быть заключенным в бессознательное означает для них инобытийствовать в тех онтологиях в которых их явное укоренение оказывается невозможным. Инобытийствование надтелесных Я в технологическом универсуме и придает ему столь необходимую, хотя и весьма относительную устойчивость. Однако именно с этими благотворными проявлениями высших форм телесности и ведет свою беспощадную борьбу телесное Я, окончательная победа над которыми несомненно окажется «пирровой». Как только сознание телесного субъекта посредством рационального дискурса окончательно покончит с неявным присутствием в технологическом универсуме высших форм телесности с их трансрациональными интенциями, прекратит свое существование и технологический универсум, а с его исчезновением завершится и перманентная экзистенциальная катастрофа.

Реализация любых радикальных целей в сфере отчужденных сущностей, как правило, приводит к обратному результату, чем более более Человек расчеловечивался обществом, тем более десоциализировалось и само Общество, постепенно превращаясь из «вещественной социальности» в «социальную вещественность». Вещи одна за другой стали освобождаться от социальности как от своего весьма инородного предиката. В конечном счете десоциализированный мир вещей окончательно обособился в универсум технологических объективаций и подмял под себя все те общественные структуры, которым еще не так давно служил верой и правдой. Теперь сами социальные феномены становятся своеобразными потребительными стоимостями для универсума хищных вещей. Телесный субъект способен идентифицировать себя лишь с телесной организацией мира, ему недоступны более высокие формы самоидентификации. В ментальном плане социальная катастрофа, прежде всего, вызвана утратой индивидом своей социальной аутентичности, что и определяет особый характер и содержание третьего этапа кризиса гуманизма. Происходит разрыв социально опосредованного гуманизма с телесно превращенной формой человечности. Технологический универсум не в состоянии мириться с надрациональными формами человечности, рационализированный гуманизм выступает самой высшей формой антигуманизма еще и потому, что его обратной стороной является рациональное самоотчуждение человека. По глубинной сути своей технология не может быть гуманной как и гуманизм – технологичным. Создание разветвленной системы рационального псевдогуманизма необходимо лишь в целях апологетики бесчеловечной истории развития современного технологизированного мира, в чем объектоцентристская идеологема весьма преуспела.

Технология в момент своего рождения в качестве относительно самостоятельной онтологии уже несла в себе «свое иное», унаследованное от Иного от технологических праформ, содержавшихся в Цивлилизации и Культуре. С началом грехопадения человеческая экзистенция разворачивается в активном противодействии «развивающихся» структур Иного «эманационным» формам Неиного. Последовательное богостановление человека и его перманентная дегуманизация с момента сотворения мира становятся двумя основными полюсами его противоречивой экзистенции. ««Человек», - писал Шелер, - в котором, возможно, бессознательно для него самого всегда, происходит относительное Бого становление там и тогда, где и когда он есть лишь качественно нечто большее, чем животное, есть не покоящееся бытие, не факт, а только возможное направление процесса и одновременно – в рамках человека как существа природного, - вечная задача, вечно сияющая цель. Да, в этом смысле нет человека как вещи, - даже как относительно константной вещи, - но есть лишь вечная «возможная», в каждый момент времени свободно совершающаяся гуманизация, никогда, даже в историческое время не прекращающееся становление человека – часто с глубокими провалами в относительное озверение. В любой момент жизни в каждом из нас в отдельности и в целых народах эти регрессивные движения борются с процессом гуманизации»[746]. Особо обостряется борьба между Неиным и Иным, Богом и дьяволом на заключительной стадии метаистории, когда складывается универсум объективаций субъективного, призванный стать либо «твердью», «субстанцией» для Иерархического Человека, либо нижней бездной бытия, за которой разверзается абсолютное царство Неиного=Дьявола или что тоже самое Упорядоченного Хаоса, несущего смерть и разложение всему живому и гармоничному в Сущем.

Присутствие при смерти является наиболее остро переживаемым феноменом, придающим особую остроту человеческим ощущениям на «пиру во время чумы». Перенасытившийся внешними благами человек более всего начинает жаждать вечного успокоения. «Итак, мир идет к концу, - с прискорбием констатирует Н.Ф.Федоров, - а человек своей деятельностью даже способствует приближению конца, ибо цивилизация эксплуатирующая, но не восстанавливающая, не может иметь другого результата, кроме ускорения конца»[747]. Некрофильство становится основой для формирования человеконенавистнической идеологии, основу которой составляет идея тотального насилия во имя полной реализации воли к власти. Именно в этих условиях объектоцентристская мировоззренческая схематика находит свою максимальную востребованность со стороны массового человека, ведь в ней идея господства над миром возведена в абсолют.

Телесная организация мира, провоцируя развертывание все более низменных биогенных потребностей человека, постепенно превращает его в один из рядоположных объектов в универсуме человеческих самообъективаций, а точнее превращает его в некий рудимент искусственного организма, который должен отпасть сам собою, как пресловутый обезьяний хвост как только та вознамерилась стать человеком. Отторжение от «объективной реальности» всего субъективного в целях онтологической чистоты ее само-движения, авто-эволюции, есть не что иное как последняя фаза самоотчуждения, самовытеснения человека из им же самим выстроенного мироздания, «субъектом» такого окончательного отчуждения и вытеснения оказывается его собственная квазителесность, квазивитальность. Постепенно превращаясь в вещь, по своим «объективным параметрам» человек все более уступает «настоящим» вещам, которые в своем «становлении» обретают все более универсальные и абсолютные формы. Среди самообъективаций он оказывается самой неэффективной вещью, чья субстанция уже не выдерживает темпов эволюции, а потому, в связи с «онтологической ненадежностью» обречена на гибель. Абсолютная воля к власти в своей последней степени есть воля к Самоубийству во вселенских масштабах. Нерон, сжигавший Рим, видимо ощущал нечто более «высокое» нежели, то что ощущала огромная череда творцов, его возводивших. Этим более «высоким» и выступает воля к смерти, как высшая форма власти над своей собственной экзистенцией. Синдром Герострата и Нерона заложен в глубинных слоях человеческой телесности и он себя проявит в полную силу, как только этот пласт сознания превратится в последнюю «идею фикс», когда современная «концепция выживания» превратится в «концепцию тотального перевоплощения», будь то идея бесконечного клонирования, или галографической визуализации человеческой телесности, да мало ли под какую «высокую идею» можно реализовать «волю к смерти», в любом случае средством онтологического самоубийства станет желание полностью раствориться со своими квазипотребностями в универсуме полезностей, стать элементом объективной реальности.

Метаисторический этап, связанный с переходом от Цивилизации к Технологии не мог не завершиться социальной катастрофой, Молоху Прогресса нужна была новая жертва и ею стала социальная жизнь человека. Однако технология, как до нее и цивилизация и культура не повинна в том, что оказалась не столько средством социального созидания, сколько орудием разрушения человеческого общества. “Направленность техники - писал Карл Ясперс, - не может быть выведена из самой техники, ее следует искать в осознанном этосе. Человек должен сам найти путь к управлению техникой. Он должен отчетливо уяснить себе потребности, проверить их и определить их иерархию”.[748] Такой же точки зрения придерживается и Хюбнер. Весьма нелогично, считает он, было бы ожидать воплощения традиционных ценностей в той самой технике, которая содействовала переосмыслению или даже разрушению этих ценностей. С другой стороны, нельзя некритически ставить в упрек технике разрушение традиционного гуманизма и на этом основании упрямо противиться ей. Этот унаследованный нами гуманизм не является таким уж безупречным, как некоторые полагают, иначе вряд ли бы его постигла такая судьба[749].

С социальной катастрофой еще более расширяется присутствие Иного в Сущем, оно становится не только тотальным, но и предельно тоталитарным. Технологическое Иное окончательно вытесняет в Бессознательное все формы Неиного в Сущем. Сущее превращается в технологически упорядоченный хаос, чреватый уже не только социальной, но и природной катастрофой, подводящей к завершению перманентную экзистенциальную катастрофу. Заняв место Абсолюта, Тело становится Абсолютно Иным – Объектом, который и есть не что иное как Абсолютно Самоотчужденный Субъект. Но так как Квазителесность продолжает существовать в качестве Субъекта, хотя и предельно самоотчужденного, его экзистенция все еще остается по эту строну Бытия и своими онтологическими, хотя и отрицательными проекциями составляет историцистские формы Сущего. Мир внешний окончательно обособляется от мира внутреннего и тот оказывается его «онтологическим пленником», узником в камере смертников, наслаждающимся изысканными вещами – ведь таково его последнее предсмертное желание, которое палачами всегда почиталось за священное. Когда наступит эпоха абсолютного господства князя мира сего, человек будет буквально купаться в земных благах, которые явятся следствием сверхупорядоченности мирожизненных процессов. Но это будет предельно греховная жизнь, так как человек окончательно утратит чувство духовной гармонии.

Технология оказывается великой неудачей уже не только Цивилизации, но и Экзистенции в целом. Весь вопрос заключается в том, сумеет ли человек наконец-то осознать в чем эта неудача заключается и по возможности извлечь из нее уроки. Наиболее важным вопросом современной истории является вопрос о том сумеет ли человек преодолеть свое объектно-технологическое самоотчуждение, в ситуации, когда социальная катастрофа все более воспринимается им в качестве неизбежной? Опять приходится полагаться лишь на чудо, при условии, естественно, что человек окончательно еще не утратил способности воскрешать в себе сокровенное ставшее потаенным. В Коране говорится: «Поистине, Бог не меняет того, что с людьми, пока они сами не переменят того, что с ними (Сура 13:12.)». Это чудо может произойти, если человек сумеет восстановить контроль социума над технологий, культуры над социумом, а культа над культурой. «Истинный путь, - писал Н.Бердяев, - есть путь духовного освобождения от «мира», освобождения духа человеческого из плена у необходимости»[750]. Однако восстановление этих жизненно важных онтологических приоритетов возможно лишь при условии если сокровенное вновь станет путеводной звездой человеческого самовозвращения. Главной целью сохранения человечества выступает отнюдь не спасение его объектного присутствия в Теле, а восстановление его субъектной аутентичности с Духом. Может быть именно на закате технологического эры, человек за счет внутренней ментальной реинверсии вновь окажется вновь способным быть подлинным субъектом своей метаистории и зависнув над низшей бездной бытия, найдет в себе силы поступиться внешними, а главное временными благами во имя вечной жизни в Духе.