Автономность драматической речи

Внесюжетный характер имеют в драме прежде всего монологи персонажей-идеологов. Таковы, например, в «Грозе» в равной степени рассуждения Кулигина и Феклуши, при всей противоположности их идей и оценок. Чем больше обобщений и риторической выстроенности, тем более очевиден такой характер высказывания. Это же можно сказать и о такой разновидности диалогов, как диспуты. Достаточно очевидно эмансипированы от сюжетных функций, например, разговоры о «гордом человеке» в «На дне». Исследователи говорят об особой разновидности пьесы-диспута, разработанной Ибсеном и Шоу.

От того, что мы нашли у Чехова, этот вариант отличается тем, что в его персонажах переживание собственного и общего жизненного неустройства и постоянные попытки осознать это положение дел ни в каких интеллектуально отстоявшихся и риторически оформленных высказываниях не выражаются (все риторические монологи — всегда не о том, а потому и некстати). Не случайно в «Вишневом саде» никакого разговора на предложенную тему о «гордом человеке» не получается, хоть Петя Трофимов, по-видимому, и читал в отличие от Симеонова-Пищика Ницше.

Чем более необходимо автору сделать предметом осмысления читателя сюжет пьесы в целом, тем значимее в ней вставные тексты. Таков не только прием «пьесы в пьесе», о котором мы уже говорили, но и другие, аналогичные ему: чтение отрывка из «Sur l'eau» Мопассана в «Чайке», стихотворение Беранже, притча о праведной земле и песня в «На дне».

Все сказанное приводит к выводу: в слове драмы автор выражает устойчивые, зачастую неизменные позиции персонажей, а не только их сиюминутные реакции на то или иное положение. Нужно учесть, конечно, что у Чехова, например, сознательно избранные позиции, как правило, искусственны, фальшивы; главное и подлинное высказывается невольно.