Картина шестая

Кабинет Петра Ивановича. Он работает за столом. Вбегает радостный, взволнованный Александр.

АЛЕКСАНДР: Здравствуйте, дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Здравствуй, Александр! Что это тебя давно не видно?.. Да что с тобой? У тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест?

Александр мотнул головой.

Ну, деньги?

АЛЕКСАНДР: Нет.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так что же ты таким полководцем смотришь?

АЛЕКСАНДР: Вы ничего не замечаете в моем лице?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что-то глуповатое... Постой-ка... Ты влюблен? Так, что ли, угадал?.. Так и есть! Как это я сразу не догадался! Так вот отчего ты стал ленив...

АЛЕКСАНДР: Я не ленив — я молод.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Следовательно — глуп.

АЛЕКСАНДР: В Наденьку Любецкую.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не спрашивал... В кого бы ни было — все одна дурь... В какую Любецкую? Это что с бородавкой?

АЛЕКСАНДР: Какая бородавка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: У самого носа. Ты все еще не разглядел?

АЛЕКСАНДР: Вы все смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, все равно.

АЛЕКСАНДР: Все равно! Наденька! Неужели вы не заметили ее? Видеть однажды — и не заметить!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? Ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?..

АЛЕКСАНДР: Далась вам эта бородавка!.. Можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? В разговоре с ней вы не услышите пошлых общих мест... Ужели корсет вечно будет подавлять и вздох любви, и вопль растерзанного сердца? Неужели не даст простора чувству?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Перед мужем потом все обнаружится. Есть дуры, что прежде времени раскрывают то, что следовало бы прятать да подавлять, но зато после слезы да слезы... Не расчет!

АЛЕКСАНДР: И тут расчет, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как и везде, мой милый.

АЛЕКСАНДР: По-вашему, и чувством надо управлять, как паром: то выпустил, то остановил, открыл клапан, закрыл...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, этот клапан недаром природа дала человеку. Это рассудок. А ты вот не всегда им пользуешься — жаль!

АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, грустно слушать вас... Все не так! Жизнь прекрасна! (С размаху обнял Петра Ивановича.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Александр! Закрой клапан! весь пар выпустил! смотри, что наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял прическу и закапал письмо... Посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономии! А неглуп!

АЛЕКСАНДР (смеется). Я счастлив!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, что я теперь стану делать с письмом?.

АЛЕКСАНДР: Я соскоблю и незаметно будет. (Бросается к столу, толкнул его, со стола упала статуэтка и разбилась.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Третья глупость, Александр! А это пятьдесят рублей стоит.

АЛЕКСАНДР: Я заплачу, я заплачу!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Заплачу! Это четвертая глупость... Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастье. Ну, нечего делать! (Сел в кресло.) Рассказывай, да поскорее.

АЛЕКСАНДР: Нет, дядюшка, эти вещи не рассказываются...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ведь хочешь рассказать, вижу. А впрочем... постой, я сам расскажу.

АЛЕКСАНДР: Забавно!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Очень забавно!.. Слушай же. Ты вчера виделся со своей красавицей наедине...

АЛЕКСАНДР (опешив). Вы подсылали смотреть за мной?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованьи...

АЛЕКСАНДР: Почему же вы знаете?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Сиди-сиди, ради бога, не подходи к столу, что-нибудь разобьешь... У тебя на лице все написано, я отсюда буду читать... Ну, у вас было объяснение. Вы оба, как водится, были очень глупы... Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора...

АЛЕКСАНДР: Вот и не угадали! Мы были в саду..

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну, с цветка, что ли, может быть, еще с желтого... Ты спросил — нравится ли ей этот цветок? Она отвечала — да. Почему — дескать? Так — сказала она. И замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.

АЛЕКСАНДР: Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!..

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Потом ты начал говорить о том, что только теперь узнал цену жизни, когда увидал ее... как ее? Марья, что ли?

АЛЕКСАНДР: Наденька...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: А руками-то, я думаю, как работал! Не переломил ли вишню или, пожалуй, целую яблоню.

АЛЕКСАНДР: Дядюшка! вы подслушивали нас!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, я там за кустом сидел.

АЛЕКСАНДР: Почему же вы все это знаете?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Все это было, было... И глупо!

АЛЕКСАНДР: Сколько раз я давал себе слово таить перед вами, что происходит в сердце!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Зачем же не сдержал? Вот пришел — помешал мне...

АЛЕКСАНДР: Нет, пусть я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с вашими понятиями о жизни, о людях!.. Тогда мне вообще не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях! слышите ли, я не хочу!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Слышу, да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее... Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у меня. Но это все еще ничего: любовь любовью, никто не мешает тебе, не нами заведено заниматься особенно прилежно в твои лета, однако ж не до такой степени, чтобы бросать дело...

АЛЕКСАНДР: Но моя работа — это какая-то бюрократическая машина, которая работает непрерывно, без отдыха, как будто нет людей, одни колеса и пружины... А мое литературное занятие — переводы: «Получение патоки из картофеля», «Извлечения из немецких экономистов»...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Полно, никаких ты извлечений не делаешь... Ох, эта мне любовь в двадцать лет!

АЛЕКСАНДР: Какая же, дядюшка, вам надобна? в сорок?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в сорок два...

АЛЕКСАНДР: Как ваша?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пожалуй, моя.

АЛЕКСАНДР: То есть никакая.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ты почему знаешь?

АЛЕКСАНДР: Будто вы можете любить?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Почему же нет? разве я не человек? Только я люблю разумно.

АЛЕКСАНДР: Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (перебивая, резко). Дикая, животная не помнит, а разумная должна помнить. В противном случае это не любовь....

АЛЕКСАНДР: А что же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так, гнусность, как ты говоришь.

АЛЕКСАНДР: Вы... любите? (Смеется.) Кого же, дядюшка?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе хочется знать?

АЛЕКСАНДР: Хотелось бы.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Свою невесту.

АЛЕКСАНДР: Не... невесту! (Подходит к дяде.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не близко, не близко, Александр, закрой клапан!

АЛЕКСАНДР: Стало быть, вы женитесь?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Стало быть.

АЛЕКСАНДР: И ни слова мне! Не поделились со мной...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.

АЛЕКСАНДР: И вы так спокойны... так адски холодно рассуждаете о любви!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Адски холодно — это ново! В аду, говорят, жарко.

АЛЕКСАНДР: Знаете что, дядюшка?., может быть... нет, не могу таиться перед вами... И я, может быть, женюсь!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Закрой клапан, Александр!

АЛЕКСАНДР: Шутите, шутите, дядюшка!

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Тебе жениться!

АЛЕКСАНДР: А что же?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: В твои лета!

АЛЕКСАНДР: Мне двадцать три года.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.

АЛЕКСАНДР: Но если я влюблен в девушку...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.

АЛЕКСАНДР: Это новое, я никогда не слыхал...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Мало ли ты чего не слыхал!

АЛЕКСАНДР: Я думал все, что супружества без любви не должно быть.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Супружество супружеством, а любовь любовью. Надо искать, выбирать...

АЛЕКСАНДР: Выбирать?..

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да, выбирать. Поэтому-то я и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдет — это уж пошлая истина.

АЛЕКСАНДР: Это самая грубая ложь и клевета.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Любовь пройдет, повторяю я, и тогда женщина, которая казалась тебе идеалом совершенства, может быть, покажется очень несовершенною, а делать будет нечего. Любовь заслонит от тебя недостаток качеств, нужных для жены.

АЛЕКСАНДР: Так вы женитесь по расчету?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: С расчетом... А тебе теперь вовсе не следует жениться. Ну, скажи-ка, зачем ты женишься?

АЛЕКСАНДР: Как зачем? Наденька — жена моя? (Закрыл от счастья лицо руками.)

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Ну что — видишь, и сам не знаешь.

АЛЕКСАНДР: Дух замирает от одной мысли... Но она говорит, что надо ждать год, что мы молоды, надо испытать себя...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Это она предложила? Сколько же ей лет?

АЛЕКСАНДР: Восемнадцать.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: А тебе двадцать три. Ну, брат, она в двадцать три раза умнее тебя. Через год! до тех пор она еще надует тебя!

АЛЕКСАНДР: Дядюшка, с кем вы жили всю жизнь?..

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Жил с людьми, любил женщин.

АЛЕКСАНДР: Она обманет! Женщина, которая воплощение искренности и чистоты...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: А все-таки женщина и, вероятно, обманет.

АЛЕКСАНДР: Вы после этого скажете, что и я надую?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Не исключено.

АЛЕКСАНДР: Кто же я в ваших глазах?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Человек.

АЛЕКСАНДР: Не все одинаковы.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет. Природа вечно любить не позволила.

АЛЕКСАНДР: Я счастлив теперь и благодарю Бога. А о том, что будет впереди, и знать не хочу.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Первая половина твоей фразы так умна, что хоть бы не влюбленному ее сказать. А вторая, извини, никуда не годится. «Не хочу знать, что будет».

АЛЕКСАНДР: А по-вашему, как же, дядюшка? Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло, да и рассматривать?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть...

АЛЕКСАНДР: Или придет минута грусти, так ее рассматривать в ваше уменьшительное стекло?

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Нет, грусть — в увеличительное. Легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть... Да что с тобою толковать, ведь ты в бреду.. Аи! скоро час. Ни слова больше, Александр, уходи... и слушать не стану. Завтра обедай у меня, кое-кто будет.

АЛЕКСАНДР: Завтра, дядюшка, я...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Что?

АЛЕКСАНДР:...зван на дачу.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Верно, кЛюбецким?

АЛЕКСАНДР: Да.

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Так! Ну, как хочешь. Помни о деле, Александр.Я скажу редактору, чем ты занимаешься...

АЛЕКСАНДР: Я непременно докончу извлечения из немецких экономистов...

ПЁТР ИВАНОВИЧ: Да ты прежде начни их...

АЛЕКСАНДР (смеется и, раскрыв широко руки, идет к дядюшке, чтоб его обнять). Дядюшка!

ПЕТР ИВАНОВИЧ (отбегая за стол). Уходи, уходи, несчастный! Не будет из тебя толку, не будет!

Александр ушел.

А позавидовать можно! Нет, глупо! (Садится, пишет. Через мгновение опомнился, разорвал, что написал. Снова пишет.) Тьфу! С толку сбил!