Второе рождение Игоря Цельмана

Овчинников был выпускающим, и, едва он вместе с траверсантами появился в лагере на Диком, Балинский и Кочетов принялись упорно его обхаживать, выпрашивая разрешение выйти на северное ребро.

— Что вы, ребята, — посмеивался Овчинников, — я выпущу, а Галкин появится, догонит на вертолете, и как миленькие пойдете вниз. Помните пик Ленина?

Вскоре прилетел и Галкин. Он привез двух роскошных кур и изготовленные из обрезков арматуры «кошки», на­подобие тех, которыми в деревнях извлекают упущенные в колодец ведра.

Одна курица была растерзана населением базового лагеря. Другую подвесили к рюкзаку Эдика Мысловского, после чего траверсанты под прощальное щелканье фото­камер двинулись в свой многотрудный и неизвестно что приготовивший им путь... После проводов взялись за испы­тание «кошек». Их привязали к длинной основной верев­ке, и, когда Игорь Цельман поднял машину в воздух, группа Галкина — Балинского приступила к тренировке, конечной целью которой являлось «проведение транспор­тировочных работ на северном ребре пика Победы».

Над теоретической разработкой операции трудился и сам Игорь, и весь имеющий отношение к науке и технике личный состав экспедиции. Суть заключалась в следую­щем. На леднике лежит завернутый в спальный мешок тяжеленный газовый баллон. Это учебный груз. Он обвя­зан веревкой, конец веревки в виде петли укреплен над грузом с помощью двух стоек. Проносится вертолет, с вер­толета свисают «кошки», они цепляют петлю, и груз взмывает в воздух. На бумаге все выглядело убедительно. Благополучно прошла и тренировка. Теперь надо было повторить все это на высоте 6400, и к утру 9 августа группа Галкина — Балинского была готова к вылету на северное ребро.

Взлетели в полдень. День солнечный, грандиозное зре­лище Победы приковывает всех к прозрачному блюдечку иллюминатора. Игорь нацеливает машину на 5300, бортра­дист распахивает люк и со снайперской точностью «укла­дывает» тяжеленную заброску почти у входа в пещеру. Балинский поднял палец, на что бортрадист только снисходительно оттопырил губы, дескать, а как же, фирма!

— Хотите, посажу на 5300? — закричал Цельман.

Все засмеялись, даже Галкин не выразил желания участвовать в этом эксперименте при всей любви к авиа­транспортным средствам перемещения во времени и в пространстве. Сели на 4300. Под самый маршрут! Минут через сорок Игорь прилетел снова, доставил тех, кого не смог поднять первым рейсом, а также Опуховского. Лев Евгеньевич выглядит именинником. Да он и так именин­ник. Завтра у него день рождения, и он проведет его здесь на «эльчибековской» стоянке, в кругу прекрасней­ших вершин Кок-Шаала и Тенгри-Тага, в кругу друзей. Всем бы такой старости. Такой пронесенной сквозь жизнь способности радоваться красоте земли, доброму товарище­ству, рюкзаку за спиной...

Десятый час утра. Собрались, простились с Опуховским, пошли на гору. Был наст, он хорошо держал, а легкий ветерок освежал даже в глубоких мульдах, где при столь ярком солнце, пожалуй, пришлось бы пропариться до семи потов. Словом, к 5300 поднялись сравнительно легко, разобрали сброшенный с вертолета ящик, устроили обильный ужин. В пещеру полезли не сразу. Очень уж был красивый закат. Пожалуй, даже слишком красивый. Не к ненастью ли?

Утром вышли около восьми. Опасались, что после столь затяжной непогоды маршрут будет перегружен снегом, но нет, снега оказалось даже меньше, чем во время акклима­тизационного выхода. Прежние следы замело, топтали заново, но проваливались лишь по колено — для Победы это совсем пустяки. Облака беспокоили. Белесая мгла. Нет, не зря вчера выдался столь роскошный закат. На 5500 ударил такой заряд снега и ветра, что, когда перед выходом на гребень они уткнулись в бергшрунд, всем разом пришла идея разведать трещину: нельзя ли в ней отсидеться?

Залезли, вырыли нишу, поставили чай. Сверху струи­лись потоки снега, приходилось отряхиваться. Когда белые ручьи поубавились, а небо посветлело, пошли дальше, с облегчением обнаружив крепкий наст там, где при заброс­ке тонули по грудь. К пещере на 5900 подошли засветло. Пещера просела, пришлось чистить, но, когда ночью по­верху прошла лавина, они даже не почувствовали ее. Оза­бочены были другим. Захандрил Галкин. Шиндяйкин су­нул градусник — 37,8! Решили, что, если к утру темпера­тура не спадет, Галкин и «док» уйдут вниз.

Утром Галкину лучше. Высунулись из пещеры, ветер сносит с ног, видимость неважная, но все в добром здра­вии, в настроении, решили идти.

К четырем дня были на 6300. Рыть пещеру негде, при­нялись искать место для палатки. Пока все занимались «строительством» площадки, Балинский и Кочетов подо­шли к вмерзшему в гребень занесенному снегом телу, на­чали откапывать. Ветер достиг ураганной силы, работать стало неимоверно трудно, однако дело сделали, умудри­лись даже подготовить груз для пробного «захвата». Вечером взялись мерить себе температуру. И тут обна­ружили, что за тридцать семь не только у Галкина — у всех! Пообсуждали открытие, посоветовали «доку» напи­сать на эту тему ученый труд, улеглись спать. О том, чем приходилось заниматься, чем придется заниматься завтра, старались не говорить. В такой обстановке, какая бывает на 6400, в пургу, на Победе тени погибших располагают к невеселым мыслям вдвойне.

Немногим лучше выдалась погода и на утро 12 авгу­ста. Даже не надеялись, что Игорь прилетит. Но он при­летел, принялся за работу, сделал первый заход. Он шел довольно точно, но «кошка» зацепилась за карниз, при­шлось начать сначала. Не удалась и вторая попытка — «кошка» подцепила петлю, но подцепила ненадежно, и пробный груз, сорвавшись, проскользил метров на сто вниз по склону. Тут погода испортилась вконец, и Цельман улетел в базовый лагерь. Все с облегчением перевели дух. Конечно, Игорь летчик незаурядный, но смотреть на эту воздушную акробатику — занятие не из легких. Балинский с Кочетовым спустились за грузом, с большим трудом вытащили его к палатке, в то время как двойка Стрельцов — Артюхин поднялась на 6500. Здесь, в ска­лах, они обнаружили обрывки палатки, а в ней человече скую фигуру, превратившуюся в лед.

— Что у вас там, — закричал снизу Балинский, за­интригованный их долгим молчанием, — нашли что-нибудь?!

Стрельцов сбросил вниз веревку, Кочетов и Шиндяйкин подошли на помощь. С верхней страховкой они спусти­ли эту трагическую глыбу льда на 6400, а Женя и Семен Игнатьевич остались на 6500, решив здесь, в пещере, и заночевать. Из трещины сильно дуло, было очень холод­но. Да, еще одна палатка на группу явно не помешала бы... Но тащить...

Мглистое, туманное утро. Все, что выше, в шапке непогоды, собственно, там, наверху, она и не прекращалась. Все очень сурово, но в том, что Игорь прилетит, никто не сомневался. И он прилетел. Точно, рядом с палаткой «положил» питание к рации, затем начал прицеливаться к захвату груза. Долго не везло. Только подлетит к пло­щадке, на 6400 наплывал туман, а едва вертолет развора­чивался вспять, ребро открывалось, и можно было видеть, как Толя Балинский разочарованно опускал изготовлен­ный к съемке фотоаппарат.

Снизу, растянувшись по ребру, показались связки ленинградцев. Они прошли мимо, стараясь не глядеть на то, что лежало в снегу неподалеку от палатки. Не очень вдохновляющая встреча для того, кто идет на Победу. Тем более тринадцатого числа... Снова появляется Цельман. Грохочет гул двигателя, стократ преображенный устрашающе близкими скалами и льдами Победы. Наплы­вает туман. Вот-вот и «окно» закроется. Галкин у самого груза. Он делает отмашку руками, невольно стараясь хоть как-то помочь Игорю... Успеет Цельман, не успеет? Схва­тил! Вертолет круто пошел вниз, рывок, груз оторвался от фирна и, словно пущенный из рогатки камень, нагнал вертолет. Удар! В лопасти! Страшный треск! И сразу туман, он надвинулся как занавес, а они, ошеломленные неожиданной бедой, все смотрели в мятущиеся клочья тумана, туда, где исчез вертолет. Бросились к палатке. Настроили рацию. Надо связаться со Звездочкой, с базовым лагерем ленинградского «Спартака», ведь если Игорю удастся сесть, он сядет только на Звездочке!

— Алло, Звездочка, Звездочка, я Галкин, Игорь у вас? Звездочка!

Цельман был на Звездочке. Из четырех лопастей по­вреждены три, но Игорь все-таки исхитрился машину посадить. Буданов выдал экипажу по чарке спирта, и лет­чики отметили свое второе рождение. От сердца отлегло. Все остальное казалось мелочью, главное, Игорь жив, экипаж жив, остальное поправимо. Галкин собрал рюкзак. Он идет вниз. Необходимо выяснить, что с вертолетом, и, если машина вышла из строя, надо выбираться на Большую землю. Старшим группы остается Балинский. Задача прежняя — пик Победы и, если останутся силы, спуск погибших. Галкин замолчал, оглядел собравшихся. Кто-то должен идти с ним, и он подумал об Артюхине. Все-таки тяжело Семену Игнатьевичу на Победе, а с другой стороны... Нет, раз хочет, пусть идет. Ребята мо­лодые, у них еще будет возможность, а для Артюхина, может быть, это последний шанс!

— Шиндяйкин! Собирай рюкзак!

— Ну почему каждый раз я? Виктор Тимофеевич! Ну почему я?

— А кто же еще? Не может же начальник экспеди­ции путешествовать без персонального врача! Положено!

Галкин шутил, а настроение хуже некуда. Чего уж там, это ЧП. В самое неподходящее время. И... жаль Победу. Жаль, что ему не удастся на ней побывать. Вот счастье, кому удалось, кому еще удастся это сделать!..

ЧЕЛЯБИНСКИЙ ДУБЛЬ. БОРИС ГАВРИЛОВ

Их было шестеро. Заведующий кафедрой химии Кур­ганского машиностроительного института, кандидат техни­ческих наук, мастер спорта Александр Рябухин, научный сотрудник Института медико-биологических проблем, кан­дидат технических наук, мастер международного класса Борис Гаврилов, кандидаты в мастера аспирант Челябин­ского политехнического института Владимир Художин, преподаватель Челябинского автомобильного училища Ген­надий Сидоров, преподаватель Челябинского политехниче­ского института Станислав Бедов и старший научный сотрудник Уралниистромпроекта Валерий Мокшанцев. Как и в 1967 году, командой руководил Рябухин, и он рассчитывал взять реванш за ту кончившуюся лично для него неудачей первую попытку. И потом траверс 1967 года челябинцы сделали «с натягом», через силу, а теперь хо­телось доказать, что Победу можно пройти легче, умелей. Что касается Гаврилова, то и у него был свой интерес. Пройти траверс с запада на восток значило пройти по ветру. А вот если против ветра? С востока на запад? Наверное, это будет потрудней, и, стало быть, как не при­нять участия в столь заманчивом предприятии? Тем более здесь, в родных краях...

Борис жил когда-то во Фрунзе, здесь, в Киргизии, на­чинал. Ему было лет четырнадцать, когда отец, Аркадий Евдокимович Гаврилов, впервые взял его с собой в Ала-Арчу, на альпиниаду, проводившуюся в районе ледника Адыгене. Отец имел по альпинизму второй разряд, зва­ние инструктора. А еще будучи инженером-механиком, он работал в центральных мастерских Киргизского геолого-управления и по долгу службы часто выезжал в разведоч­ные партии, разбросанные по всему Тянь-Шаню. Нередко с ним ездил и Борис. Нет, он никак не походил на эдакого сынка обеспеченных родителей, лелеющих своего вундер­кинда под оранжерейным колпаком... Да и отец, всегда собранный и строгий, мог со стороны показаться скорее педантом, сухарем, нежели чадолюбивым папашей; «пато­ки» в этом доме не любили. И чуть ли не с восьмого класса у Бориса были и настоящие горные ботинки, и штормкостюм, и рюкзак, и ледоруб, и спальный мешок, и лыжи, и всяческая литература о горах, альпинизме — спра­вочная, учебная, географически», которую он постоянно штудировал, то заучивая наизусть высоты Анд и Гимала­ев, то тренируясь с закрытыми глазами в завязывании охватывающего узла. Комната Бориса в ту пору — ман­сарда деревянного коттеджа с крутой скрипучей лестни­цей и почти всегда открытым окном. В окно видны горы. Стол, кровать, самый спартанский интерьер. Всегда чисто, убрано, всегда все на месте. Так воспитывался. Так при­вык. Подобная организация жизни позволила и серьезно учиться, и всерьез заняться альпинизмом.

Школу окончил с медалью, поступать в институт уехал в Москву, в физико-технический. Теперь ближе стал Кав­каз, зачастил туда, со временем вписав в свою альпинист­скую книжку все наиболее известные маршруты, вплоть до траверса Безингийской стены. Но первую пятерку сде­лал опять-таки в Киргизии, в Ала-Арче, осуществив мечту еще школьных лет, представлявшуюся такой фантастиче­ски-дерзкой и невозможной, — траверс башен Короны. Оказывается, и это по силам. Что дальше?

Известному высотнику Борису Романову обязан при­общением к Памиру. Первый в жизни семитысячник — пик Евгении Корженевской с юга принес и первую спор­тивную награду — серебряную медаль первенства страны.

Затем экспедиция на Тянь-Шань. Руководил сам, за­думав пройти один из сложнейших и еще никем не хоженных высотных маршрутов — траверс шеститысячников хребта Тенгри-Таг. Во время забросок поднялись на пик Чапаева, на пик Горького, освоив таким образом самые значительные вершины гребня. Однако при спуске с пика Горького поспешили, попали в лавину, щедро предоставив начинающему врачу Шиндяйкину целый комплект откры­тых и закрытых переломов, ушибов, колотых и резаных ран — для практики.

Такие случаи разбираются в соответствующих комис­сиях, и руководителю группы обычно выдается по первое число. Получил свое и Борис. Все же эта история его отношения к высоким горам не изменила, и через два го­да он вновь был на Иныльчеке, поднявшись в составе команды Бориса Романова на весьма и весьма уважаемые вершины — Шатер и Хан-Тенгри. Так укрепился в амплуа высотника и, когда челябинские альпинисты, толь­ко-только вступавшие на подвижническую стезю высотных горовосхождений, пригласили к себе на пик Ленина в качестве консультанта, не отказался, отправился с ними на Памир, а через год с ними же ушел на траверс Побе­ды. В 1969 году они были снова вместе, совершив слож­нейшее высотно-техническое восхождение на пик Комму­низма по стене с ледника Гармо.

Так что к новому траверсу Победы подготовились основательно, схоженности на всю жизнь хватит, не мень­ше. Удастся ли только этот дубль? Повезет? Ну хотя бы с погодой?

Вначале все складывалось самым благоприятным обра­зом. Был наст, и траверсанты за один день от 4700 под­нялись на Чон-Терен. Еще два дня, и они на Восточной Победе. Во время акклиматизационного выхода команда смогла пробиться от Иныльчека к Чон-Терену только за пять дней, а до цели выхода — пика Военных Топографов так и не дошли, ограничившись высотой 6700, хотя по­тратили тринадцать дней. А тут четыре дня, и Восточная вершина! Что значит погода, разное состояние снега на одном и том же маршруте, что значит с умом проведен­ная акклиматизация!

Отличная погода! Как жаль, что она начинает портить­ся. Буран настиг на подъеме к пику Советская Армения, и они два дня отсиживались, откапываясь через каждые два часа. Палатки были по конек в снегу, затем и вовсе ока­зались в глубоких ямах, куда бесконечно струились сыпучие снеговые волны. Пошли дальше, надеясь, что уж на крутом-то склоне вновь появится наст. Но эта надежда не оправдалась. Каждая веревка давалась с неимоверным трудом, они буквально плыли вверх по грудь в снегу. А ведь было круто, во время траверса 1967 года они проходили здесь по льду, это был один из самых техни­чески сложных участков всего двадцатикилометрового пути...

За день пробились. С пика Советская Армения сквозь дымные полотнища снежных флагов перед ними откры­лось грандиозное зрелище Главной вершины, ее восточных склонов. Впечатление было такое, будто они никуда еще не поднимались, будто они все еще находятся внизу, на леднике, и что им еще только предстоит сделать первые шаги. Не было лишь прежних сил. Они остались в оплы­вающих снегах только что преодоленной крутизны, и чйля-бинцы снова шли на пределе, почти так же, как в 1967 го­ду; впрочем, сравнивать мог только один человек — Борис Гаврилов.

День поднимались на гребень Главной вершины, день тянулись по гребню. Появился наст, но уже сказывалась и высота и усталость, так что продвигались медленно, куда медленней, чем планировалось, даже со скидкой на непо­году. А погода все не улучшалась, и на вершину взошли в тумане. Видимость была скверной, и все же Борис узнал место, где в 1967 году отсиживались трое суток... Неуже­ли это вновь повторится? Хотелось найти оставленную тогда записку, но тура обнаружить не удалось. Заноче­вали.

Утром 9 августа Бедов и Гаврилов вновь отправились на поиски. Они прошли две веревки и сразу же наткнулись на тур. Но это оказался тур с запиской Люси Агранов­ской... Тур 1967 года разыскать так и не удалось, а ведь Борис сам оставлял записку на вершине Победы. Снесло бураном? Замело снегом?

День ясный. Солнце. Как будто вполне хорошая погода. Но какой сильный ветер! Какой дикий холод! Надо ско­рей уходить с вершины, но от палатки зовет Рябухин. Саша говорит, что приболел Художин. В общем, ничего страшного, все чувствуют себя не очень здорово, но по­смотреть надо. Потеплей укрыли. Напоили горячим чаем. Дали таблеток. Потом начали собираться. Разгрузили рюкзак Художина. Володя стал возмущаться, дескать, с какой стати, ни в коем случае; он продолжал ворчать и на спуске, и эта воркотня выглядела вполне убедительно: он был в команде самым сильным и лучше всех работал. Ему даже Борис Гаврилов завидовал. А уж Гаврилову грех сетовать на свое здоровье — второй раз на Победе. Таких, как он, всего три человека и есть на свете на всю альпинистскую братию. Розин, Студенин да он, Гаври­лов. Но у Гаврилйва оба раза траверс. Туда и обратно. И тут уж он единственный.

К четырем часам спустились на 7300. Скальный гребень непрост, а погода испортилась окончательно. Поста­вили палатку, заночевали. Володя чувствовал себя нор­мально, и это как-то успокоило. А главное, вершина была
за плечами, теперь лишь небольшой подъем на Важа Пшавела и снова вниз, вниз, до самого Дикого, до базо­вых лагерей и встреч с друзьями. Но утром 10 августа мела пурга, и она продолжалась весь день. Только вере­вочную оттяжку и можно было разглядеть в вихре летящего над гребнем снега, и они не рискнули свернуть палатку. Решили отсиживаться, и это казалось тогда
единственно возможным решением. Если б они знали, что Художин болен! Если б люди умели отличать на семи тысячах больного человека от здорового!

К вечеру у палатки раздались голоса, скрип шагов, и в палатку, раздирая смерзшееся кольцо входа, просуну­лась чья-то заиндевевшая голова, показалось чье-то лицо, покрытое коркой льда. Это был Студенин.