2015-05-22
638
Один из самых поразительных результатов развития науки — изменение нашего понимания устройства мира в свете новых открытий. Например, физика до сих пор пытается освоиться с новой научной парадигмой, возникшей в начале XX в. в результате появления теории относительности и квантовой механики. Ученые и философы вынуждены теперь постоянно иметь дело с двумя конфликтующими моделями реальности — классической ньютоновской моделью, предполагающей механистичность и полную предсказуемость всех событий во Вселенной, и релятивизмом квантовой механики, вносящей в понимание мира принцип неопределенности. Применение этой второй модели к пониманию окружающей нас повседневной реальности еще не до конца прояснено.
Моя собственная картина мира основывается на философии и учениях буддизма, возникшего в интеллектуальной среде Древней Индии. Я познакомился с индийской философией в очень раннем возрасте. Моим учителем в тот период был регент Тибета Тадраг Ринпоче, а также Линг Ринпоче. Тадраг Ринпоче был тогда уже довольно пожилым человеком, всеми уважаемым и очень суровым. Значительно более молодой Линг Ринпоче по характеру был очень мягок, что проявлялось в словах и поступках, глубоко образован и немногословен (по крайней мере, в период моего детства). Я помню, что присутствие обоих наставников приводило меня в трепет. У меня было два помощника по философии, с которыми я должен был вести диспуты по изучаемым предметам. В их число входили Триджанг Ринпоче и известный монгольский ученый монах Нгодруб Цокньи. После кончины Тадрага Ринпоче Линг Ринпоче стал моим старшим учителем, а Триджанг Ринпоче занял место младшего учителя.
Оба эти наставника оставались моими учителями до конца формального обучения, и от них обоих я непрерывно получал учения различных линий тибетского буддизма. Они очень дружили, но их характеры были совершенно различны. Линг Ринпоче имел коренастую, крепкую фигуру и абсолютно гладкую лысину; когда он смеялся, то сотрясался всем телом. Внешне он совершенно не походил на знатока философии. Триджанг Ринпоче, напротив, был высоким и худощавым человеком, с очень утонченными и обходительными манерами и довольно нехарактерным для тибетца тонким, остро очерченным носом. Он был очень добрым, имел глубокий голос и очень мелодично рецитировал ритуальные тексты. Линг Ринпоче запомнился мне блестящим философом с острой логикой и феноменальной памятью, а Триджанг Ринпоче — одним из замечательнейших поэтов своего времени, с великолепным чувством искусства и литературы. По своему темпераменту и врожденным склонностям я, наверное, ближе к Лингу Ринпоче, чем к кому-либо другому из моих наставников. Не будет преувеличением сказать, что Линг Ринпоче оказал на меня наибольшее влияние.
Когда я приступил к изучению философских систем различных школ Древней Индии, у меня не было возможности как-либо увязать их со своим собственным личным опытом. Например, теория причинности школы Санкхья считает результат проявлением того, что уже существует внутри причины; теория универсалий вайшешиков гласит, что множество, составляющее любой класс объектов, имеет постоянное идеальное общее, не зависящее от его частей. Есть аргументы индийских теистических школ, доказывающие существование Творца, и буддийские контраргументы, обосновывающие противоположную точку зрения. В дополнение ко всему этому я должен был заучивать множество сложных различий в точках зрения разнообразных философских школ буддизма. Эти различия были слишком далеки от повседневной жизни десятилетнего мальчика, чьи интересы склонялись больше к тому, чтобы разобрать и собрать часы, покопаться в машине или разглядывать в журнале «Лайф» фотографии сцен Второй мировой войны. Когда Бабу Таши разбирал и чистил генератор, я всегда старался оказаться рядом с ним. Мне так нравилось наблюдать за этим процессом, что в такие минуты я часто забывал не только об уроках, но и о еде. И когда мои наставники приходили, чтобы напомнить об учебе, в мыслях я все равно возвращался к генератору и его многочисленным деталям.
Но к моему шестнадцатилетию все изменилось. События стали развиваться со стремительной быстротой. Когда летом 1950 года китайская армия вплотную подошла к границам Тибета, регент Тадраг Ринпоче решил, что настало время сделать меня полноправным лидером страны. Наверное, именно это вынужденное расставание с периодом юношества в виду устрашающей близости грядущего кризиса развернуло мой ум к необходимости получения образования. Как бы там ни было, но начиная с шестнадцати лет мое отношение к изучению буддийской философии, психологии и духовности стало качественно иным. Я не только начал прилагать искренние усилия к изучению этих предметов, но смог также соотнести многие из изучаемых мною положений со своей жизнью и событиями вокруг меня.
Я все усерднее предавался изучению, размышлениям и медитативному погружению согласно теории и практике буддизма, а между тем отношения тибетцев с китайскими силами, вторгшимися в страну, становились все напряженнее. Делались попытки достичь какого-то хотя бы относительно приемлемого политического соглашения. Наконец я завершил свое формальное обучение и в священной столице Тибета Лхасе в присутствии нескольких тысяч монахов выдержал экзамен на звание геше. Воспоминание об этом событии, знаменующем собой высшую точку в моем академическом обучении, до сих пор наполняет меня чувством радости и удовлетворения. Но вскоре после этого политический кризис, разразившийся в Центральном Тибете, вынудил меня бежать из родной страны в Индию и начать жизнь бесправного беженца. Таков мой официальный статус и на сегодняшний день. Но утратив гражданство в своей собственной стране, я обрел его в более широком смысле и теперь с полным правом могу сказать про себя, что являюсь гражданином мира.
* * *
Одно из важнейших философских прозрений буддизма состоит в том, что известно как доктрина пустотности. В ее основе лежит глубочайшее понимание того факта, что существует фундаментальное различие между тем, как мы воспринимаем мир, включая и свое собственное существование в нем, и тем, как вещи существуют на самом деле. В своем повседневном опыте мы склонны относиться к миру и к самим себе так, будто эти сущности представляют собой самодостаточную, поддающуюся точному определению, дискретную и постоянную реальность. Например, обратившись к своему представлению о самих себе, мы обнаружим, что склонны верить в наличие своего рода основы собственного существа, которая характеризует нашу индивидуальность и самоидентичность как отдельное эго, независимое от составляющих нас физических и психических элементов. Философия пустотности показывает, что такое представление не только является фундаментальным заблуждением, но становится также основой привязанностей, пристрастий и многочисленных предубеждений.
Теория пустотности утверждает несостоятельность любой веры в объективную реальность, основанной на представлении о существовании независимых объектов, наделенных собственными свойствами. Все предметы и события, будь то материальные или умозрительные сущности или даже такие абстрактные представления, как время, не имеют объективного самобытия. Предположение о наличии такого независимого, по их собственной природе присущего им бытия имеет в качестве следствия вывод о том, что вещи и события являются полностью завершенными в самих себе, а потому совершенно самодостаточны. Из этого в свою очередь следует, что все феномены не способны взаимодействовать между собой и оказывать влияние друг на друга. Но нам известно, что существуют причины и следствия: мы поворачиваем ключ в замке зажигания — возникает искра, бензин загорается в цилиндрах двигателя и мотор начинает работать. В мире самодостаточных, завершенных в самих себе объектов этого никогда не могло бы случиться. Я не смог бы писать ручкой по бумаге, а вы не могли бы читать слова на этой странице. Итак, поскольку мы взаимодействуем и оказываем влияние друг на друга, следует признать, что мы не независимы, хотя нам самим может казаться иначе.
Фактически представление о независимом самобытии несовместимо с идеей причинности прежде всего потому, что причинность предполагает неопределенность и зависимость, тогда как то, что существует независимо, должно быть неизменным и замкнутым в самом себе. Все содержание мира представляет собой взаимодействующие объекты, не имеющие в себе какой-либо неизменной сути и пребывающие в процессе непрерывного изменения. Вещи и события «пусты» именно в смысле отсутствия этой неизменной, по их собственной природе присущей им сути, или абсолютного бытия, наличие которого сделало бы их независимыми. Эта основополагающая истина о том, как на самом деле существуют все вещи в мире, называется в буддийских писаниях истиной о пустотности, называемой на санскрите шунья.
В своем обыденном мировосприятии мы обращаемся с вещами и событиями так, словно они обладают собственной неизменной сутью. Мы имеем склонность верить в то, что мир действительно состоит из вещей и событий, каждое из которых само по себе представляет собой отдельную, независимую реальность, и что эти вещи, обладающие изначальной самоидентичностью и независимостью, взаимодействуют между собой. Мы верим, что в подлинном смысле реальное семя производит столь же реальный росток за реальный период времени и в абсолютно реальном месте. Мы полагаем, что каждый из этих элементов — семя, росток, время, место, процесс роста — сам по себе имеет прочный онтологический[4]статус. Такое представление о мире, как о состоящем из отдельных объектов с изначально присущими им свойствами, затем усиливается средствами нашего языка, построенного на подлежащих и сказуемых, которые образуются с использованием имен существительных, прилагательных, глаголов и прочих частей речи. Но все состоит из частей, начиная с нашей собственной личности, которая объединяет в себе тело и ум. Далее, само определение вещей зависит от множества факторов, таких как даваемое им имя, их функции и наши о них представления.
Теория пустотности в буддизме основана на древних буддийских текстах, составленных, согласно преданию, на основе речей самого Будды, но впервые систематически она была изложена великим буддийским философом Нагарджуной (II в. н.э.). О жизни Нагарджуны известно немногое: мы знаем, что он происходил из южной Индии и был вторым по значимости после Будды распространителем буддизма в этой стране. Историки приписывают ему создание школы срединного пути буддизма махаяны, которая до сегодняшнего дня остается ведущей школой в тибетском буддизме. Его основополагающее философское сочинение Коренные строфы о срединности до сих пор продолжают заучивать, изучать и обсуждать во время дебатов в процессе получения классического тибетского монастырского образования.
Я провел много времени в детальном изучении положений этого текста, обсуждая их со своими учителями и коллегами. В 60-е годы, во время первого десятилетия моего пребывания в изгнании в Индии, я смог глубоко и очень личным образом погрузиться в философию пустотности. В отличие от сегодняшней ситуации моя жизнь тогда была гораздо более свободной, и я был загружен относительно небольшим количеством обязанностей. Тогда я еще не начал путешествовать, теперь поезки по миру занимают значительную часть моего времени. В период этого замечательного десятилетия я имел счастье провести много часов с моими наставниками, которые оба были большими знатоками философии пустотности и мастерами в медитации на пустоте.
Я также получал учения от простого, но очень одаренного тибетского ученого по имени Ньима Гьялцен, более известного как Ген Ньима, который обладал редким даром выражать глубокие философские истины самыми простыми словами. Он был слегка лысоват и носил огромные круглые очки с затененными стеклами. У него был небольшой тик правого глаза, в результате чего он часто моргал. Но его способность к концентрации, особенно когда после ряда рассуждений он мысленно погружался в рассматриваемый вопрос, была поистине поразительной. Находясь в таком состоянии, он совершенно забывал об окружающем. А поскольку философия пустоты была специальностью Ген Ньимы, часы, проведенные с ним, были для меня необычайно полезны.
* * *
Одно из самых поразительных и захватывающих последствий успехов современной физики — изменение обыденных представлений о природе реальности в результате выяснения особенностей взаимодействия микрочастиц, подчиняющихся законам квантовой механики. Тот факт, что свет может рассматриваться одновременно и как поток частиц, и как волновой процесс, принцип неопределенности, гласящий, что мы не можем одновременно вычислить и координаты, и импульс электрона, а также принцип квантовой суперпозиции* — все это предполагает совершенно иное понимание устройства мира, отличное от принятого в классической физике, в которой все наблюдаемые объекты взаимодействуют совершенно определенным и предсказуемым образом. Например, в известном мысленном эксперименте Шрёдингера, в котором кот помещен в закрытый ящик вместе с радиоактивным источником, распад которого происходит с вероятностью в 50% и приводит к выбросу ядовитого токсина, мы вынуждены признать, что до тех пор, пока экспериментатор не открыл крышку ящика, чтобы увидеть результат, кот является одновременно живым и мертвым, что явно нарушает логический закон исключенного третьего.
Сточки зрения буддизма махаяны, во многом построенного на философии Нагарджуны, имеется несомненное соответствие между представлениями о пустотности и взглядами современной физики. Если на квантовом уровне рассмотрения материя оказывается вовсе не такой плотной и определенной, как нам кажется при обычном наблюдении, значит, на мой взгляд, наука довольно близко подошла к буддийскому медитативному постижению пустотности и взаимозависимости. Однажды на конференции в Нью-Дели я слушал доклад индийского физика Раджи Раманана, в котором он проводил параллели между философией Нагарджуны и квантовой механикой. В результате многолетних бесед с моими друзьями-учеными я пришел к выводу о том, что великий мировоззренческий поворот в области физики восходит к открытиям Коперника, а именно — к его пониманию того, что реальность не такова, какой она видится нам в нашем восприятии. Подвергая мир тщательному анализу — будь то научный эксперимент, философский анализ на основе буддийской философии пустоты или же созерцательные методы медитативного погружения, — мы обнаруживаем, что исследуемые объекты являются гораздо более тонкими, чем представляется нашему обыденному восприятию, причем зачастую результаты такого рассмотрения прямо противоречат всему, что мы знаем о мире из нашего повседневного опыта.
Можно спросить, чем еще, помимо не совсем точного отражения реальности, плоха вера в независимое самобытие вещей в мире? Согласно Нагарджуне, такая вера имеет весьма серьезные негативные последствия. Нагарджуна показывает, что именно вера в независимое, изначально присущее самим вещам их самобытие составляет основу для эгоизма в нашем отношении как к миру, так и к окружающим нас живым существам. Считая, что определенные вещи сами, по своей собственной сути, привлекательны, мы развиваем в отношении них страстную привязанность; другие вещи мы, напротив, считаем отвратительными, и в нас возникает отторжение. Другими словами, Нагарджуна показывает, что вера в независимое самобытие вещей приводит к возникновению вредоносных аффектов, которые, в свою очередь, порождают ряд деструктивных поступков, что в конечном итоге оборачивается страданием. Таким образом, согласно Нагарджуне, теория пустотности не сводится только к интеллектуальному пониманию реальности, но имеет глубокое применение на психологическом и моральном уровнях.
Однажды я спросил моего друга физика Дэвида Бома, чем, с точки зрения современной науки, грозит вера в независимое самобытие вещей, помимо неправильной интерпретации фактов? Его ответ был впечатляющим. Бом сказал, что если мы рассмотрим различные идеологии, ведущие к разделению между людьми, такие как расизм, крайний национализм или марксистская теория классовой борьбы, то увидим, что ключевым моментом в их возникновении является тенденция рассматривать вещи как разделенные по своей природе и не связанные между собой. Из такого ложного подхода возникает вера в то, что каждая из этих, видящихся отдельными сущностей пребывает независимо и имеет самобытие. В этом ответе, основанном на его понимании квантовой физики, Бом указывает на те же плачевные последствия веры в самобытие вещей, что и
Нагарджуна, писавший свои работы около двух тысяч лет назад. Конечно же, строго говоря, наука не касается вопросов морали и не имеет дела с ценностными категориями, но тем не менее, будучи одним из видов человеческой деятельности, она остается связанной с основополагающими проблемами общечеловеческого благополучия. Поэтому в таком ответе Бома нет ничего удивительного. Хотелось бы, чтобы как можно больше ученых имели сходное понимание взаимосвязи базовых положений науки и гуманизма.
Как я понимаю, современный кризис научного мировоззрения возник в начале XX века. Построенное Исааком Ньютоном, Джеймсом Максвеллом и многими другими учеными величественное здание классической физики, которая предоставляла такое, казалось бы, безупречное и приемлемое для здравого смысла объяснение всей окружающей реальности, поколебалось в результате открытия принципа относительности и наблюдаемого в квантовой механике странного поведения материи на субатомном уровне. Как некогда объяснял мне Карл фон Вайцзеккер, классическая физика основана на механистической картине мира, согласно которой определенные универсальные физические законы, включая гравитацию и механику, полностью предопределяют все происходящие взаимодействия. В этой модели существуют четыре объективно реальные категории: тело, сила, пространство и время, а также делается строгое разделение между познаваемым объектом и познающим субъектом. Но релятивизм и квантовая физика, как считает фон Вайцзеккер, предполагают отмену принципа строгого разделения субъекта и объекта, а вместе с ним и нашей уверенности в возможности полной объективации эмпирических данных. Между тем — и это фон Вайцзеккер считает чрезвычайно важным — все понятия, которые позволяют нам описывать квантовомеханические взаимодействия, наблюдаемые в экспериментах, подтверждающих новую картину реальности, почерпнуты нами из той самой классической физики, которая этой квантовой теорией опровергается. Но, несмотря на наличие такой проблемы, как считает Вайцзеккер, научный поиск должен стремиться устанавливать взаимосвязь природных процессов, а также продвигаться к такому пониманию реальности, науки и места человечества в мире, которое в наибольшей степени соответствует последним достижениям научного знания.
В свете таких научных открытий, я считаю, что буддизм также должен признать устаревшей собственную раннюю атомистическую теорию, сколь бы ни были авторитетны для буддийской традиции имена ее основоположников. Например, согласно ранним и до сих пор не подвергнутым существенному пересмотру буддийским представлениям об устройстве атомов, утверждается, что вся материя образована собранием восьми атомистических субстанций: земли, воды, огня и воздуха, то есть четырех первоэлементов, а также формы, запаха, вкуса и тактильности, представляющих собой так называемые производные субстанции. Элемент «земля» обладает свойством устойчивости, «вода» — связывания, «огонь» — распространения, а «воздух» — подвижности. Атом, согласно этой теории, представляет собой соединение этих восьми субстанций; на основе скопления таких составных атомов объясняется существование макрообъектов видимого мира. Согласно вайбхашике, одной из ранних школ буддизма, такие отдельные атомистические субстанции представляют собой мельчайшие составные части материи, при этом сами будучи неделимыми, а значит не имеющими частей. Теоретики вайбхашики утверждали, что, когда такие скопления атомов образуют объект, каждый отдельный атом не соприкасается с другими. Благодаря действию элемента «воздух» и прочих сил частицы образуют систему, при этом не слипаясь между собой, но и не распыляясь в бесконечность.
Конечно же, развитие таких теорий происходило в условиях борьбы с воззрениями прочих философских школ Индии, особенно ньяя и вайшешики. Если изучить философские работы Индии с древних времен, можно увидеть высокоразвитую культуру диспута, диалога и спора между последователями различных школ и систем. Во всех классических философских школах Индии, таких как буддизм, ньяя, вайшешика, мимамса, санкхья и адвайта-веданта, существовал глубокий интерес к методам аналитического рассмотрения. Начиная с самого раннего периода распространения буддизма и до средневекового Тибета, да, пожалуй, и до наших дней эти интенсивные споры между различными школами мысли являлись основным инструментом развития знания и обновления философских концепций.
Самыми ранними источниками атомистической теории вайбхашиков являются, вероятно, сочинение Дхармашри Суть высшего знания (Абхидхарма-хридая-шастра) и знаменитое Великое истолкование (Махавибхаша). Первое из этих сочинений современные ученые относят к периоду II в. до н.э. — 1 в. н.э. Данная работа никогда не переводилась на тибетский язык, но известен ее китайский перевод, который был выполнен, вероятно, в III в. н.э. Этот труд представляет собой попытку обширной систематизации ключевых положений ранней буддийской философии, и многие из содержащихся в ней идей должны были существовать в буддийском обиходе еще до ее написания. В противоположность этому трактат Великое истолкование, датируемый периодом I—III вв. н.э., представляет собой составной текст. Он устанавливает доктринальные положения, общие для всех ортодоксальных школ буддизма, и содержит ответы на главные возражения против основных доктрин, подводя под них необходимый базис рациональной философии. Несмотря на то, что положения, содержащиеся в данной работе, близки всем школам тибетского буддизма, сама она также никогда целиком не переводилась на тибетский язык.
Основываясь на этих двух текстах и в особенности на последнем из них, Васубандху, один из светочей философии индийского буддизма, написал в конце IV в. н.э. свою Сокровищницу высшего знания (Абхидхармакоша). В этой работе ключевые положения Великого истолкования сведены воедино и подвергнуты дальнейшему анализу. В Тибете труд Васубандху стал основой изучения ранней буддийской философии и психологии. Так мне самому, когда я был молодым монахом, пришлось выучить коренной текст Сокровищницы Васубандху наизусть.
В отношении собрания атомов и их взаимодействия со своими составными частями ранняя буддийская философия разработала целый ряд умозрительных теорий. Интересно, что в Сокровищнице высшего знания обсуждается даже вопрос о физическом размере различных атомов. В частности, там говорится, что мельчайшая неделимая частица имеет размер, равный приблизительно 1/2400 части «атома зайца», что бы это ни означало. Лично я не имею ни малейшего представления, каким образом Васубандху пришел к такому заключению.
Но даже принимая базовую атомистическую теорию, другие буддийские школы ставят под сомнение вопрос о неделимости атомов. Некоторые из них возражают против мнения, что так называемые «производные субстанции» — форма, запах, вкус и тактильность — входят в число базовых составляющих материи. Да и сам Васубандху известен критикой представлений о существовании объективно реальных неделимых атомов. Если бы такие независимые и неделимые атомы существовали, рассуждает он, было бы невозможно объяснить процесс возникновения макрообъектов в наблюдаемом мире.
Для того чтобы объяснить, как такие объекты возникают, необходимо прежде понять, каким образом простейшие атомы соединяются между собой в сложные составные системы.
Если такое собрание имеет место, а так оно и должно быть, следует представить себе единичный атом, окруженный шестью разными атомами, по одному в каждом из четырех кардинальных направлений, а также сверху и снизу. Можно спросить: соприкасается ли часть центрального атома, которая граничит с атомом на востоке, также и с атомом, расположенным на севере? Если нет, то центральный атом должен иметь больше, чем одну часть, а следовательно, он является делимым, хотя бы концептуально. Ведь атом в центре имеет часть, которая соприкасается с атомом, расположенным в восточном направлении, но при этом не касается атома на севере. Если, напротив, эта восточная часть атома соприкасается также и с атомом, расположенным в северном направлении, то ничто не мешает ей соприкасаться и со всеми остальными окружающими атомами. В таком случае, рассуждает Васубандху, пространственное положение всех семи атомов — центрального и шести остальных — будет одинаковым и они слипнутся в единый атом. На основе такого мысленного эксперимента Васубандху делает вывод о невозможности объяснения существования объектов видимого мира исходя из представлений о скоплении простейших материальных частиц, таких как неделимые атомы.
Лично я никогда не мог понять, каким образом такие качества, как запах, вкус или тактильность, могут являться базовыми составляющими материальных объектов. Мне понятно, как может возникнуть логически непротиворечивая теория построения материи на основе представлений о четырех первоэлементах в качестве составных частей. Но в любом случае мне кажется, что данный аспект философской мысли буддизма, будучи по сути своей разновидностью спекулятивной[5], примитивной физики, должен теперь быть пересмотрен в свете современного детального и получившего экспериментальное подтверждение понимания базового устройства материи в категориях частиц, таких как электрон, вращающийся вокруг атомного ядра, состоящего из протонов и нейтронов. Когда я сталкиваюсь с описанием субатомных частиц в современной физике, например, кварков или лептонов, для меня становится очевидным, что атомистические теории раннего буддизма с его концепцией мельчайших неделимых частиц материи являются в лучшем случае очень грубыми моделями. Тем не менее я считаю, что в своей основной догадке о том, что даже мельчайшие составные части материи следует понимать как состоящие из частей, буддийские мыслители находились на верном пути.
В основе научного и философского исследования базовых составляющих материи лежит попытка найти наименьшую неделимую единицу построения вещества. Эта задача ставилась не только философами Древней Индии и современными физиками, но также атомистами Древней Греции. На самом деле это попытка определить, какова абсолютная природа реальности, как бы мы ее ни называли. Буддийские мыслители на основе логических рассуждений показывают, что такой поиск уводит нас в ложном направлении. На определенной стадии развития науки ученые верили, что найденный ими атом вещества и есть конечная единица построения материи, однако экспериментальная физика XX столетия смогла разделить атом на еще более мелкие частицы. Но несмотря на то, что согласно одной из интерпретаций квантовой механики нам никогда не удастся обнаружить конечную объективно реальную неделимую частицу, многие ученые до сих пор верят в возможность ее открытия.
Летом 1998 г. я посетил лабораторию австрийского физика Антона Зайлингера в Инсбрукском университете. Антон продемонстрировал мне инструмент, позволяющий рассмотреть отдельный ионизированный атом. Я старался как мог, но так ничего и не увидел. Возможно, моя карма еще недостаточно созрела для такого зрелища.
Впервые я познакомился с Антоном, когда в 1997 г. он приехал в Дхарамсалу, чтобы принять участие в конференции «Жизнь и сознание». Внешне Антон являет собой противоположность Дэвиду Бому: это огромный человек с бородой и в очках, с прекрасным чувством юмора и раскатистым смехом. Будучи физиком-экспериментатором, Антон проявляет замечательную открытость к любому возможному переформулированию теоретических положений в свете последних экспериментальных данных. Его интерес к диалогу с буддизмом состоит в сравнении теоретических положений квантовой физики с буддийской философией, поскольку оба эти направления мысли, по его мнению, ведут к отрицанию представления о независимой объективной реальности.
Примерно в это же время я познакомился с американским физиком Артуром Зайонцем. Артур, со своим мягким голосом и пронзительным взглядом, который особенно заметен, когда он подробно задерживается на какой-то теме, является одаренным оратором, способным достичь ясности в изложении даже самых сложных тем. В качестве модератора конференции Артур суммировал и обобщал аргументы максимально кратко, что лично для меня было особенно важно.
За несколько лет до этого мне выпала счастливая возможность посетить Институт Нильса Бора в Копенгагене, чтобы принять участие в неформальном диалоге. Примерно за пару дней до этого визита во время краткой остановки в Лондоне Дэвид Бом и его жена отужинали со мной в гостинице. Когда я сказал, что собираюсь участвовать в дискуссии о физике и буддистской философии в Институте Нильса Бора, Бом любезно составил для меня двухстраничный конспект, суммирующий философские представления Нильса Бора о природе реальности. Мне было очень интересно услышать в изложении Дэвида объяснение планетарной модели атома Нильса Бора в сравнении с резерфордовской моделью атома как ядра, окруженного вращающимися вокруг него электронами; обе модели были созданы в ответ на теорию атомного строения вещества, называемую моделью «пудинга с изюмом».
Модель «пудинга с изюмом» была разработана в конце XIX в. после открытия Джозефом Джоном Томсоном отрицательно заряженного электрона; тогда возникло предположение, что положительный заряд, уравновешивающий отрицательный заряд электрона, заполняет атом подобно пудингу, в котором электроны похожи на изюмины. В начале XX в. Эрнест Резерфорд обнаружил, что, когда золотую фольгу обстреливают потоком положительно заряженных альфа-частиц, большинство из них проникает сквозь нее, но некоторые отскакивают назад. Из этого он совершенно справедливо заключил, что положительный заряд не может заполнять атомы золота как пудинг, но должен быть сосредоточен в их центре; когда альфа-частица попадает в центр атома золота, положительного заряда последнего оказывается достаточно для того, чтобы оттолкнуть ее. Исходя из такого наблюдения, Резерфорд сформулировал орбитальную теорию строения атома, согласно которой отрицательно заряженные электроны вращаются вокруг положительно заряженного ядра подобно тому, как планеты Солнечной системы вращаются вокруг Солнца. Позднее Нильс Бор улучшил резерфордовскую модель, заложив тем самым основы современной квантовой механики.
Во время этой беседы Бом также обрисовал мне в общих чертах суть спора между Нильсом Бором и Эйнштейном по вопросу интерпретации квантовой физики. Суть вопроса сводилась к отрицанию Эйнштейном принципа неопределенности; в центре спора лежала проблема, является ли реальность на ее базовом уровне недетерминированной, непредсказуемой, вероятностной. Эйнштейн полностью отрицал такую возможность, что отразилось в его знаменитом высказывании «Бог не играет в кости». Этот рассказ живо напомнил мне мою собственную буддийскую традицию, в которой диспут занимает значительное место в формулировании и обновлении многих философских идей.
В отличие от теоретиков раннего буддизма современные физики могут до невероятных пределов расширять воспринимающую способность глаза благодаря использованию различных инструментов, таких как гигантские телескопы (например, космический телескоп Хаббл) или электронные микроскопы. Результатом стало накопление совершенно невообразимых ранее объемов эмпирических знаний об устройстве материальных объектов. В свете таких изменений я настоял на необходимости преподавания основ современной физики в некоторых монастырских учебных заведениях тибетского буддизма. При этом я указывал на то, что мы таким образом фактически не вводим в учебную программу какой-то новый предмет, а лишь усовершенствуем уже имеющийся учебный план. И я очень рад, что теперь в некоторых академических монастырских учебных заведениях профессора и студенты старших курсов западных университетов проводят регулярные семинары по вопросам современной физики. Я надеюсь, что результатом этого процесса станет полноценное введение курса современной физики в учебные планы тибетских монастырей.
Хотя мне довольно давно было известно о существовании специальной теории относительности Эйнштейна, первое ее объяснение вместе с некоторыми философскими выводами я получил опять-таки от Дэвида Бома. Поскольку у меня отсутствует необходимая математическая база, преподавание мне основ современной физики, а особенно такой таинственной вещи, как теория относительности, было непростой задачей. Когда я вспоминаю терпеливость Бома, его мягкий голос и спокойную манеру поведения, а также его заботу о том, чтобы каждый аспект объяснения был мною полностью понят, меня переполняет чувство благодарности к этому человеку.
Любой человек, который хотя бы на самом общем уровне попытается понять теорию относительности, немедленно столкнется с тем, что излагаемые Эйнштейном принципы противоречат привычному для нас здравому смыслу. В своей теории Эйнштейн выдвигает два постулата: постоянство скорости света и принцип относительности, согласно которому все физические законы должны быть абсолютно одинаковы для всех наблюдателей, находящихся в движении относительно друг друга. Исходя из этих двух предпосылок, Эйнштейн полностью преобразил научное понимание пространства и времени.
Его теория содержит хорошо известную формулу, связывающую материю и энергию: Е = тс 2 (надо сказать, что это единственная научная формула, которую я знаю, что неудивительно, поскольку теперь ее пишут даже на футболках), а также ряд поразительных мысленных экспериментов с парадоксальными результатами. Многие из них, такие как парадокс близнецов из специальной теории относительности, замедление времени или сжатие объектов на околосветовых скоростях, получили сегодня экспериментальное подтверждение. Парадокс близнецов, согласно которому один из братьев улетает на космическом корабле, движущемся со скоростью, приближающейся к скорости света, к звезде, отстоящей на расстояние в двадцать световых лет, а затем возвращается и обнаруживает, что его брат-близнец стал старше его на двадцать лет, напоминает мне историю о том, как Асанга был вознесен в небесную обитель Будды Майтрейи, где получил пять ставших впоследствии знаменитыми текстов по махаяне, и все это за время, необходимое на то, чтобы выпить чашку чая. Когда же он вернулся на Землю, оказалось, что там минуло уже пятьдесят лет.
Полное понимание парадокса близнецов требует умения производить сложные математические вычисления, что находится за пределами моих возможностей. Но, насколько я могу понять, главный вывод из теории относительности Эйнштейна состоит в том, что представления о пространстве, времени и массе не могут считаться абсолютными; эти категории нельзя рассматривать в качестве независимых, постоянных и неизменных субстанций или сущностей. Пространство не является независимым трехмерным объектом, а время также не есть отдельная сущность; напротив, они сосуществуют в четырехмерном континууме пространство-время. Коротко говоря, специальная теория относительности Эйнштейна утверждает, что в то время как скорость света есть величина постоянная, в мире не существует абсолютной, исключительной системы отсчета, и все, включая пространство и время, в абсолютном смысле является относительным. Это поистине знаменательное открытие!
Буддийской философии не чужда мысль о том, что время представляет собой относительную категорию. Еще в начале II в. н.э. философская школа саутрантика возражала против абсолютности понятия времени.
Разделяя временной процесс на прошлое, настоящее и будущее, саутрантики показывали взаимозависимость всех этих трех категорий и настаивали на несостоятельности любых представлений о существовании реально независимого прошлого, настоящего и будущего. Они показывали, что время не следует считать в подлинном смысле реальной сущностью, независимой от находящихся во времени феноменов, но что оно должно пониматься как способ описания отношений между ними. Помимо и независимо от непостоянных, преходящих феноменов, на основе наблюдения которых мы строим концепцию времени, не существует никакого иного реального «времени», подобного, например, огромному сосуду, в котором появляются вещи и события и который существовал бы при этом независимо от них и сам по себе.
Эти аргументы в пользу относительности времени, разработанные впоследствии Нагарджуной, относятся прежде всего к области философии, но важно и то, что в буддийской философской традиции уже около двух тысяч лет назад шла речь об относительности понятия времени. И хотя мне говорили, что некоторым ученым эйнштейновское четырехмерное пространство-время видится именно наподобие некоего гигантского постоянно существующего сосуда, содержащего в себе события и объекты, для буддийских мыслителей, знакомых с аргументацией Нагарджуны, демонстрация эйнштейновского принципа относительности, особенно осуществленная посредством его знаменитых мысленных экспериментов, может очень помочь в расширении представлений об относительной природе времени.
Должен признаться, что мое понимание квантовой теории далеко от совершенства, хотя я очень старался постичь ее. Правда, мне говорили, что один из величайших теоретиков в области квантовой физики Ричард Фейнман писал: «Могу с уверенностью утверждать, что никто не владеет полным пониманием квантовой механики», — поэтому в своем непонимании я оказался, по крайней мере, в неплохой компании. Но даже для такого человека, как я, который не в состоянии проследить все сложные детали математической теории, — а математика представляет собой такую область современной науки, с которой у меня, кажется, нет вовсе никакой кармической связи, — очевидно, что мы не можем говорить о субатомных частицах как о детерминированных, независимых сущностях, для которых полностью выполняется логический закон исключенного третьего. Элементарные составляющие вещества и фотонов (то есть базовые субстанции материи и света соответственно) могут проявляться как частицы, или как волны, или как и то и другое одновременно. (Интересно, что Джордж Томсон, получивший Нобелевскую премию за открытие волновых свойств электрона, является сыном того самого Дж. Дж. Томсона, который получил такую же премию за экспериментальное подтверждение того, что электрон является частицей.) Наблюдаем мы электрон как частицу или как волну — это зависит от наших действий в качестве наблюдателей, например, от нашего выбора аппаратуры и метода измерений.
Хотя я давно слышал об этой парадоксальной природе света, полностью уловить суть вопроса мне удалось лишь в 1997 г., когда физик-экспериментатор Антон Зайлингер проиллюстрировал мне это в деталях. Антон продемонстрировал, каким образом сами условия эксперимента определяют, проявит электрон свойства частицы или волны. В знаменитом опыте Юнга пучок электронов пропускают через непрозрачный барьер с параллельными щелями, а результат фиксируют на фотографической пластине, расположенной позади барьера. Если открыта лишь одна из щелей, все электроны оставляют на пластине следы таким образом, как если бы они были частицами. Если же открыты обе щели, то при облучении большим количеством электронов отпечаток на пластине свидетельствует о том, что все они прошли через обе щели одновременно, создавая волновой рисунок.
Антон использовал аппаратуру, которая давала очень ярко выраженный результат, отчего все участники получили огромное удовольствие. Этот исследователь старается держаться в русле экспериментального аспекта квантовой механики, основывая свое понимание на тех данных, которые получает непосредственно из опыта. Этим он разительно отличается от Дэвида Бома, интересующегося преимущественно теоретическим и философским аспектами. Позже я узнал, что Антон — строгий приверженец копенгагенской интерпретации квантовой механики, тогда как Дэвид Бом — ее непримиримый противник.
Должен признаться, что я сам еще до конца не понял, каковы могут быть концептуальные и философские следствия корпускулярно-волнового дуализма. Мне понятен его основной философский вывод, состоящий в том, что само представление о реальности, рассматриваемой на субатомном уровне, зависит от применяемой наблюдателем системы измерений, а потому эту реальность невозможно считать полностью объективной. Но вместе с тем этот парадокс демонстрирует — если только мы не признйем наличия у электрона некоторого рода собственного сознания, — что при рассмотрении на субатомном уровне, по всей видимости, нарушаются два самых основных закона логики: законы противоречия и исключенного третьего. С точки зрения повседневного опыта мы вправе ожидать, что нечто, являющееся волной, не может быть частицей, но при рассмотрении на квантовом уровне свет являет нам противоречие, поскольку может проявляться каждым из возможных способов. Подобным же образом в опыте Юнга получается, что некоторые фотоны проходят через обе щели одновременно, а это является нарушением закона исключенного третьего, согласно которому следовало бы ожидать, что они будут проходить либо через одну щель, либо через другую.
Что же касается концептуальных выводов из результатов опыта Юнга, я полагаю, что они еще подлежат всестороннему обсуждению. Согласно известному принципу неопределенности Гейзенберга, чем точнее мы измеряем местоположение электрона, тем менее точно можем установить величину его импульса, и наоборот — чем точнее вычисляем его импульс, тем менее точно можем узнать, где он находится. Этот факт снова демонстрирует нам роль и значение наблюдателя: решив узнать импульс электрона, мы тем самым исключаем для себя возможность с точностью вычислить его местоположение, и наоборот. Таким образом, наблюдатель становится действующим участником построения наблюдаемой реальности. Я считаю, что вопрос о роли наблюдателя является одним из самых сложных в квантовой физике. И действительно, на конференции «Жизнь и сознание» в 1997 г. участники высказали по этому поводу очень различные точки зрения. Некоторые утверждали, что роль наблюдателя сводится к выбору инструментов наблюдения, тогда как другие настаивали на том, что сам наблюдатель является полноценным участником возникновения наблюдаемой реальности.
Этот вопрос долгое время оставался в фокусе дискуссий буддийских мыслителей. На одном полюсе этого обсуждения находятся буддийские «реалисты», считавшие, что материальный мир состоит из неделимых частиц, имеющих объективную, не зависящую от сознания наблюдателя реальность. Противоположность этому составляют взгляды «идеалистов», представленные школой читтаматра (школа «только-ума»), которые отрицали во внешнем мире наличие какой-либо объективности. Они считали, что при окончательном анализе внешний материальный мир предстает как продолжение наблюдающего его ума. Существовала, однако, и третья точка зрения, представленная позицией школы прасангика, наиболее почитавшейся тибетской традицией. Согласно этому воззрению, хотя реальность внешнего мира и не отрицается, он тем не менее понимается как относительный. Его восприятие находится в зависимости от нашего языка, социальных обычаев и общепринятых представлений, а идея полностью объективной, не зависящей от наблюдателя реальности объявляется несостоятельной. Как и в современной физике, здесь материя не может бьггь воспринята или описана независимо от наблюдателя: материя и ум взаимозависимы.
Признание фундаментального закона взаимозависимой природы бытия, называемого в буддизме «закон взаимозависимого происхождения», лежит в основе буддийского понимания мира и места человека в нем. Коротко говоря, принцип взаимозависимого происхождения может быть понят следующими тремя способами. Во-первых, все вещи и события в мире обретают свое бытие в результате взаимодействия причин и условий. Они не возникают из ниоткуда, будучи уже полностью сформированными. Во-вторых, существует взаимная зависимость между целым и его частями: без частей не может быть целого, а без целого нет смысла говорить о частях. Эта взаимозависимость частей и целого рассматривается как в пространственном, так и во временнбм аспектах. В-третьих, говорить о собственной самоидентичности вещи можно лишь в более широком контексте всего того, что имеет к ней хотя бы некоторое возможное отношение. Никакой феномен не существует в качестве полностью независимой, самодостаточной единицы.
Весь мир пронизан множеством таких сложных отношений взаимозависимости. Невозможно говорить о реальности как о наборе отдельных сущностей, находящихся вне контекста их положения относительно окружения и других феноменов, включая язык, представления и прочие условности. Таким образом, не существует субъекта вне отношения к рассматриваемому им объекту, так же как не существует объекта без субъекта, постигающего его; нет деятеля вне связи с осуществляемой им деятельностью. Нет стула помимо его ножек, сидения и спинки, а также дерева, гвоздей, пола, на котором он стоит, стен, ограничивающих комнату, в которой он находится, сделавших его людей, тех, кто согласился назвать данный предмет стулом и кто воспринимает его в качестве приспособления для сидения. Причем, согласно этому принципу, полностью условным является не только существование вещей, но и сама их идентичность также всецело зависит от всего остального.
В современной физике глубокая взаимозависимость объектов реальности была тщательно рассмотрена в так называемом ЭПР-парадоксе, названном так по первым буквам имен Альберта Эйнштейна, Бориса Подольского и Натана Розена — ученых, сформулировавших его для того, чтобы указать на внутреннюю противоречивость квантовой механики. Допустим, пара элементарных частиц была создана, а затем разделена, причем каждая из них отправилась в противоположном от другой направлении и на очень далекое расстояние: например, одна из них в Дхарамсалу, где живу я, а другая — в Нью-Йорк. Одним из свойств таких частиц является то, что спин каждой такой пары всегда должен быть ориентирован в разных направлениях, так что, если спин одной из них был определен при измерении как направленный «вверх», другой непременно должен быть ориентирован «вниз». Согласно законам квантовой механики, корреляция измерений (если одна частица ориентирована «вверх», то другая непременно «вниз») должна сохраняться даже в том случае, если индивидуальные характеристики частицы не определены до тех пор, пока экспериментаторы не измерили свойства одной из частиц, скажем, в Нью-Йорке. В момент измерения частица, находящаяся в Нью-Йорке, получит значение, например, «вверх», и в этот момент другая частица должна непременно оказаться сориентированной «вниз». Взаимное установление направленности «вверх-вниз» происходит мгновенно, даже для частицы, находящейся в Дхарамсале, которая сама еще не была измерена. Несмотря на их пространственное разделение, две частицы ведут себя как связанные между собой объекты. Получается, что согласно законам квантовой механики в самом сердце физики обнаруживается поразительная и глубокая взаимосвязь.
Однажды на открытой конференции в Германии я обратил внимание аудитории на усилившееся стремление профессиональных ученых прислушиваться к духовному опыту последователей различных существующих в мире созерцательных традиций. Я говорил о точках соприкосновения моей собственной традиции с современной наукой, особенно о буддийских обоснованиях относительности времени и отрицании постоянства. Через некоторое время я заметил, что на нашей встрече присутствует фон Вайцзеккер, и пожаловался ему на свое слабое понимание основ квантовой физики. На это он добродушно ответил, что его собственный учитель Вернер Гейзенберг, доведись ему присутствовать на этой встрече, был бы в восхищении, услышав о таких ясных, очевидных параллелях между буддийской философией и его собственными научными прозрениями.
Другой ряд вопросов квантовой механики касается проблемы измерений. Мне известно, что этой теме посвящена целая область исследований. Некоторые ученые говорят, что сам акт измерения приводит к коллапсу корпускулярно-волновой неопределенности, причем результат здесь зависит от используемого экспериментатором метода измерений; лишь благодаря самому акту измерения возможное становится действительным. Между тем сами мы живем в мире повседневной реальности. Поэтому возникает вопрос: как с точки зрения современной физики происходит согласование нашего основанного на здравом смысле восприятия окружающего мира объектов и их свойств с одной стороны, и парадоксального мира квантовой физики — с другой? Да и возможно ли такое соотнесение в принципе? Или нам остается лишь мириться с такими двойственными по своей сути представлениями о реальности?
Однажды в Инсбруке на двухдневном закрытом семинаре по проблемам эпистемологии в области основ квантовой физики и философии мадхьямаки, где я встретился для обсуждения с Антоном Зайлингером и Артуром Зайонцом, Антон сказал мне, что один из его коллег как-то заметил, что большинство ученых, работающих в сфере квантовой физики, воспринимают область своих исследований с легким оттенком своего рода шизофрении. Находясь в лаборатории и занимаясь изысканиями, они ведут себя как реалисты, рассуждая о фотонах и электронах, летающих туда и сюда. Тем не менее, если переключить их внимание на философские проблемы и попросить объяснить основы квантовой механики, многие из них скажут, что ничто на самом деле не существует до тех пор, пока приборы не покажут наличие этого.
До некоторой степени похожие проблемы возникают в буддийской философии в отношении несоответствия между нашим повседневным здравым смыслом и точкой зрения на реальность, которая следует из разработанной Нагарджуной философии пустоты. Нагарджуна ввел понятие двух истин — относительной и абсолютной. Первая касается повседневного опыта, а вторая относится к пониманию абсолютного модуса бытия вещей, то есть пустоты. На относительном уровне мы можем говорить о множественном мире вещей и событий, обладающих несомненной самоидентичностью и связанных между собой законом причинности. В этом мире мы можем с полным правом ожидать, что в нем будут выполняться законы причины и следствия, а также законы логики — такие как принцип идентичности, закон противоречия и исключенного третьего. Этот мир эмпирического опыта нельзя в подлинном смысле назвать иллюзорным или нереальным. Его реальность в том, что он воспринимается нами. Зерно пшеницы производит пшеничный росток, из которого в дальнейшем может развиться колос. Принятие яда приводит к смерти, а лекарства излечивают болезнь. Тем не менее с точки зрения абсолютной истины вещи и события не имеют отдельного, независимого самобытия. Их абсолютный онтологический статус — пустота, то есть отсутствие в них какой-либо собственной, независимой сути.
Я могу усмотреть некоторое подобие этого принципа двух истин и в современной физике. Например, мы можем сказать, что ньютоновская модель прекрасно описывает известную нам повседневную реальность, тогда как эйнштейновский принцип относительности, основанный на совершенно иных исходных положениях, добавляет к этой картине мира прекрасную модель описания более широкой сферы наблюдений. Эйнштейновская модель имеет дело с тем аспектом реальности, для которого утверждение об относительном движении является принципиальным, но в большинстве случаев она не касается нашего обыденного понимания повседневного мира. Точно так же и модель реальности, предлагаемая квантовой физикой, отражает взаимодействия, существующие в иных сферах, преимущественно в скрытой от повседневного наблюдения области субатомных частиц. Каждая из этих картин замечательно подходит для описания своей области, но если мы решим, что какая-либо из них описывает в абсолютном смысле подлинную реальность, нас ждет разочарование.
Здесь следует напомнить о важном различии, проводимом Чандракирти (VII в. н.э.) в отношении области применения категорий относительной и абсолютной истин. Он показывает, что, формулируя понимание реальности, необходимо учитывать область исследования со всей ее спецификой. Так, например, не следует отрицать индивидуальные различия объектов повседневного восприятия, а также действующие в окружающем мире законы причинно-следственной связи, как это делают некоторые интерпретаторы философии пустотности, на том лишь основании, что все эти категории несостоятельны с точки зрения абсолютной реальности. Такой подход содержит в себе методологическую ошибку.
На относительном уровне мы постоянно наблюдаем действие причин и следствий. Например, пытаясь разобраться в причинах дорожного происшествия, мы не рассматриваем основы природы реальности или бесконечную череду причинности, не позволяющую установить лицо, являющееся в абсолютном смысле подлинным виновником случившегося. Рассматривая эмпирический мир с точки зрения закона причины и следствия, мы не погружаемся в глубйны метафизического анализа, рассматривающего абсолютный онтологический статус объектов и их свойств. Напротив, мы остаемся при этом в рамках повседневных, общепринятых понятий, языка и логики. В противоположность этому, утверждает Чандракирти, метафизические постулаты философских школ, признающих существование Творца и вечной души, могут быть опровергнуты путем умозрительного рассмотрения их онтологического статуса на абсолютном уровне. Это возможно потому, что такие сущности устанавливаются на основе рассуждений, касающихся абсолютного образа бытия вещей.
По сути, Нагарджуна и Чандракирти утверждают следующее: когда речь идет о повседневном мире эмпирического опыта и если при этом мы не приписываем вещам независимого, подлинного самобытия, то понятия причинности, тождества и различия, а также все принципы логики остаются незыблемыми. Тем не менее их достоверность ограничена сферой относительной, условной истины. Попытка обосновать такие понятия, как тождественность, существование и причинность, в сфере объективного и независимого бытия представляет собой нарушение общепризнанных границ логики и языка. Нет нужды постулировать существование объективного, независимого самобытия вещей, поскольку даже из простого внешнего их наблюдения мы можем усмотреть здравые и упорядоченные основания реальности, что позволяет не только понять их повседневное функционирование, но и создать прочную основу для морали и духовной деятельности. Мир, согласно философии пустотности, представляет собой сложный рисунок, состоящий из взаимозависимо возникающих и связанных между собой реальностей, в котором взаимозависимые причины порождают взаимозависимые последствия на основе взаимозависимых законов причинности. А потому все мысли и поступки, совершаемые нами в жизни, очень важны: они воздействуют на все, с чем мы так или иначе связаны.
Парадоксальная природа реальности, раскрываемая буддийской философией пустотности и современной физикой, заставляет задуматься о границах человеческого познания. Суть проблемы сводится к вопросу, задаваемому с эпистемологической точки зрения: каким образом наше концептуальное понимание реальности соотносится с ней самой? Буддийские философы — основатели учения о пустотности не только развили и довели до совершенства понимание мира, основанное на устранении глубоко укоренившейся привычки рассматривать реальность как состоящую из объективно реальных атомов, но также старались соединить это понимание со своей повседневной жизнью. Буддийское решение этого кажущегося противоречия состоит в создании учения о двух истинах. Современным физикам также предстоит разработать такую теорию познания, которая позволит проложить мост от картины мира, создаваемой классической физикой и опытом повседневного восприятия, к миру квантовой механики. Пока что лично я не имею представления, как можно применить буддийскую теорию двух истин к решению проблем современной физики. В своей основе философская проблема, поставленная перед физиками открытиями в области квантовой механики, сводится к тому, приемлемо ли вообще представление о материи как о состоящей из мельчайших, но в абсолютном смысле реальных частиц. Буддийская философия пустотности в этом плане может предложить непротиворечивую модель понимания реальности как не имеющей в окончательном смысле собственной независимой сути. Окажется ли это полезным — покажет время.
