Логическая форма факта

Научный факт репрезентируется в фактуалъном высказывании. В раз­личных ситуациях те или иные утверждения могут выступать в роли фактуальных. «Вода замерзает при температуре 0°С»; «После введения мезатона артериальное давление стабилизировалось на уровне 90/50»; «Полное солнечное затмение зафиксировано в 12 ч 16 мин» — в определённых обстоятельствах эти предложения выступают как фактуальные. Но научный факт может иметь и более абстрактную природу, например математический факт «Если множество формул имеет модель, то оно имеет и счётную модель»; ведь доказанное математическое утверждение — теорему — тоже следует считать фактом..

Существует ли какая-то точная логическая форма факта, благодаря которой мы могли бы чётко отличить, является данное утверждение фактуальным или теоретическим?

Ясно, что этот вопрос является продолжением вопроса «Существуют ли абсолютные факты?», или, точнее, его логическим срезом. Несмотря на то, что в контексте той или иной теории обычно представляется интуи­тивно понятным, какое из утверждений является фактуальным, общей логической формы факта не существует. Предпринимались попытки все же найти такую форму. Здесь следует указать, прежде всего, на предложение Поппера считать адекватной формой т.н. сингулярные (или частные) утверждения, относящиеся к конкретным событиям в конкретной прост­ранственно-временной области, например «К данной нити приложен вес в 2 фунта». Действительно, на практике именно с утверждениями такого вида чаще всего и связано функционирование фактов (преимущественно в естественно-научных теориях). Однако, как отмечалось критиками, эта форма не даёт чёткого логического критерия фактичности по многим при­чинам (любое сингулярное утверждение можно уточнять до бесконечности, и в нем всегда останутся универсальные термины). Выступает ли данное утверждение в роли факта, всегда зависит от содержательных обстоятельств. Поэтому фактуальные предложения (или предложения, которым приписан фактуальный статус) весьма разнообразны по сво­ей форме; факты, как уже отмечалось выше, могут интерпретироваться на разных теоретических уровнях; при сравнении друг с другом могут быть указаны факты более конкретные и более абстрактные, более част­ные и более обобщённые и т.п. Отметим также, что применяется и репре­зентация фактов, вообще не использующая форму высказывания (непропо­зициональная), например графическая (график, диаграмма, геометрический чертёж), формульная (скажем, структурная химическая формула). Только конкретный контекст научного рассуждения определяет, что в данном слу­чае будет рассматриваться как факт.

Итак, мы вновь приходим к выводу, что научный факт обретает свой статус только внутри концептуальной системы. Понимание этого сумми­ровано в следующем выразительном тезисе.

Тезис о теоретической погружённости факта

Это положение представляет собой в некотором роде обобщение тезиса о теоретической погружённости наблюдения (см. § 2.3); Напомним, что там речь шла о зависимости содержания наблюдения от предшествую­щих ему теоретических предпосылок и установок наблюдателя, которые и задают смысл эмпирическому материалу. Теперь же вопрос связан со статусом научного факта вообще.

Тезис возник в постпозитивистской философии науки как реакция на неопозитивистскую программу поиска абсолютного эмпирического бази­са познания. Критиками этой программы было показано, что нейтрально­го опыта вообще не существует. Так, например, У. Куайн отмечает, что даже истины, формулируемые в языке здравого смысла, — это тоже в не­котором роде достаточно сильные утверждения, превосходящие горизонт непосредственных впечатлений, и мы вводим в повседневном опыте до­пущения о существовании обычных вещей окружающего мира точно так же, как, скажем, физик вводит допущения о существовании ненаблю­даемых объектов¹. Среди ярких критиков неопозитивистской концепции следует также назвать американского философа У. Селларса, развенчав­шего миф о данном. Согласно У. Селларсу представление о первичных данных ощущений является фикцией; на самом деле всякое непосред­ственно данное имеет сложную природу, связанную с самой способно­стью понимать язык, и становится собственно фактом лишь, в рамках определённого концептуального каркаса. Это касается и научных теорий, и повседневного опыта².

Что же касается картины соотношения факта и теории в собственно научном познании, то тезис теоретической нагруженности обращает вни­мание на тесную связь научного факта и теоретического контекста. Резюмируем основные моменты этой связи: науку интересуют не все фак­ты вообще, а только существенные (т.е. научное познание селективно); факты поданы в познавательных научных контекстах не в чистом виде, а всегда репрезентированы в некотором теоретическом языке (имеющем собственные онтологические допущения, исходные понятия, границы выразительных возможностей и т.п.); факты всегда хотя бы минимально

¹ Quine W. van О. Word and Object. P. 21-25.

² Sellars Ж Science, Perception and Reality. London; New York, 1963.

обработаны и осмыслены, включены в какую-либо исходную интерпре­тирующую теорию; факты получают собственно фактуальный. статус и сопутствующие ему логические свойства (инвариантность, элементар­ность) только посредством теоретического же решения и принятия.

Но, как и всегда в тех случаях, когда дело касается соотношения эмпи­рической и теоретической составляющих, не следует бросаться и в край­ность теоретизма. Как известно, на смену неопозитивистскому эмпириз­му была выдвинута т.н. холистская. концепция (греч. holos — «целый, весь»), последовательным защитником которой был как раз один из выдаю­щихся ниспровергателей неопозитивизма У. Куайн. Мы уже упоминали в § 0.4 о его метафоре арки для прояснения представлений о целостном характере научной теории. Если неопозитивистская программа предпола­гала, что научные теории могут быть в некотором роде составлены из пер­вичных эмпирических элементов (и логико-методологических структур), то постпозитивистская идея, наоборот, состояла в постулировании нередуцируемости теории до внетеоретических элементов; или, выражаясь иначе, она утверждала главенство целостной теории над её составными частями. Это привело к новой крайности теперь уже противоположного сорта: теперь оказывалось, что все есть теория, а пресловутая твёрдая почва эмпирического базиса — это продукт самой же теории. В такой ситуации легко прийти к выводу, что научная теория вообще не нуждает­ся в опыте! Примером данного «бросания в крайность» может служить позиция П. Фейерабенда. Он заявляет, что каждая теория предлагает свой собственный «способ видеть мир». Тогда между представителями различ­ных теоретических позиций не может быть взаимопонимания, т.к. терми­ны, которые, как кажется, являются одними и теми же, на самом деле используются в разных значениях, специфичных для каждой замкнутой в себе теории. Скажем, «время» в механике Ньютона и в теории относи­тельности Эйнштейна — это совершенно разные понятия. Однако уста­новка, подобная позиции Фейерабенда, приводит к контринтуитивным следствиям. Получается, что различные теории — это различные замкну­тые и самодостаточные сферы; но как же тогда возможно взаимопонима­ние учёных, защищающих различные концепции, различные точки зре­ния? Как вообще в таком случае возможна рациональная дискуссия, аргументация, если учёные не опираются ни на что надёжное, автоном­ное, не зависящее от тех или иных теоретических конструкций? (См. под­робнее о проблеме несоизмеримости § 4.4.)

Таким образом, тезис о теоретической нагруженности факта, доведён­ный до предела, неминуемо должен был привести к абсурдным выводам. Эта опасность была замечена быстро. Например, в 60-70~е гг. XX в. в фи­лософии науки развивалось течение научного реализма (тот же У. Сел-

ларе, а также X. Патнэм, Дж. Смарт и др.). Оно пыталось противостоять иррационалистической трактовке науки, защищая ту точку зрения, что наука все же опирается на нечто реальное (однако реализация программы научного реализма оказалась не очень удачной).

В чем же состоит удовлетворительное решение этой проблемы? Сле­дует заметить, что окончательного решения не существует и до настоя­щего времени. Но в целом острота этой темы несколько снизилась. Сей­час все же преобладает понимание того, что в любом случае не стоит делать крайних выводов из тезисов о теоретической нагруженности эмпи­рического базиса. Из того что научный факт обретает свой статус только внутри теоретического контекста, не следует, что из-за этого якобы ока­зываются скомпрометированными его познавательная ценность и эмпи­рические свойства.

Действительно, факт рождается в ходе научного познания весьма
сложным образом; он сразу же вводится в замысловатую, порой голово­ломную игру теоретических уровней и позиций. Он многократно оце­нивается и интерпретируется, получая новые смыслы и формулировки,
и в процессе этого учёными достигается все более полное его понима­ние, но все это означает, что факт реально включился в ход научного познания, который сам по себе достаточно сложен и заранее не предсказу­ем. (Что, впрочем, и делает науку столь интересным занятием.) Те же, кто отрицает на основании этой сложности существование объективного опытного базиса вообще, просто хотели бы идти по лёгкому пути. Но та­кая позиция — это следствие упрощённого взгляда на науку. Сторонни­кам этой точки зрения хотелось бы видеть науку некоей алгоритмизирован­ной интеллектуальной работой. Можно также сказать, что это вывернутый
наизнанку неопозитивизм. Поскольку нет абсолютного внетеоретического базиса, то нет и опытного базиса вообще. Этот вывод на самом деле яв­ляется логической ошибкой, которая называется преувеличенной альтернативой.

Да, научный факт принципиально соотнесён с теоретическим контек­стом, но именно это и даёт ему возможность быть достоверным, научно значимым знанием.

В целом проблема научного факта — это одна из конкретизации сквоз­ной темы эмпирической и теоретической составляющих научного позна­ния (§ 1.4). Затруднения, которые вызывала и вызывает настоящая проб­лема, связаны с особым местоположением факта в структуре научного знания.

Итак, научный факт занимает пограничное эмпирико-теоретическое положение: он одновременно является и представителем самой реально­сти, и частью теоретической системы.

Образно выражаясь, именно это «двойное гражданство» научного факта, т.е. сочетание его самостоятельности (позволяющей ему быть твёрдой почвой для науки) и соотнесённости с теоретическими систе­мами, и является основным источником драматизма этой философско-методологической проблемы.

3.3. Гипотеза

Под гипотезой (греч. hypothesis — «основание; догадка») понимают научное утверждение (систему утверждений), которое:

1) по своей логической характеристике имеет статус предположения, т.е. истинностное значение ему (по крайней мере, на данный момент) не при­писано, и поэтому оно расценивается лишь как возможное, вероятное;

2) по своему содержанию представляет собой (разумеется, в случае под­тверждения) некоторое новое знание, например оно говорит о сущест­вовании нового явления или свойства, неизвестной ранее закономер­ности и т.п.;

3) по своей цели должно существенно продвинуть научное познание — (либо прямо предложить решение проблемы или задачи, либо сущест­венно способствовать этому), скажем, прояснить общую ситуацию, внести порядок в структуру данных, предложить методологические процедуры и т.п.

Классификация гипотез

Для классификации гипотез применяются определённые основания. 1. Вид познавательного действия, которое совершается по отноше­нию к изучаемому объекту. Ведь посредством выдвижения научной гипотезы достигается какой-либо эффект; в зависимости от этого эффекта выделяются следующие разновидности гипотез:

1) интерпретационная — отвечает на вопрос «что это?»; даёт исходную интерпретацию изучаемому объекту (например, антрополог выдвига­ет подобную гипотезу, столкнувшись с каким-то неизвестным пове­денческим комплексом, действием);

2) описательная — отвечает, на вопрос «каков этот объект?»; даёт ту или иную характеристику изучаемому объекту, чаще всего относится к разного рода эмпирическим исследованиям (скажем, социолог вы­двигает гипотезу о степени миграционной активности населения данного региона);

3) систематизирующая — её можно считать специальным случаем опи­сательной; вносит определённую упорядоченность в структуру изу­чаемых данных: предлагает классификацию, типологию, различного

рода эмпирические обобщения и т.п. (скажем, врач и психолог пы­таются сгруппировать собранную ими совокупность симптомов в симптомокомплексы — синдромы);

4) объяснительная — отвечает на вопрос «почему это так?»; представля­ет собой попытку дать объяснение тем или иным фактам, т.е. в зависи­мости от вида объяснения (см. § 1.3) выдвинуть предположение о причинах, законах, генезисе и истории объекта, предложить логиче­скую связь между объясняющим и объясняемым и т.п.;

5) экстраполяционная — отвечает на вопрос «в какой степени это может иметь значение для другого объекта?»; осуществляет перенос информа­ции из одной предметной области в другую, причём часто здесь предпола­гается сама возможность существования какого-то иного объекта или наличия у него каких-то характеристик, соотношений; центральную роль

экстраполяционные гипотезы играют, прежде всего, в моделировании;

6) методологическая — отвечает на вопрос «как это лучше изучать?»; в отличие от других гипотез, она направлена не на сам изучаемый объект, а на познавательные действия; она рефлексирует по поводу исследовательских процедур. Скажем, экономист, разрабатывая для изучения экономической системы исходное уравнение общего равновесия, решает вопрос о выборе переменных, о дополнительных огра­ничениях на возможную форм) уравнения и т.п.

На практике введение гипотезы часто приносит сразу несколько полезных эффектов: например, удачная объяснительная гипотеза одно­временно предлагает и описание, и систематизацию, и новые методологи­ческие приёмы. Так, в психотерапии гипотеза, объясняющая невроз как форму заученного поведения, имела комплексное значение, послужив фундаментом для особого поведенческого подхода. Также ярким приме­ром систематизирующей гипотезы, оказавшей мощное комплексное дей­ствие, может служить предложенный Д.И. Менделеевым (1869) периоди­ческий закон химических элементов.

2. Место в структуре исследовательской работы. Процесс вы­движения и разработки гипотезы является не одноактной процедурой, а достаточно длительной деятельностью. В зависимости от местоположе­ния в этом процессе можно выделить различные виды гипотез. Есть гипо­тезы предварительные, промежуточные, окончательные; есть гипотезы основные и вспомогательные (которые, сопутствуя основной, могут быть уточняющими, детализирующими, побочными, иметь разного рода «тех­нический характер» и т.п.); есть базисные и подчинённые (базисная вво­дится непосредственно актом полагания, имеет более общее содержание, подчинённые являются гипотезами 2-го, 3-го,..., п- гопорядков и логиче­ски выводимы из базисной)0 и др.

Среди специальных разновидностей научной гипотезы следует указать также на т.н. математическую гипотезу. Это понятие ввёл СИ. Вавилов (1944). Математическая гипотеза имеет экстраполяционные, описатель­ные, систематизирующие и другие функции. Она широко применяется в современной теоретической физике, являясь ярким выражением преоб­ладания в ней формально-математического стиля мышления. Суть ее состоит в том, что физик-теоретик, сталкиваясь с какой-то новой обла­стью явлений, ищет подходящий для неё математический аппарат, более или менее адекватные формы уравнений, варьируя их, изменяя вид, гра­ничные условия и т.п., в некотором смысле подобно тому, как музыкант подбирает на слух мелодию (см. также § 4.1).

Роль гипотез в научном познании. Гипотезы как новации

Роль гипотез определяется новацией, которую они привносят в науч­ное исследование. С введением гипотезы должны открыться новые гори­зонты поиска, новые теоретические перспективы. Наиболее показатель­ное и красочное проявление этого — способность гипотезы (хотя и не всегда) давать предсказания доселе неизвестных эффектов. Чаще всего предсказание сопряжено с другими познавательными действиями (интер­претацией, объяснением и т.п.). Нередко предсказание оказывается логи­ческим следствием какой-то базисной гипотезы, может быть дедуцирова­но из неё.

Однако возможны и такие предсказания, которые не имеют под собой дедуктивно-логической основы, им присущ как бы свободный, интуитив­ный характер; здесь на первый план выводят не точный расчёт, а именно смелую идею, догадку. Такого рода гипотезы всегда являются особенно эффектными. Прекрасным примером подобной смелой идеи в истории на­уки может служить предположение Дж. Максвелла, который обнаружил формальное сходство уравнений в разных областях — между построен­ными им уравнениями электродинамики и уравнениями распространения волн в упругой среде; эта аналогия подсказала ему замечательную догад­ку о волновой природе электромагнитных возмущений (что было под­тверждено в 1886 г. Г. Герцем, экспериментально получившим электро­магнитные волны). Рассматривая этот случай, можно заметить, что гипотеза Дж. Максвелла носила «чисто предсказательный» характер, подпадая (по нашей классификации) под тип экстраполяционной. Действительно, в той ситуации, когда экстраполяционная гипотеза переносит информацию на объект, который ещё не обнаружен, она становится пред­сказательной по преимуществу.

Предсказание какого-либо факта — это новизна эмпирическая; по­мимо этого, гипотезы несут с собой новизну теоретическую и методоло-

гическую. Вообще новационный потенциал гипотезы тем больше, чем больший круг перспектив она открывает. Это означает, что гипотеза, претендующая на существенную новизну, должна не просто упорядочи­вать имеющийся эмпирический материал, но и воплощать действитель­но фундаментальную идею.

Научная гипотеза — это, в конечном счёте, всегда прыжок в неизвестное. Новация, которую несёт с собой гипотеза, может быть различного объёма: от единичной догадки до целой теории. История науки знает со­держательно богатые, полноценные теоретические системы, которые ис­ходно были выстроены гипотетическим, чисто интуитивным путём. Ряд превосходных образцов научной интуиции даёт нам квантовая физика.
Так, примером подобной «высшей музыкальности» мысли (по известной характеристике А. Эйнштейна) служат работы Н. Бора по созданию планетарной модели атома, В. Паули по решению проблемы распределе­ния электронов (принцип Паули), а также разгадка Э. Ферми явления бета-распада (В. Вайскопф назвал её «фантастической работой, памятни­ком интуиции её автора»¹.)

Логико-методологические требования к научной гипотезе

В развитых научных, дисциплинах гипотеза выдвигается на фоне уже имеющегося массива теоретических знаний. Разумеется, она не может его игнорировать. Но, с другой стороны, мы не можем сдерживать какими-то заранее заданными рамками сам процесс свободного порождения гипотез; вообще говоря, нет такой меры, согласно которой гипотезу можно было бы априорно отвергнуть как слишком смелую. Таким образом, выдвижение гипотез в научной практике осуществляется в некото­ром диапазоне между двумя крайностями — между слишком жёсткими отсеивающими условиями и слишком свободным изобретением новых идей..

Ниже речь пойдёт о тех ориентирах, которые в первом приближе­ний можно определить для ситуации, когда какая-то частная гипотеза предлагается в рамках уже устоявшегося теоретического каркаса. Тре­бования, которые можно выдвинуть для вновь вводимой гипотезы, можно разделить на три группы: логические, содержательные (содер­жательно-теоретические), эвристические. Данный порядок перечисле­ния требований соответствует их силе: логические нормы являются наи­более сильными и т.д. Это означает, что. при. критической проверке гипотез в первую очередь при прочих равных условиях будут отвергну-

¹ Холтон Дж. Тематический анализ науки. С. 311.

ты те, что нарушают логические нормы, затем — те, что несостоятельны по содержательным основаниям, и в последнюю очередь — те, которые неудовлетворительны эвристически. Логические и содержательные тре­бования задают негативные предписания, т.е. накладывают некоторые ограничения на возможные гипотезы, эвристические же описывают по­зитивные аспекты гипотез, т.е. говорят об их достоинствах, рекомен­дуемых качествах.

Рассмотрим логические требования.

1. Непротиворечивость. Это требование (т.е. гипотеза не должна быть самопротиворечивым утверждением) не следует трактовать тривиаль­но; данную норму следует понимать в широком смысле, А именно: посколь­ку гипотеза, взятая в совокупности со своими логическими следствиями, представляет собой целую теоретическую систему, то непротиворечивой должна быть вся эта система утверждений — логические следствия не должны противоречить ни исходной гипотезе, ни друг другу. На практи­ке удовлетворить это простое требование порой оказывается не так-то просто. Противоречия могут прокрасться даже в весьма респектабель­ные и стройные концепции. Иллюстрацией этому служат обнаруженные Б. Расселом в начале XX в. противоречия в аксиоматической арифметике Г. Фреге.

2. Независимость от уже имеющихся исходных теоретических поло­жений. Это означает, что суждение-гипотеза должна быть именно само­стоятельным утверждением, а не следствием тех положений, которые уже были ранее выдвинуты. В противном же случае, если оказывается, что ги­потеза сводима к другим положениям теоретической системы, она, конеч­но, не отвергается как логически несостоятельная, но ее просто не следует называть гипотезой в собственном смысле. Ведь в этом случае гипотеза не несет в себе принципиальной теоретической новизны. Прекрасный образец логической строгости, касающейся этого момента,¹ находим у В.В. Леонтье­ва. Проводя анализ логической структуры экономических концепций, он вскрывает типичную путаницу теоретиков, слишком свободно оперирую­щих терминами и не замечающих, что введение новых понятий не даёт ни­чего по существу нового¹.

Остановимся на содержательных требованиях.

В отличие от логических норм, содержательные требования могут быть только примерно описаны, а не чётко сформулированы. Они всегда отсыла­ют к конкретному содержанию той или иной науки; выполнимость их оце-

¹ Леонтьев В.В. «Слепое» теоретизирование. Методологическая критика неокембридж­ской школы: Экономические эссе. М, 1990. С. 84-99.

нивается непосредственно специалистами, работающими в определённой научной области. Поэтому их нельзя задать извне, как логических. Тем не менее содержательные (и эвристические) предписания не имеют совер­шенно произвольного характера, а базируются на некоторых логических понятиях как на своих уточнённых аналогах и регулятивах. Ведь логика предоставляет научному познанию как минимум идеалы истинного знания и правильных методологических стратегий.

1. Принципиальная проверяемость. Это требование не означает, что
к гипотезе должен немедленно прилагаться и метод её однозначной про­верки; часто проверить гипотезу оказывается достаточно сложно. Но она должна быть проверяемой в принципе, т.е. проверяемой хотя бы со временем, при наличии некоторых, тоже принципиально достижимых условий. Это требование следует понимать как именно содержатель­ное, его нельзя выразить каким-либо универсальным логическим требо­ванием. Только в контексте самой теории решается, как можно прове­рить ту или иную гипотезу, и на основании этого выясняется, какую гипотезу можно принять как удовлетворяющую этому требованию, а какую считать непроверяемой.

Можно изложить это требование и в стиле К. Поппера: «гипотеза должна быть принципиально опровержима», иными словами, гипотезу следует считать не удовлетворяющей научным нормам, если она «на­глухо» защищена от всякой проверки, т.е. от возможного опровержения. К. Поппер требовал, чтобы из гипотезы была логически выводима сово­купность эмпирически проверяемых следствий. Конечно, это довольно ясный и часто применяемый способ верификации гипотезы. Однако пред­лагать его в качестве универсального критерия проверяемости было бы слишком упрощённым подходом. На практике проверка гипотезы неред­ко оказывается сложным делом, зависящим от многих, в т. ч. и довольно косвенных, моментов; мы будем обсуждать это чуть ниже. Поэтому более верным было бы остановиться именно на требовании принципиальной проверяемости гипотезы, не задавая ему заранее слишком узкий смысл и понимая его как описание содержательных процедур, применяемых каждый раз весьма конкретным образом в конкретном теоретическом контексте.

Заметим также, что требование принципиальной проверяемости явля­ется содержательно-теоретическим аналогом логического понятия разре­шимости, т.е. требования наличия процедуры, проверяющей высказыва­ния на истинность или ложность.

2. Содержательная связность. Это требование широкой содержа­
тельной согласованности вводимой гипотезы с предыдущим теоретиче­ским знанием. Конечно, гипотеза заставляет нас что-то пересмотреть,

уточнить или даже отвергнуть; так, порой она приводит к существенной трансформации теоретических представлений. И, тем не менее, гипотеза всегда в конечном итоге вписывается в исходную предметную область, согласовывается с какими-то ее фундаментальными принципами, поло­жениями. Она не может отвергать вообще все. Заметим, что здесь подоб­но предыдущему требованию (принципиальной проверяемости) мы не можем навязать жёсткие предписания: скажем, заранее указать, что именно должно сохраняться в гипотезе от старой области знаний и как должно происходить ее согласование с исходными знаниями, все здесь решается целиком на основе содержательных соображений.

Таким образом, требование содержательной связности достаточно тон­кое. Оно не должно казаться противоречащим логическому требованию независимости гипотезы, рассмотренному выше. Действительно, гипотеза должна быть логически не выводима из уже имеющихся теоретических положений, но с другой стороны, содержательно согласовываться с не­которой совокупностью теоретических принципов, допущений, предполо­жений, норм и т.п.

Требование согласованности (или когерентности) гипотезы и исход­ного теоретического знания подчёркивает момент преемственности в научном развитии, или, можно даже так выразиться, некоторый консер­ватизм научного познания. Ведь если старая теория уже доказала свою применимость в ряде случаев, то новая гипотеза, вообще говоря, не может решать какие-то иные проблемы за счёт проигрыша в решениях старых проблем; она должна опираться на уже достигнутое, и добавление гипоте­зы к теоретическому знанию не должно приводить к заведомо ложным следствиям в тех ситуациях, когда старая система давала достоверные, проверенные результаты. Иными словами, при присоединении гипотезы к исходной области должна сохраняться истинность положений исход­ной области. Отметим, что с логической стороны требование содержа­тельной связности использует в качестве регулятивов логические понятия непротиворечивости, корректности (теория называется корректной, если все выводимое из нее истинно) и консервативного расширения (т.е. по­полнение теории должно сохранять её корректность).

Рассмотрим эвристические требования.

Логические и содержательно-теоретические требования оставляют широкий простор для сосуществования удовлетворяющих,им гипотез, которые обладают в глазах исследователей совершенно различной сте­пенью приемлемости. Альтернативные гипотезы можно и нужно оцени­вать между собой по их преимуществам. Здесь как раз вступают в дей­ствие эвристические требования. Они фиксируют те позитивные свойства, которые позволяют гипотезам содействовать теоретическому продвиже-

нию, решать существенные проблемы. Итак, гипотеза должна не только подчиняться ряду логических и содержательных ограничений, но и нести с собой определённый прирост знания; гипотеза должна как Оказывать важное влияние на наличное состояние знаний (объяснять накопленные факты, систематизировать знания и т.п.), так и создавать некоторый запас движения на будущее (показывать свою эффективность и в новых ситуациях).

1. Общность применения. Гипотеза должна быть приложимой к максимально широкому классу явлений. Это свойство называют ещё
информативностью, или ёмкостью, гипотезы. Это означает, что в общем
случае исследователь предпочтёт ту гипотезу, которая объясняет боль­ший спектр явлений. Причём гипотеза должна быть изначально наце­лена на то, чтобы выйти за пределы имеющегося круга фактов. Она должна не только объяснять их, но и предвосхищать появление новых, срабатывать и в новых ситуациях. Во-первых, гипотеза должна пред­сказывать появление новых фактов (это называют также предска­зательной силой гипотезы). Во-вторых, она должна подкрепляться новыми эмпирическими свидетельствами (может быть, даже и неожидан­ными, ведь на практике далеко не все следствия гипотезы выводятся из неё в явном виде). На этом требовании особенно настаивает К. Поппер, который, как известно, много усилий посвятил проблеме роста знания. К. Поппер говорит в этой связи, что гипотеза должна выдерживать новые и строгие проверки, быть проверяемой независимыми экспериментами нового рода.

С логической стороны требование общности применения регулятивно опирается на логическое понятие полноты теории (т.е. все истинное выводимо из теории); или, иными словами, логическим идеалом гипоте­зы является вмещение ею всего истинного знания (касающегося как на­личного эмпирического базиса, так и способного появиться когда-либо).

2. Фундаментальность идеи. Это требование касается качественной
оценки самой научной идеи, лежащей в основе гипотезы. Чётко сформулировать понятие о действительно фундаментальной, эвристичной, даю­щей познанию качественный скачок идее, видимо, невозможно. К. Поп­пер, описывая это требование, говорит, что «новая теория должна исходить из простой, новой, плодотворной и объединяющей идеи»¹. Иными словами, исследователь в общем случае должен предпочесть ту гипотезу, которая вносит больше ясности, объединяет в единую картину

¹ Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 365.

ранее не связанные фрагменты (как теория Ньютона объединила в один класс явлений полет пушечных ядер, морские приливы, движение пла­нет и т.п.), т.е. существенно упрощает предметную область и придаёт ей единство, концептуальную стройность, эстетическое совершенство. Но это описание слишком неопределённо и ничего не говорит о тех со­держательных соображениях, которые привлекаются каждый раз для реше­ния конкретных научных проблем. Поэтому на практике применение это­го требования оказывается связанным со значительными трудностями, особенно тогда, когда сталкиваются разные картины мира, каждой из которых присущи собственные представления о простоте и прочих досто­инствах. В этом случае и начинается сложнейший процесс сравнительной оценки конкурирующих гипотез, исход которого в общем случае невоз­можно спрогнозировать. И, тем не менее, это предписание является реаль­но работающим регулятивом.

Таковы требования к научной гипотезе. Гипотезы, выдвигаемые в ходе научного познания, имеют различную методологическую ценность. Вы­брать из них действительно плодотворную нередко оказывается трудным занятием. Так, гипотеза может удовлетворять логическим и содержатель­ным критериям, т.е. выглядеть вполне «импозантно», но это только с фор­мальной стороны. При этом эвристически она может не нести никаких преимуществ, не давать никакого теоретического «прироста», будучи вве­дённой специально для защиты устаревающей, «переживающей не луч­шие времена» концепции. Такого рода защитные гипотезы — достаточно частый случай в науке. Их принято называть гипотезами ad hoc (лат. — буквально «для этого», «только здесь»). Строго говоря, они вообще не выполняют эвристических функций научной гипотезы. Но доказать это непросто, т.к. не существует универсального критерия, разоблачающего такие гипотезы; поэтому демонстрация их несостоятельности становится длительным процессом, требующим привлечения множества содержа­тельных соображений. К этой проблеме мы и переходим.

Гипотезы ad hoc

Проблема гипотез ad hoc является давней темой философии и методо­логии науки. Как распознать методологически неудовлетворительную ги­потезу? Конечно, в случаях явного нарушения перечисленных выше эври­стических требований это легче. Исследователь должен насторожиться, если гипотеза объясняет не все известные факты, а лишь их часть (а для другой части приспособлена уже другая гипотеза), это явное нарушение принципа общности применения; или, скажем, когда имеется последова­тельность гипотез, которые усложняют друг друга и исходную область знаний, ещё более запутывая её с каждой новой гипотезой вместо карди-

нального прояснения (как, например, геоцентрическая система Птолемея требовала введения все новых и новых поправок, загромождая исходную теорию), это явное несоответствие принципу фундаментальности идеи. Но ведь есть и весьма неоднозначные, спорные случаи. Поэтому методо­логи неоднократно пытались сформулировать признаки гипотез ad hoc для отличения их от плодотворных гипотез¹. Приведём для иллюстрации ряд признаков, характерных для гипотез ad hoc, предложенный американ­ским исследователем Дж. Леплином; сформулируем их в несколько упро­щённом и модифицированном виде²:

1) гипотеза создана для устранения аномалии (т.е. для объяснения фактов, оказавшихся несовместимыми с эмпирическими предсказаниями защи­щаемой теории);

2) гипотеза применима только к этим аномальным фактам и непримени­ма к первоначальной области теории;

3) не существует иных независимых оснований для установления её (ги­потезы) истинности или ложности;

4) гипотеза защищает именно существенные положения исходной тео­рии, без которых она теряет свой смысл;

5) гипотеза предназначена для решения проблем, претендующих на свер­жение исходной теории.

Этот список достаточно метко характеризует гипотезы ad hoc, однако он все же лишь описывает их свойства, а не предлагает методику их рас­познавания. Конечно, учёный принимает решение об оценке гипотезы по совокупности приблизительно именно таких признаков, однако при этом решение базируется непосредственно на различных содержательных со­ображениях, которые и берут верх в том или ином случае.

Вообще говоря, следовало бы, пожалуй, сравнить проблему распозна­вания гипотез ad hoc с задачей постановки диагноза в медицине, которая для многих заболеваний не алгоритмизируется. Как известно, в своей дея­тельности врач пользуется т.н. диагностическими критериями, которые специально разрабатываются и периодически обновляются в медицин­ской науке; врач формулирует диагностическое суждение по совокупно­сти этих критериев, которые имеют различный вес и т.п. Наличие диаг­ностических критериев значительно облегчает задачу врача, но не сводит её к алгоритму, ведь конечное решение он принимает во многом интуи­тивно, на основе профессионального опыта и несёт за это решение лич­ную ответственность.

¹ Например, И. Лакатос предлагает классификацию гипотез ad hoc: Лакатос И. История науки и её реконструкции //Структура и развитие науки. М., 1978. С. 220.

² Чудинов Э.М. Природа научной истины. С. 91-92.

Примерно то же самое происходит в науке в связи с оценкой и приня­тием гипотез. Повторим ещё раз, что универсальных критериев и готовых рецептов в научном познании не существует.