В(ы)ход

Жрун.

Иван, поняв, что действительно остался один, рассудил так: «Если нигде нет никого и ничего, кроме меня, то какой мне резон куда-то идти? Все равно, куда бы я ни шел, я, так или иначе, встречу только себя самого. Пойду налево, а там я. Пойду направо – то же я. Что вперед, что назад – один лишь только я, и никого, кроме меня». – Поразмыслил отрок и пригорюнился.

Из Ваниного живота выплыла маленькая фигурка в остроконечном колпачке, обернулась к нему и подтвердила:

- И то ведь верно. К чему куда-то стремиться? Везде один и тот же беспросветный мрак, в котором не сыщешь ни радости, ни утешения. – И фигурка зарыдала.

- А ты кто? – Вздрогнул Иван.

- Я жряк Ун. Сокращенно – Жрун.

- Так, значит, я не один?

- В общем-то, Ванятко, один. – Тяжело вздохнул жрякк. – Я исключение. И я твой единственный, а потому лучший друг.

- А чем ты занимаешься?

- А я горюю и плачу. А вместе со мной горюешь и плачешь ты. И если мы заодно, то можно считать, что мы – одно.

- И что… удивляясь, спросил Иван, - больше нет никаких занятий?

- А какие могут быть еще занятия в беспросветной мгле? – Печально ответил Ун.

- Ну… - задумался ученик.

- То-то и оно. – Отозвался жряк. – То-то и оно. – И промокнул сырые глаза крохотным носовым платочком, слипшимся и раскисшим от непрерывной влаги.

- А ты… этого… того… не перегнул палку? – Строго нахмурился Иван.

- Да, что ты? Какое там, перегнул? Наоборот, не догнул! – Воскликнул жрякк и зарыдал еще сильней. – Ты только посмотри вокруг. – Сделал он широкий жест.

- Ну, посмотрел. И что?

- А то, что одна пустота кругом.

- Но ведь я-то есть!

- А какой от этого толк? – Тоскливо возразил жрякк. – Все равно, ни поиграть, ни поговорить не с кем.

- Да, уж это точно. – Грустно согласился Иван и вспомнил о том, как некогда ХА говорила ему что-то про большую игру, от чего ощутил сжимающую тоску покинутого и обманутого возлюбленного. Выходит, что ХА его бросила, а про игру все насочиняла.

- И утешить некому. – Нудил жрякк. – Вот, кто сейчас может тебя утешить? Где твоя мамочка?

- А вот здесь я не согласен. – Возразил Ваня, но, тронутый тоской, сделал это вяло и невнятно.

Зато жряк заметно оживился. Сообразительный школьник успел подметить, что чем хуже ему становится, тем лучше делается Уну. При этом, присмотревшись, он обнаружил, что тот постоянно совершает какие-то жевательные движения.

- Не согласен? – пожал плечами жряк и приблизился к Ване. – И правильно, не соглашайся. – Тут И обнаружил тончайшую ниточку-паутинку, один конец которой исходил из его живота, а другой находился во рту у жряка. Его-то Ун заглатывал и перемалывал своими миниатюрными челюстями. При этом он постепенно увеличивался в размерах и, раздуваясь, все более походил на устрашающего вида головастика. – И не соглашайся. – Суетливо пожевывая, бормотал Ун. – Мамочка далеко, она сейчас с папочкой аппетитно кукает молошный студень. А, лучше, дай-ка, я обратно залезу в тебя. И мне будет тепло, и тебе не накладно.

Ваня покорно кивнул, соглашаясь на предложение жряка – он уже настолько почувствовал себя обессиленным и безучастным, что ему лень было выказывать какую-либо инициативу со своей стороны. Но, вместе с тем, какая-то другая часть Ваниного существа не то, чтобы воспротивилась, а встрепенулась и затвердела, вспомнив матушкино наставление: «открывайся не всем». «Ну и что с того, что смысла нет, а тьма окрест беспросветна»? – Сказала эта самая часть, и Иван решительно отозвался:

- Нет.

Жряк, как ему показалось, даже немного оторопел от такого поворота событий. Он остановился и прекратил свое жевание.

- Да ведь я ж из тебя и вышел. – Обиженно надулся он. – Почему бы мне обратно в тебя и не войти?

- Но ты не есть я. – Возразил Иван, вернее, та самая, твердая часть его существа.

- А вот здесь, братец, ты ошибаешься. – Снова зажевал Ун. – Ты есть я. А я есть ты.

- Ты не есть я, ты ешь меня. И я не хочу, чтобы ты ел меня. – Крикнул Иван и оттолкнул вспузырившегося жряка. Тот легко отлетел в сторону, ниточка-паутинка выскользнула из его рта, и Ун исчез в темноте.