Достоевщина какая-то

Вот, их взяли на этом деле и расстреляли... Когда я об этом узнал, то понял – если бы я тогда не отдал бы им все свои запасы дури, то вполне мог бы вместе с ними рубить старушку. Запросто. Значит, я тогда сам спас себе жизнь…

Так вот, нас долго везли в эшелоне в неизвестном направлении. Командование никогда не сообщает пункт назначения. В результате, привезли в это самое село Лебяжье Ломоносовского района, а ныне Ораниенбаумского. Ораниенбаум переводится, как «апельсиновое дерево». Это в окрестностях Петербурга. В советские времена его переименовали в город Ломоносов. Есть даже анекдот по этому поводу: «На самом деле, Ломоносов был евреем. Почему? Потому что его настоящая фамилия Ораниенбаум!»... В часе езды на запад от Ломоносова располагался наш учебный авиаполк. Рядом находились знаменитые форты «Красная Горка» и «Серая лошадь», – отсюда подавляли не менее знаменитый кронштадтский мятеж большевики во время десятого съезда партии. Прямо на берегу Финского залива, в сосновом лесу располагался тот учебный авиационный полк, в которой я попал служить.

Учебка называлась ШМАС. Расшифровывается как «Школа младших авиационных специалистов». Летная служба считалась очень хорошей, майор-полковник не обманул. Мы начали с курса молодого бойца. Вещь достаточно неприятная. В шесть утра «Рота подъем!», значит, и поехали бегать по всему плацу. Выпить не дают вообще, и решительно никаких возможностей к кайфовой жизни нет. Но приблизительно через недели две-три начальство стало задумываться, как бы меня использовать более продуктивно, чем просто гонять по плацу и очки драить. Качество речи меня всегда выдавало. Или я как-то выделялся своей интеллигентностью. Хотя я никому и ни на что не жаловался – гоняют, так гоняют, бегать, так бегать, прыгать, так прыгать. Неохота, конечно, но бывает и хуже.

Мое освобождение от строевой службы произошло случайно. В один из этих прекрасных дней состоялся смотр строевой подготовки авиаполка. Командование по невинности или по недосмотру поставило меня в первую шеренгу справа. То, есть ближе остальных к трибуне. А я был довольно высоким парнем, до того как сломал позвоночник. На смотр приехал генерал Кардашев с инспекцией. Идем мы себе строевым шагом, при подходе к трибуне следовало приветствовать начальство со всеми делами. Когда наш взвод прошел мимо трибуны, генерал Кардашев, указав на меня, гневно приказал командиру части: «Уберите эту балерину из строя!». Что и было выполнено. Кажется, это оказалось единственной претензией к части. Меня вытащили из шеренги, но не наказали. Потому что командиру полка полковнику Штерну доложили, что у меня имеется высшее историческое образование.

Начальство ко мне, вообще, очень хорошо относилось. В учебке как раз открылась школа прапорщиков, где основные предметы ничем не отличались от тех, которые меня заставляли читать в мореходке, и я стал их преподавать. В городе это вынести было невозможно, а в армии – в самый раз, особенно если обкуришься. В рамках политподготовки было достаточно выучить состав блока НАТО, а также биографию Ленина. Это считалось совершенно непознаваемыми дисциплинами. Командир части меня вызвал и спрашивает, не могу ли я попреподавать в этой самой школе. Пообещал произвести в младшие сержанты. Я сказал, что это сложная процедура, потому что мне нужно много готовиться и сидеть в библиотеке. Мне наляпали две лычки, освободили от строевой подготовки. Вместо нее я ходил в библиотеку. Полковые библиотеки – это мечта. Намного лучше, чем сельские. Там все можно найти. Именно в этих библиотеках я стал образованным человеком. Прочел всего Альфонса Доде, сплошняком прочитал Эмиля Золя, всего Сервантеса, какого-нибудь Алоиза Ирасека или Мартина Андерсена Нексе. Поляков, помню, перечитал – Пруса, Жеромского, Сенкевича. Кучу всего. Дома я бы в жизни не удосужился это сделать, а здесь читалось запоем. Сидел там целыми днями и читал книжки. И горя не знал.

Лекции по биографии Ленина я проводил следующим образом. Придумывал имена, события, действующие лица. Выдумывал на ходу, изобретал что попало. Будущие прапорщики весь этот бред тщательно конспектировали. Все равно никто ничего не понимал. Да и на гимнастерке авторитетно висел ромбический университетский значок. Я рассказывал, как в Цюрихе Ленин проводил время с Инессой Арманд или Кларой Цеткин и какие последствия эти встречи имели для Второго Интернационала... Проверять ведь никому в голову не приходило, поскольку факты редкие, на что я обращал их особое внимание. Помню, придумал, что на самом деле у Ленина был роман с Фаиной Каплан, но он ей предпочел Крупскую. И Фаина в него стреляла из ревности. Слушателям все это необычайно нравилось.

Поскольку я стал младшим сержантом «особого назначения», то подчиняться мне было, в сущности, некому. Меня нельзя было гонять, так как я находился вне строя. И никто меня не трогал. Единственный человек, который меня за все это возненавидел, был замполит нашей роты капитан Степаненко… Можно я пойду в сортир, потому что потом лучше расскажу?..

…Так вот, продолжая эту бесценную мысль, замечу, что капитан Степаненко был недоволен моим вольным статусом и высшим образованием. А он учился где-то мучительно долго и на заочном. И вообще он злился, что я нахожусь на особом положении и имею возможность ему не подчиниться, апеллируя к приказу вышестоящего начальника. Ему оставалось лишь каждый раз искать возможность опередить этот приказ. При этом командир роты майор Ананьев и командир полка ко мне очень хорошо относились. Я им был вполне удобен, они даже пытались вести со мной интеллектуальные беседы «про историю», и вообще за жизнь. А я всегда их охотно вел с каждым желающим. А этот замполит, наверное, точно знал, как надо жить правильно, и очень не любил таких бесед, он более всего хотел всеми командовать. Но, желательнее всего, именно мной. Не упускал случая, чтобы меня как-то достать. Если командир роты с утра был на месте, то он распоряжался, чтобы я спокойно шел в свою библиотеку, и оттуда меня уже никак не выскрести. Но если командир роты с утра отсутствовал или отвлекался, то замполит мог успеть меня перехватить и распорядиться иначе. И он всегда этим пользовался. Особенно он наслаждался, посылая меня на хозработы. Причем, на самые унизительные.

Как-то утром командира роты не было на построении, и замполит быстренько отправил меня на хозработу. Надо признать, чувство юмора у него было. Но особое, солдатское. Нужно было кого-то отрядить в помощь свинаркам полкового свинарника. Ну, кого же, как не меня? «Это очень ответственное задание, – рассуждал перед строем замполит, глумливо ухмыляясь. - Никто его не сможет выполнить лучше вас, ведь у вас высшее университетское образование. А остальные университетов не кончали, им никак не справиться». Что ж, деваться некуда, приказ есть приказ. Одели меня в военно-хозяйственную робу и отправили. Я прибыл на ферму и поступил в распоряжение двух свинарок. Они распорядились спаривать хряка с маткой. Для этого нужно вытащить хряка и отогнать к маткам в соседний свинарник. А ему неохота идти, потому что лень. Ты бы видел этого хряка! Он такой здоровенный, в тысячу раз больше меня, килограммов триста весу. Я его боюсь, значит. Пинаю сапогами, тот нехотя, но встал.

Свинарка говорит: «Возьмите веревку и перетащите его». У них там какая-то своя технология. А я вообще-то существо субтильное. Ну куда мне справиться с таким хряком? В таком деле навыки нужны. Я имею в виду, профессиональные. Короче, я его сумел как-то выпихнуть из свинарника, а он убежал в лес. Я его с улюлюканьем побежал ловить, не справился. Пришла подмога, ищем хряка по лесу.

Тогда мне дали другую работу, поскольку конец рабочего дня еще не наступил. Вручили ведро и приказали черпать свиную мочу, чтобы я провел, таким образом, оставшееся рабочее время. В центре свинарника была такая приятного вида яма для стока и в ней полно свинячьей мочи. Ее надо было время от времени вычерпывать. Я честно и старательно черпал свинячью мочу несколько часов, и свинарки сказали, что это единственное, на что я способен. И то не очень.

Судьба того спаривания мне неизвестна, поскольку кончился рабочий день, рота уходила с аэродрома, и меня забрали. Вели вне строя, с подветренной стороны, вонь от моей дипломированной особы шла кошмарная, даже по казарменным меркам. В части старшина выдал новую одежду в индивидуальном порядке и позволил помыться в бане в виде исключения.

Но замполит все равно оставался неудовлетворенным – он то ставил меня дневальным, то посылал драить очки. И однажды, увлекшись, он совершил крупную методологическую ошибку. Перестарался. Поскольку, рядом находился военный городок, где жили офицеры части, то замполит отправил меня посыльным к себе домой с каким-то поручением. Срочно передать какой-то пакет его жене. Я прибежал, позвонил в дверь, открыла эта самая жена. Молодая, красивая женщина. Я замер на пороге, затем вошел и мы, как бы потактичнее выразится, очень неплохо провели ближайшие семь-десять минут. То есть, понравились друг другу. И я стал бегать к ней в самоволки регулярно. Взвод меня, естественно, всячески прикрывал – замполита все терпеть не могли. Правда, все село об этих похождениях мгновенно узнало и стало активно это обсуждать. Интересно, ведь. Думаю, кое-что стал подозревать и сам замполит. Мне было удобнее всего к ней ходить на ночь, в те сутки, когда ее муж дежурил по части. Он не мог отлучиться с КПП и проверить, сплю ли я в казарме. Происходили эти дежурства довольно часто. Конечно же, я сильно рисковал – о моих ночных прогулках вскоре узнала и вся часть. Мало того, осталась этим очень довольна. Все потешались. На вечерней поверке личсостава сержант Жуколин зачитывал список и делал вид, что плохо видит. Когда называл мою фамилию, кто-то из взвода кричал «есть!». Возвращался я к шести часам, прямо к побудке. Пролезал через тайную, но всем известную дырку в заборе без пяти шесть и ложился в постель. Я вообще от природы очень пунктуальный человек, никогда не опаздываю. Через пять минут кричали «рота подъем!» и давали сорок пять секунд на то, чтобы одеться и выстроиться. Так я развлекался месяца полтора. В результате, замполит все узнал и решил поймать меня на горячем. В его очередное дежурство по части, вылезая из этой тайной дырки, я попал в руки комбата, его же собственные замполитовские руки, и руки сопутствующего им сержанта. Они меня ждали... Комбат даже расстроился, я ему нравился.

Естественно, меня арестовали. Командир части тоже был очень огорчен. Я ему тоже нравился, к тому же срывались мои лекции в школе прапорщиков. Читать-то биографию Ленина некому. Но что делать? Пришлось меня разжаловать. Через час меня вывели на плац и сорвали перед строем полка, под барабанную дробь, сержантские лычки. Потом отправили на «губу» на пять дней. Но мне, как всегда, дико свезло. Я вообще баловень судьбы. Авиаполк был большой, и у нас было свое немалое хозяйство, например, тот же свинарник. Была и своя полковая «губа». По какому-то счастливому совпадению или недоразумению меня охраняла моя родная рота... Мне в карцер разве что баб не водили. Выпивку таскали, ни на какие работы не гоняли. Правда, на прогулку караульный с автоматом под прицелом меня выводил. Потом заводил обратно и приносил выпивку. Это были едва ли не лучшие дни моей службы. В основном пили красный портвейн, покупали в селе. Мы с караульным и его автоматом однажды даже сами сходили за портвейном.

Дело в том, что «товарищи по оружию» меня любили, потому что я всегда охотно бегал в самоволку даже просто так, для остроты ощущений. Кроме того, у меня водились деньги. Мне семья присылала, они же дома все время волновались, что меня обижают. Ко мне в Лебяжье и мама, и жена приезжали по очереди, накупали кучу снеди и выпивки, я все это тащил в казарму. И оставляли деньги. Так вот, деньги у меня были почти всегда. Бегая в самоволки, я покупал выпивку и таскал ее в роту. Ведь солдатам платили лишь по три восемьдесят в месяц. Этого даже на самые дешевые сигареты не хватало. Вот я и таскал заодно и сигареты. А пронести выпивку в часть – целое искусство. Поскольку я ходил в библиотеку, у меня была возможность днем выйти в село и протащить выпивку. Но прятать бутылки было некуда, потому что у тебя ничего нет, и не положено. Надежнее всего прятать в галифе. Галифе просторные, а я всегда был худой, сапоги широкие. По две бутылки на каждую ногу, и две, под пояс – на животе. Если аккуратно идти, на КПП могут ничего не заметить. А если заметят, в крайнем случае, дашь ему бутылку. Киряли в углу, сержанту главное поставить, иначе не поймет...

Вскоре, «губа» кончилась, и я снова попал в лапы замполита, но уже разжалованный и лишенный высокого полкового покровительства. Естественно, он немедленно начал мне мстить. И снова пролетел. На следующий день после губы он послал меня в трехдневный наряд на кухню - чистить картошку и мыть посуду. Это было куда хуже, чем сидеть на губе и работать в свинарнике одновременно. Я должен был перемыть трижды в день по шестьсот тарелок, ложек и вилок. Делал я это ровно два дня, пока не простудился на сквозняках.

Поскольку у меня была объективно высокая температура, меня отправили в полковую санчасть. Положили в постель, начали лечить. Полежал денек, очухался. А родители мне присылали не только деньги, но и книги. На второй день, лежу себе в койке, читаю какой-то детектив по-французски. Кажется, Сименона. Идет врач с обходом, увидел это дело и обрадовался, как дитя. Он был из такой же семьи, как наша, где умели и любили читать по-французски. Мы мгновенно нашли общий язык и подружились. Такой же парень, как я, только закончил Медин и служил в санчасти. Его звали, кажется, Сережей. Я ему пожаловался на свою горькую судьбу. Он проникся и дал совет, как проваляться в санчасти подольше.

Надежнее всего, полагал он, симулировать заболевание почек. Нужно пойти к главврачу и пожаловаться на боли в пояснице. Показал места, где и как должно болеть, и четко указал симптомы. Сказал, что если я сумею заставить главврача засомневаться, то он, главврач, вызовет его, Сережу, на консультацию. Так оно и оказалось. Актер я неплохой, что бы ни говорила моя мать, и медицинский консилиум послал меня на анализ мочи. Я зашел в сортир, проколол палец и капнул в анализы капельку крови. Сережа меня так научил. Анализ действительно показал, что в моей моче бушуют белок и кровь. Я делал все, как мне велел мой новый приятель. Тут же меня положили в койку и посадили на диету. Почки оказались такими больными, что сил не было никаких. Ежедневно по утрам я сдавал на анализы мочу с кровью. Мне готовили специальную диетическую еду. Рекомендовали постельный режим, выходить только в туалет. Дневальный приносил мне паровую котлетку в постель.

Лежать в санчасти было сплошным удовольствием. Целый месяц мне удалось проваляться в койке, словно в санатории. При определенной настойчивости можно раздобыть через санитарку спирт. Дни шли своим чередом. Книг полно. Еда хорошая, деньги есть, спирт есть, санитарка есть, кореша есть. Кровь в моче бушует, я прохлаждаюсь, читаю и сплю. Чудесно устроился, выходить совершенно не хочется. Увы, главврачу это надоело. И он решил отправить меня на обследование, потому что дела с анализами никак не шли на поправку. И он не хотел нести за это ответственность. Меня планировали отвезти в Ленинград, в окружной госпиталь, и там вставить катетер с лампочкой через член, чтобы визуально убедиться в моих болячках. Я перепугался до судорог и решил, что лучше пойду снова мыть сортиры, нежели даром терпеть такие мучения. В тот же день перестал капать, и меня выписали из санчасти...

Мне снова повезло – пока я валялся в санчасти, замполита, капитана Степаненко услали на какие-то двухмесячные курсы повышения чего-то там. Школа прапорщиков за это же время закрылась, мои слушатели хоть и стали прапорщиками, но так и остались в невежестве, без пикантных деталей биографии Ленина. К тому времени и срок учебки подошел к концу. Мне выдали удостоверение авиамеханика третьего класса (в табеле стояла единственная четверка по строевой подготовке). В реальности я даже не догадывался, как устроен вертолет или самолет, хоть по этим предметам у меня стояли пятерки. В принципе, командир части даже склонялся к тому, чтобы меня оставить на следующие полгода преподавать в очередной школе прапорщиков. Но они не решились - история с женой замполита имела сильный резонанс, и, чтобы ее замять и забыть, разумно было бы от меня избавиться. Да и замполит должен был скоро вернуться. Значит, мне хана. Я сам попросился, чтобы меня куда-нибудь услали. И меня распределили в боевую часть, в город Чимкент, я забыл уже какой республики, по-моему, Узбекской.

Это было очень удачное изгнание. Как ссылка в Среднюю Азию. Этим немедленно следовало воспользоваться. Я ведь мальчик резвый. Мне снова повезло - мой друг Алпоп учился в это время в аспирантуре, в Ленинграде. Он ко мне приехал в гости перед самым моим распределением, и я попросил его мне помочь в дезертирстве. В Чимкент нужно ехать через станцию Арысь под Ташкентом, и ехать до этой Арыси четверо суток. У Алпопа имелся его аспирантский билет. И мы составили план бегства...

Нас, распределенных, с несколькими солдатами сопровождал лейтенант. На Московском вокзале я отдал своему корешу, командиру группы, сержанту, все свои армейские бебехи, вывернулся из-под носа лейтенанта и убежал прямо с платформы. Под сортиром меня ждал Алпоп. Я переоделся в сортире в гражданскую одежду, которую он мне принес. Он же мне купил билет на самолет в Одессу по аспирантскому билету и своему паспорту. Мы тут же умчались на тачке в Пулково, и я улетел домой, где бросился в объятия своей любимой жены и не менее любимых родителей. А поезд себе уехал. Ребята мне потом рассказывали, что лейтенант некоторое время пометался по перрону, а потом плюнул. Я заранее был уверен, что он не станет докладывать о моем исчезновении своему начальству. Сам же и получит.

Через четверо суток состав должен был прибыть на станцию Арысь, под Ташкентом. Дома я провел три дня. Галка и родители просто одурели от неожиданного счастья. После чего меня посадили на самолет Одесса-Ташкент. Мне мама тогда сказала «Теперь я верю, что ты не пропадешь». Я прилетел в Ташкент ранним утром, выяснил расписание электричек до Арыси. Это – примерно, как Раздельная для Одессы. Погулял целый день по Ташкенту, вино там, надо заметить, очень вкусное. А так, город – не ахти. Вечером поехал в Арысь, дождался на станции свой эшелон, переоделся в сортире в военную форму, а гражданскую одежду тут же отправил Алпопу посылкой со станционной вокзальной почты.

Поехали в Чимкент. Но в части, куда нас распределили, мы оказались лишними. И нашу группу переправили в Семипалатинск, где нас приняли, и зачисли в авиачасть - небольшую, но самую настоящую боевую эскадрилью. Эта эскадрилья должна была выполнять какой-то очень важный приказ. А что за приказ – никто не знал, это была военная тайна. В общем, нас переодели в шикарную форму: береты, тельняшки, укороченные сапожки, все дела. Десантные летчики. Все понты. «Стоим на страже, всегда, всегда…». Эскадрилья должна была охранять наши воздушные рубежи. Периодически заезжие политруки пугали нас нападением китайцев, поскольку с Китаем тогда были дурные отношения. Мы постоянно тренировались в том, чтобы противостоять внезапному натиску коварного врага. Нам все время говорили, что китайцы могут ворваться в расположение нашей части в любую минуту. Хотя Семипалатинск находился, по-моему, в трехстах километрах от советско-китайской границы. Никто к этому серьезно не относился. Просто, каждый выполнял свою работу. В этой части вообще было мало солдат. Всего тридцать человек срочников. И столько же прапорщиков, вспомогательного состава. Остальные были офицерами и боевыми летчиками. Вся эскадрилья – человек сто пятьдесят. Летчики были, в большинстве своем, удивительно славными ребятами. Они все время летали, занимались своим делом.

Такие солдаты, как мы, работали в службе технического обеспечения. Крутили гайки в самолетах на аэродроме, ходили в караул и другие наряды. Через несколько дней меня подвели к самолету и вручили гаечный ключ. А я не знаю, как эта гайка выглядит и где она находится. Даже не догадываюсь. Стою себе с этим ключом, горюнюсь и думаю, что до конца службы уж точно буду чистить свинарники. Тут идет командир эскадрильи полковник Порядин, говорит мне: «Быстро подкрутить обечайку». «А что это?» – спрашиваю. Он на меня уставился: «Вы что, вообще ничего не умеете делать?». Я ответил, что умею только говорить, писать и читать. Мы с ним начинаем беседу, и он удивляется: «Боже, какой интеллигентный человек! Кто вас сюда засунул?.. У меня дети в школе учатся. Это же ужас, а не школа. Вы даже себе представить не можете. Вы не могли бы им лекцию по истории прочесть?». Я ему отвечаю, что с удовольствием, но не знаю, возможно ли это. Тут подходит замполит части, капитан Залитко, который учился заочно в семипалатинском пединституте. Вступает в разговор и радуется: «Прекрасно! Мне как раз нужны конспекты лекций по научному коммунизму в количестве тридцати шести штук». Я говорю: «Элементарно, Ватсон. Но это долгая и сложная работа. Потому что надо ходить в библиотеку за литературой, а также печатать лекции на машинке». Они радостно закивали. «У нас есть хорошая машинка «Оптима». Совсем новая. Никто не умеет с ней обращаться. Вам подойдет?». «Очень даже подойдет», - почтительно отвечаю.

Договорились. Они забрали у меня гаечный ключ и больше я его, хвала Господу, никогда не видел. И, для того чтобы освободить меня от всех строевых и прочих дел, полковник Порядин назначил меня в вечный наряд. Я стал дежурным писарем штаба. Для работы мне выделялся кабинет замполита вместе с упомянутой пишущей машинкой «Оптима». Они, правда, предварительно вежливо осведомились, умею ли я ей пользоваться. Я устроился за столом поудобнее и так небрежно говорю: «Диктуйте что-нибудь». Залитко взял какой-то военно-политический журнал и стал диктовать, я, естественно, застрочил как пулемет. Посмотрели – на странице ни одной опечатки. И поля соблюдены. Порядин искренне восхитился и снова сделал мне комплимент: «Вот бы некоторые наши летчики так летать научились!».

Короче, мне была выписана увольнительная на каждый день с девяти утра до девяти вечера. Для творческой работы в семипалатинской библиотеке. А также, чтобы меня никто не обидел (например, начальник штаба, который меня терпеть не мог), мне опять нашили сержантские лычки. Имеют право.

Прежде всего, я записался в публичную библиотеку и стал в нее ходить. Город Семипалатинск, если интересно, довольно симпатичный, занюханный, слегка похож на наш Николаев, только поменьше и с некоторым казахским оттенком. Время от времени меня водили на аэродром, но не слишком настойчиво.

Между офицерским летным составом и солдатами-срочниками почти всегда соблюдались достаточно мягкие отношения. Во-первых, летчики заняты делом и вообще приличные люди. Во-вторых, они не хотели портить отношения с обслуживающим персоналом, поскольку гайку в самолете могли из мести неправильно закрутить. Это же летающая, а не земноводная техника. Дедовщина, разумеется, имела место быть, но только среди солдат. А офицеры побаивались сведения счетов. Однажды, к нам прибыл новый старлей. Он, видимо, был поцем конченным. Решил выпендриться. Как-то, мы шли вольным строем из какого-то расположения. Он идет рядом и нервничает. Вдруг как закричит: «Эскадрилья, смир-р-рно!». Все замерли от изумления. Он орет: «Строевым шагом, марш!». Знаешь, какая была реакция? Все разбрелись по кустам мочиться.

В рамках обязательной тренировочной программы выполнялись регулярные парашютные прыжки. Был такой солдат по имени Хасан, которого этот старлей заставлял жрать свинину. Так вот, Хасан свернул ему парашют. Да так, что тот не раскрылся. Он его убил из мести. Восточный человек...

Мне очень нравилось ходить на полеты и летать с этими ребятами. Настоящие мужчины. Я даже на МИГе полетал и на вертолетах. Местность с высоты птичьего полета очень красива. Но парашютных прыжков я избегал. Просто я видел, кто и как сворачивает эти парашюты. Это была наглядная иллюстрация «торжества ленинской национальной политики». Полупьяные или обкуренные узбеки и казахи, которых русские заставляли жрать свинину и сало, ненавидели нас всех. Я опасался, что и на меня тоже какой-нибудь доброжелатель найдется, и старался уходить в наряд, когда были обязательные парашютные прыжки. Так ни разу и не прыгнул. А в части было примерно около десяти процентов смертности во время выполнения парашютных прыжков. Это считалось нормой. Пополнять статистику своей преждевременной кончиной мне не хотелось.

Периодически падали и самолеты. Тоже по статистике. На моих глазах разбился СУ-26 из соседнего авиаполка. Причины катастрофы не разглашали, но в принципе, всем все было ясно. В эскадрилье вовсю воровали спирт. По инструкции полагался спирт очень высокого качества для противообледенительной системы. При взлете у самолета запотевают стекла кабины пилота. Спирт нужно заливать на стекла через упомянутую противообледенительную систему, чтобы обзор был беспрепятственным.

На каждую машину выделялось определенное количество спирта. С выпивкой в нашей части всегда была напряженка. Не говоря уже о психологическом факторе: какой смысл заливать спирт в систему, когда его можно выпить? Естественно, его туда никто не заливал. В армии вообще выпивку солдатам достать трудно. Поэтому мы изобретали разные вещи. Пили тормозную жидкость. Она именовалась изысканно - «ликер шасси». С виду розовый гель, и не тошнит, вкус как у одеколона. Очень неплохо еще пить клей БФ-2. Производится на основе спирта. Технология проста. Необходимо его разогреть на газовой горелке и запустить в емкость вращающееся сверло сверлильного станка, или обыкновенной палкой наматывать клейкую слизь. В банке остается сам спирт. Омерзительного качества, мутный, но пить можно. Был, конечно, и медицинский спирт, но его можно достать только по особому блату.

Спирт из противообледенительной системы был наиболее доступен и умеренно вкусен. Я полагаю, что не слишком много спирта дотекало до самих стекол и летчики взлетали на ощупь. Все получалось с точностью до наоборот. Спирт выпивался. После чего пьяные летчики взлетали и ни хрена не видели. Самое забавное, что все было в порядке. Лишь однажды с аэродрома соседнего полка ПВО – у нас не было этой техники – взлетел СУ-26 и тут же рухнул на взлетную полосу. Пилот со штурманом даже катапультироваться не успели. То, о чем я рассказываю, не обязательная норма, но частое явление.

Видимо, такова ментальность нашей цивилизации. Советскому человеку спирт выдавать невозможно в принципе. Я это прочувствовал на себе, будучи начальником одной археологической экспедиции. На экспедицию тоже полагается какое-то количество спирта. Чтобы очищать дерево, например, гробовище, перед закреплением его клеем. Выдается он на складе в Институте археологии, в ограниченном количестве. Когда идет вскрытие, деревянные части надо зафиксировать и постараться не допустить их разрушения. По реставрационным нормам их следует заливать спиртом. На экспедицию полагалось три литра спирта. Почему три, я не знаю. По идее, нужно залить дерево спиртом, после покрыть клеем БФ и находка готова к консервации и расчистке. Дерево идет повсеместно при раскопках, поэтому три литра совершенно бессмысленны, это ничтожное количество. По наивности, я не знал, куда перелить этот спирт на складе, и взял канистру от краски. На что мой коллега Юра Гребенников, из николаевской экспедиции, сказал: «Ты с ума сошел! Пойди, достань какой-нибудь чистый бутыль. Твои ребята тебя убьют, если ты нальешь его в эту тару». Спирт, как правило, не доезжал до экспедиции. Его выпивали в дороге...

Среди всей этой солдатской публики в особых отношениях со мной оказался чеченец по имени Важа Муталиев. Он работал кочегаром, к самолетам его не подпускали. Родом из какого-то чеченского аула, где вообще не говорят по-русски. Однажды, в столовой кто-то начал заставлять Важу жрать сало. Я сделал обидчику замечание, тот успокоился, хотя и не сразу, и отстал от этого чеченца. Муталиев был верующим мусульманином. Видимо из благодарности он стал ходить за мной следом, как собака. Разговаривать Важа совершенно не умел. Через несколько дней мне стало неловко, и я даже попытался его вежливо отшить. Объяснял ему, что не сделал ничего особенного. Я действительно так думал, но он все равно ходил следом. Ладно, пусть ходит, мне даже немножко приятно. Так мы и ходили по части: я впереди, он чуть позади. Наверное, он решил, что я – его мама. Огромный такой, с усами, очень крепкий парень, неуклюжий.

В один прекрасный день произошла замечательная сцена. Дело в том, что мой солдатский случай был особый. Как выпускник университета я должен отслужить год. На Семипалатинск из этого срока приходилось ровно шесть месяцев. И поэтому я сразу переходил в категорию дембелей, не отслужив положенный срок для такого почетного звания. С точки зрения заслуженных дембелей это было несправедливо. То есть, получается, что я не дослужил, хоть и был старше по возрасту. «Настоящих дембелей», или «стариков» раздражало, что они должны служить два года, а я лишь один. А чем они хуже? Подумаешь, высшее образование.

Я всегда был субтильного телосложения. Драться физически не умею, и не обидит меня разве что ленивый. Но за все время службы в армии меня пальцем никто не тронул. Тем не менее, иногда они позволяли себе выражать неудовольствие на сей счет.

Однажды идем с Важей по казарме. Навстречу шагает дембель сержант Степанов, родом из-под Рязани. Крепыш с соответствующей будкой. Останавливается, смотрит на меня, и что-то там небрежно спрашивает. Причем не слишком злобным матерным текстом. Что-то вроде того: «Какого хуя ты свои вонючие портянки развесил мне под носом?». Самое обычное казарменное общение. Я открыл было рот, чтобы так же послать его в ответ, как из-за моей спины выходит Муталиев, берет Степанова за гимнастерку и выбрасывает в закрытое окно. Сержант вылетел, как пробка, с треском проломив раму и разбив стекло. Слава Богу, действие разворачивалось на первом этаже, долго падать не пришлось. На шум мгновенно сбежалась вся казарма. Степанов весь в крови орет матом уже по-настоящему. Народ смеется. Важа стоит, как памятник, скрестив руки на груди. Я спрашиваю: «Зачем ты это сделал?!» Муталиев спокойно так говорит: «Он обидел моего друга». Бедного Важу посадили на «губу», хотя я честно пытался спасти ситуацию. Степанова замазали зеленкой, а меня отправили на кухню. Дембели с тех пор боялись даже смотреть в мою сторону. Рыцарское поведение, не правда ли? Меня потрясло это кавказское чувство этики. Европейцы на такое не способны. Когда началась война в Чечне, я вспомнил о Важе и решил, что чеченский народ никто не победит никогда.

Но основная линия моей армейской жизни в Семипалатинске иная. Полковник Порядин дал мне неограниченную увольнительную и посадил писать эти лекции... Но прежде, чем продолжить, давай купим пива и пойдем ко мне домой, а то на пляже становится холодно...

Так вот, на чем мы остановились? А! Вспомнил. Можно я тебе расскажу эпиздот из своей биографии? Я прикрою дверь, потому что если слишком сильно его рассказывать, то моя жена этого не поймет.

С восстановлением сержантского звания я получил прежние права. Полковник Порядин был нормальным боевым летчиком. Он очень любил летать. Его кашей не корми, только дай полетать на МИГе. Боевые летчики – очень хорошие ребята. Я имею в виду советское время. Сильно они мне нравились. Нормальные люди. Никаких интриг. Аэродром – это вам не научное учреждение. И замполит был славный, тоже летал. Его просто назначили на эту должность, и ему пришлось учиться. Заочно. Меня посадили за машинку, и я писал ему конспекты. Самого замполита харило этим заниматься. В библиотеку я ходил пешком - аэродром находился неподалеку от города, и до нее было всего около часа ходьбы.

Пожалуй, я был первым солдатом, который записался в семипалатинскую библиотеку, после Достоевского. Он тут торчал в ссылке и явно посещал библиотеку. Куда же ему было еще ходить? Там устроен целый музей Достоевского... Так вот, в библиотеке была... Можно я чуть-чуть понижу тон? Библиотекарша, разумеется. Она влюбилась в меня и в мою форму. Довольно симпатичная девица. Ее мамаша работала сутки через трое, и поэтому я мог не бегать к ней на ночь, а приходить днем. А в самой части я склеил буфетчицу. Обычная мужская жизнь. Но нарвался я на другую неприятность. Мне было мало...