VII. Дуэль

Солнце еще не взошло, но в воздухе было разлито чудесное обещание света, и в неве ни облачка. Плиты террасы еще не просохли от ночной росы; вот одна птица, за нею другая завели свою песню в саду, и с дороги понеслись крики ранних возчиков, вышагивавших рядом с длиннорогими своими быками.

Август первым вышел из дому. Он глубоко вдохнул прохладу утра, чистую, как стакан воды, и различил в ней тонкий дымок, дух деревьев в цвету и дорожной пыли. Странным показалось ему, что и смерть затаилась в этой прохладе, но сомневаться не приходилось, что противники схватятся не на шутку; а судя по условиям дуэли, принятым с вечера, он весьма опасался, что одному из участников уж не увидеть солнца в зените.

Мысль о смерти стала еще неотвязней, когда он медленно добрел до края террасы. Отсюда далеко было видно обсаженную деревьями и вьющуюся между холмов дорогу. На горизонте он различил прерывистую голубую черту под низким легким облаком. Верно, подумал он, когда разгуляется день, там и окажется Пиза. Там и сделает он свой первый привал, на то у него в кармане рекомендательные письма к видным людям города. Но те-то двое идут к последнему привалу на жизненном своем пути и, верно уж, куда больше него напутешествовались, куда больше видов навидались, раз это нисколько их не пугает.

Обернувшись, он увидел, что Джованни вышел из дому, остановился и, в точности как прежде он сам, глянул в небо. Увидя Августа, он подошел, поздоровался, и они принялись бродить взад-вперед по террасе, беседуя о разных пустяках. Если и был дуэлянт неспокоен, волнение его, глубоко запрятанное, выказывалось разве особенно нежной шутливостью. И, однако, Август чувствовал, что нависающая роковая опасность ему дорога и ни за какие блага мира он от нее вы не отказался. «Я тотчас понял, увидя вас, граф, – сказал он Августу, – что это счастливая встреча.»

Двое слуг старого принца вынесли огромное кресло. Разжиревшему Потенциати трудно было стоять, и он наловчился стрелять на дуэлях сидя. Слуги спрашивали, где поставить кресло, все принялись искать безупречно ровное место. Стрелять условлено было с десяти шагов, а потом прилежно вымеряли расстояние и определили, где стоять Джованни.

Слуги старого принца поставили рядом с креслом столик, поместили на нем пару дуэльных пистолетов в элегантнейшем ящике, стакан лимонада и шелковый кружевной платочек и вернулись в дом. Тем временем на террасу вышла девушка со старым своим слугою. Она была очень бледна, поеживалась в просторном плаще от утреннего холода и держалась несколько в стороне от других. Деревенский лекарь, за которым меж тем послали, старичок, пропахший мятой, в стародавнем паричке с косицей, прибыл одновременно с нею, пристроился рядом и принялся ее потчевать историями об известных ему дуэлях, которые все окончились смертельным исходом. Юный принц издали на них поглядывал. Воздух медленно наливался светом. Птичье пенье стало вдруг громким, восторженным, будто вот-вот случится что-то прекрасное. По дороге, блея, прошла большая отара овец, поднимая облако пыли, уже с золотою подцветкой.

И тогда отворилась дверь остерии и вышел старый принц, опираясь на плечо слуги. Он был одет с большой изысканностью, в бутылочно-зеленом плаще, тщательно накрашен, напудрен и держался с изяществом и достоинством. Видно было, как он взволнован. Над горизонтом как раз вегало солнце, но и оно не могло придать всей сцене той новой значительности, какую придавало ей появление старика. Прочие все гасили и скрывали чувства, их овуревавшие, он же выказывал свою печаль с простотою ребенка, не сомневающегося в понимании окружающих. В карих глазах стояла влага, но взгляд был открыт и нежен, будто загадки жизни все давно для него решены. Все в нем дышало той уверенностью, с какой великий виртуоз орудует смычком на зависть самому сатане, и притом будто просто забавляется. Душевное его равновесие поражало не меньше, чем устойчивость огромного тела на странно маленьких ногах. Едва встретясь с ним взглядом, Август понял неотвратимо, что пуля его смертельна. Сам Юпитер, прячущий острия молний в складках плаща, не мог бы казаться неодолимей.

Он дружески, учтиво заговорил со всеми, кажется, тотчас пленив сердце лекаря, который уже не мог оторвать своих рыбьих глазок от великого мужа. Тот не спешил, но и мешкать, no-видимому, не собирался. Ясно было, что, едва он перейдет к действию, все произойдет в темпе и стиле совершеннейшего менуэта.

Уронив несколько слов о погоде и прелестях пейзажа, заверив секундантов в глубокой своей признательности, он предложил Джованни быврать пистолет. Тот, вооружась, ретировался на десять шагов до назначенного ему места. Старик отпустил плечо слуги, в пояс поклонился противнику, и каким-то удивительным жестом, будто вот, покончив со скучной повседневностью, он добрался наконец до настоящей жизни, он взвесил на руке оружие и поудобней устроился в кресле. Август занял позицию на равном расстоянии от овоих, так чтобы оба расслышали его сигнал. Легкий утренний ветер прошелся по саду, ощипывая с деревьев лепестки и разнося запах цветенья. Август уже прочищал горло, чтоб отсчитать три роковых числа, как вдруг девушка прошла мимо него к старому принцу и заговорила таким голосом, будто птица спустилась с ветки и запела у него на плече.

– Выслушайте меня, принц, – сказала она, – до своего выстрела. Мне нужно вам кое-что открыть. Будь во мне уверенность в исходе дуэли, можно вы и подождать, пока вы уложите своего друга. Но никто не знает в точности путей Провидения, а мне вы не хотелось, чтобы вы умерли, так и не узнав того, что я собираюсь вам победать.

Все повернулись к ней, но она смотрела только в тихое, скорбное лицо старого принца. Маленькой, хрупкой казалась она с ним рядом, но строгостью и торжественным самообладаньем напоминала юного ангела смерти, обрушившегося с синих высот на плиты террасы, дабы вершить суд.

– Год тому назад, – сказала она, – Розина, жена ваша, выскользнула из дому среди ночи и отправилась в дом старой своей кормилицы подле пристани, чтоб там проститься с кузеном Марио, который утром покидал Пизу. Тем двоим надо было повидаться и решить свою судьбу, а силы Розины были на исходе, она просто умерла вы, если б не увидела возлюбленного. В спальне у Розины, как вы помните, принц, всегда по ночам горела лампа, и она не решалась ее погасить в ту ночь, опасаясь, как вы вы сами не вошли к ней ненароком или приставленные шпионить за нею горничные вдруг не подняли переполох. А потому она попросила лучшую свою подругу, тоже невинную девушку, связанную с нею нежной любовью и одной тайной клятвой, подменить ее на часок в постели. Общими силами им удалось подкупить негра-слугу по имени Баба, отдав ему двенадцать ярдов алого бархата и болоночку Розининой подруги – все их земное достояние, – чтоб он беспрепятственно открывал им дверь. Они входили и выходили, нарядившись аптекарем, который иногда призывался среди ночи ставить клистир вашему старому дворецкому. Розина отправилась в дом кормилицы и переговорила с Марио в присутствии старушки, как и было задумано. Они поклялись в вечной верности, она вручила ему письмо к своему дядюшке, римскому кардиналу, и, едва пробило час ночи, прокралась обратно в дом. Вот вам, принц, и вся моя история.

Все застыли в неподвижности, как дереянные куклы на затерянной среди просторов террасе: Август со старым лекарем – оттого, что ничего не могли взять в толк; старый принц и Джованни – оттого, что не могли прийти в себя от волнения. Наконец старик вновь обрел дар речи.

– Но кто же, – сказал он, – надоумил вас сегодня все это мне рассказать, мой прекрасный юный синьор?

Девушка посмотрела ему в глаза.

– И вы не узнаете меня, принц? – сказала она. – Я и есть Агнесса делла Герардески, оказавшая жене вашей эту услугу. Вы меня видели. Я была у вас на свадьбеподружкой невесты, я была в желтом платье. И еще как-то вы зашли к жене в гостиную, а я играла в шахматы с профессором Пакхиани, которого вы подослали к ней, чтобы он ее образумил. Розина стояла у окна, чтоб никто не видел ее слез.

После этих слов принц Джованни уже не сводил с нее глаз и застыл как каменный.

Старый принц сидел в кресле совершенно без движения, теперь еще больше напоминая драгоценного старинного идола, выделанного из черного дерева, золота и слоновой кости. Он внимательно вглядывался в рассказчицу.

Простите меня великодушно, синьора, – сказал он с глубоким поклоном. И снова застыл. – Значит, – проговорил он вдруг медленно, веско, – будь Баба мне верен, я накрыл вы их обоих в домике кормилицы и им вы от меня не уйти?

Да, – сказала девушка. – Но что им даже смерть от вашей руки, если в они умерли вместе?

Нет, нет, нет, – сказал старый принц. – Боже упаси, я и не подумал вы их увивать. Я просто бы содрал с них одежду, сказал ей, что утром жестоко расправлюсь с молодчиком, и запер вы их вместе на оставшуюся ночь. Когда она пугалась, когда гневалась, лицо, все тело у нее розовели, как цвет олеандра.

Тут он глубоко задумался, а все кругом примолкли. Он все больше застывал и делался как вы уже неодушевленным предметом, памятником самому себе, своей жизни. Но вдруг старое лицо залилось яркой краской.

– И тогда, – вскрикнул он с глубоким чувством, – тогда она, моя душенька, и сейчас оставалась вы мне в забаву!

На террасе настала мертвая тишина. Никто не решался заговорить перед лицом печали, столь глубокой.

Вдруг он озарил всех улыбкой, по-стариковски тихой, по-детски нежной.

– Мелковат, – проговорил он отчетливо. – Мелковат. Я всегда был мелковат. Вот в чем причина моего поражения. И я завидовал Марио, какой же низкой завистью я ему завидовал! И в мелком моем тщеславии я предпочел вы, чтоб наследник моего имени, буде явится на свет, происходил из княжеского рода. Мелковат, мелковат я оказалсядля планов творца.

– Нино, – сказал он немного погодя, – милый Нино, друг мой, прости мне дурные мысли. Дай руку.

Джованни, бледный как смерть, протянул ему руку. Но, едва стиснув его пальцы, старик вновь схватился за пистолет, будто обороняясь от более страшного противника.

Черные глубокие глаза смотрели в пространство со страхом, но и с решимостью, рот приоткрылся, будто вот сейчас он запоет.

– Карлотта! – вымолвил он.

Странным, величавым и усталым движением он поворотился вправо и косо, вместе с креслом рухнул наземь. Глухо ударилось о плиты тяжелое тело. Кресло лежало, задрав две ножки, он бывалился из него и остался недвижим. И тогда пистолет, зажатый в его руке, выстрелил, и пуля, описав безумную траекторию, прожужжала у Августа над самым ухом. Оглушенный, он вдруг с отчетливостью неовыкновенной увидел перед собою свою жену. Но тотчас пришел в себя и увидел уже доктора, который опустился на колени подле старого принца, грозя небу своими кулаками. Лицо принца постепенно покрывалось пепельной бледностью, и румяна и помада казались розовой и багряной эмалью на серебре.

Доктор уронил руки и ощупал грудь лежащего. Потом он оглянулся на остальных, и лицо его было начисто лишено выраженья. Встретив живые взгляды, он, однако, оправился. Встал и торжественно объявил:

– Кончено.

Все притихли. Поверженный старый принц по-прежнему составлял центр картины, будто он медленно возносился в небо, а они, оставленные ученики его, глядели с земли ему вслед. Только Нино был сам по себе, как вписанный в старый алтарь портрет дарителя, не вовлеченного в священное действо.

Солнце, вставая в лазури, нежными, тонкими тенями полнило складки зеленой ткани, облекавшей неподвижное тело.