Симулякры и научная фантастика

Три порядка симулякров:

- Симулякры естественные, натуралистические, основанные на изображении, имитации и подделке, гармоничные, оптимистичные и направленные на реституцию или идеальное учреждение природы по образу Бога;

- Симулякры производственные, направленные на повышение производительности, основанные на энергии, силе, ее материальном воплощении в машине и всей системе производства, - прометеевское стремление к глобализации и непрерывной экспансии, к высвобождению безграничной энергии (это желание является частью утопий, связанных с этим порядком симулякров);

- Симулякры симуляции, основанные на информации, модели, кибернетической игре, - тотальная операционность, гиперреальность, стремление к тотальному контролю.

Первому порядку соответствует воображаемое утопии. Второму соответствует научная фантастика в прямом смысле. Третьему порядку соответствует - есть ли еще какое-то воображаемое, которое соответствовало бы этому порядку? Вероятный ответ таков, что доброе старое воображаемое научной фантастики умерло и что сейчас на поверхность всплывает что-то другое (и не только на уровне романов, но и в теории). Та же нерешительность и неопределенность судьбы кладет конец научной фантастике - но вместе с ней и теории, как двум специфическим жанрам.

И реальное, и воображаемое существуют лишь на определенной дистанции. Что происходит с ними, когда эта дистанция, включая дистанцию между реальным и воображаемым, начинает исчезать, поглощаться в пользу одной лишь модели? Примечательно, что переходя от одного порядка симулякров к другому, мы наблюдаем все ту же тенденцию к резорбции этой дистанции, этого промежутка, который оставляет место для проекции идеального или критического характера:

- Эта проекция максимизируется в утопическом, в котором вырисовывается сфера трансцендентного, коренным образом отличный мир (романтическая мечта еще остается его индивидуализированной формой, в которой трансцендентность проступает как наделенная глубиной, включая структуры бессознательного, но в любом случае отрыв от реального мира максимальный, и перед нами остров утопии, которая противостоит континенту реального);

- Эта проекция значительно сокращается в научной фантастике: последняя зачастую является лишь диспропорциональной, но качественно не отличимой проекцией реального мира производства.

Происходит наращивание механических или энергетических возможностей, скорости или мощности достигают энной степени, но схемы и сценарии остаются такими же, как и в механике, металлургии и т.д. Прогнозируемые ипостаси автомата. (Ограниченному миру доиндустриальной эпохи утопия противопоставляла идеальный альтернативный мир. К потенциально бесконечному миру производства научная фантастика добавляет прирост своих собственных возможностей).

Эта проекция полностью повторно поглощается в имплозивную эру моделей. Модели больше не являются трансцендентностью или проекцией, они больше не являются воображаемым относительно реального, они сами - антиципация реального и, следовательно, не оставляют места ни для какого вида фантастической антиципации - они имманентные, поэтому не оставляют места ни для какого вида воображаемой трансцендентности. Поле, которое приоткрывается, - это поле симуляции в кибернетическом смысле, то есть поле всесторонней манипуляции моделями (сценарии, инсценировки симулированных ситуаций и т.д.), но тогда ничто не отличает это действо от управления и самого действа реального: фантастики больше не существует.

Реальность могла бы превзойти фантастику: это был бы самый надежный знак вероятной эскалации воображаемого. Но реальное не может превзойти модель, относительно которой оно является лишь алиби.

Воображаемое было алиби реального в мире, в котором господствовал принцип реальности. Сегодня реальное стало алиби модели в мире, которым руководит принцип симуляции. И, как это ни парадоксально, само реальное стало нашей истинной утопией - но утопией, которая уже не принадлежит к порядку возможного, утопией, о которой можно лишь мечтать как об утраченной цели.

Возможно, научная фантастика кибернетической и гиперреальной эры только и способна на то, чтобы исчерпываться в "искусственном" воскрешении "исторических" миров, пытаться воссоздать в пробирке, в мельчайших подробностях, перипетии мира, предшествовавшего ей, события, персонажи, идеологии, оставшиеся в прошлом, лишенные своего смысла, своего оригинального процесса, но еще создающие иллюзию ретроспективной истины. Так происходит в "Симулякрах" Ф. Дика с гражданской войной в США. Гигантская трехмерная голограмма, в которой фантастике больше никогда не суждено быть зеркалом, обращенным в будущее, но повторной и безнадежной галлюцинацией прошлого.

Мы больше не способны представить себе никакую иную вселенную: нас лишили милости трансцендентности. Классическая научная фантастика была фантастикой расширяющейся вселенной, к тому же она черпала свои силы из рассказов об исследовании космического пространства, которые перекликались с более земными формами исследования и освоения, присущими XIX и XX столетиям. В этом нет какой-то причинно-следственной связи: ведь совсем не потому, что земное пространство сегодня виртуально выражено с помощью кода, нанесено на карты, переписано, насыщено и таким образом будто замкнуто в себе вследствие мондиализации, - универсальный рынок, рынок не только товаров, но и ценностей, знаков, моделей не оставляет никакого места воображаемому, - примерно из-за этого и исследовательский (технический, психический, космический) мир научной фантастики также прекратил свое существование. Однако оба они четко связаны между собой и являются двумя сторонами одного и того же общего процесса имплозии, пришедшего на смену гигантскому процессу эксплозии и экспансии, характерному для прошлых веков. Когда система достигает своих собственных границ и становится насыщенной, происходит реверсия - возникает нечто иное, в том числе и в воображаемом.

До сих пор у нас всегда был запас воображаемого - теперь коэффициент реальности пропорционален запасу воображаемого, которое дает ему его удельный вес. Это также верно относительно географических и космических исследований: когда уже нет девственной территории, а значит территории, доступной для воображаемого, когда карта покрывает всю территорию, такие вещи, как принцип реальности, исчезают. Завоевание космоса представляет в этом плане ту черту, после которой потеря земного референтного становится необратимой. Происходит кровоизлияние реальности как внутренней связности ограниченного мира, когда границы его отступают в бесконечность. Завоевание космоса, которое состоялось после завоевания планеты, равносильно делокализации человеческого пространства или переходу его в гиперреальное из симуляции. Как свидетель - эта двухкомнатная квартира (кухня + душ), выведенная на орбиту, так сказать, возведенная в космическую степень, вместе с последним лунным модулем. Обыденный характер этого земного жилья, возведенного в ранг космической ценности, превращенного в абсолютную реальность в космическом пространстве, - сателлитизация реального в трансцендентности космоса, - это конец метафизики, конец фантазма, конец научной фантастики - и начало эры гиперреальности.

С этого момента что-то должно измениться: проекция, экстраполяция, эта разновидность пантографической избыточности, которая придавала шарм научной фантастике, становятся невозможными. Уже нельзя выйти из реального и создать нечто ирреальное, что-то воображаемое на основе данных о реальном. Процесс будет протекать скорее в обратном направлении: он будет состоять в создании ситуаций со смещением изображения, моделей, построенных на симуляции, в изобретательных попытках предоставить им красок реального, банального, пережитого, в реинвестировании реального как фантастики, и именно по той причине, что оно исчезло из нашей жизни. Иллюзия реального, пережитого, будничного, но воспроизведенного, иногда с такими странными деталями, что они начинают смущать, воспроизведенного как животный или растительный заповедник, выставленного на обзор в своей прозрачной точности, однако все же лишенного сущности, заранее превращенного в нереальное, в гиперреальное.

Пожалуй, научная фантастика в этом смысле уже не будет чем-то романическим, что раздается вширь со всей той свободой и "наивностью", которую придают ему очарование открытия, однако, скорее всего, будет развиваться имплозивно, точно так, как развивается наша современная концепция мира, в поисках того, как оживить, осовременить, сделать обыденными фрагменты симуляции, фрагменты этой общей симуляции, в которую превратился для нас так называемый "реальный" мир.

Так где же те произведения, которые отныне должны соответствовать этой инверсии, этой реверсии ситуации? Очевидно, что новеллы Филипа Дика "вращаются", если можно так сказать (но сказать так уже не очень то и можно, и именно потому, что этот новый мир "антигравитационный", или потому, что когда он еще вращается, то делает это вокруг дыры реального, вокруг дыры воображаемого), в этом новом пространстве. В нем не ищут альтернативного космоса, космического фольклора или экзотики, ни галактических подвигов - потому что сразу попадают в тотальную симуляцию, имманентную, без первопричины, без прошлого, без будущего, в подвешенное состояние всех координат (ментальных, временных, пространственных, знаковых) - речь идет не о параллельном мире, дублированном мире или даже о возможном мире, - не о возможном, ни о невозможном, реальном или ирреальном: о гиперреальном - мире симуляции, являющемся чем-то иным. И не потому, что Дик определенно говорит о симулякрах (научная фантастика всегда делала это, но она обыгрывала копию, искусственное или воображаемое дублирование или раздвоение, тогда как здесь копия исчезла, копии больше не существует, мы навсегда попали в иной мир, который уже не другой мир, который является миром без зеркала, без проекции или утопии, способных отразить его, - симуляция такова, что ее невозможно преодолеть, невозможно выйти за ее пределы, она тусклая, плоская и не имеет внешнего проявления, - мы даже не сможем больше перейти "по ту сторону зеркала", ибо это еще было "золотым веком" трансцендентности.

Другим примером, возможно, еще более убедительным, мог бы быть пример Балларда и его эволюции, начиная с первых новелл, очень "фантасмагорических", поэтических, сказочных и дезориентирующих, к "Автокатастрофе", которая, безусловно (больше, чем "IGH" или "Бетонный остров"), является современным образцом этой научной фантастики, которая перестала таковой быть. "Автокатастрофа" - это наш мир, в нем ничего не "выдумано": в нем все гиперфункционально, - дорожное движение и авария, техника и смерть, секс и фотообъектив, - в нем все будто какая-то большая, синхронная и симулированная машина: то есть ускорение наших собственных моделей, всех моделей, которые окружают нас, перемешанные и преобразованные в гиперэксплуатационной пустоте. Именно это отличает "Автокатастрофу" почти от всей научной фантастики, которая главным образом все еще вращается вокруг старой пары (механической и механистической) - функция /дисфункция, перенося ее в будущее с теми же силовыми линиями и с теми же целями, которые существуют и в "нормальном" мире. Фантастика превосходит в нем реальность (или наоборот: это более тонко), но по тем же правилам игры. В "Автокатастрофе" больше нет ни фантастики, ни реальности, их отменяет гиперреальность. Это и есть, если она все же существует, наша современная научная фантастика. "Джек Бэррон", некоторые отрывки из "Все на Занзибар!"

Настоящая научная фантастика в этом смысле нигде больше не существует, и вместе с тем она везде - в циркуляции моделей, здесь и сейчас, в самой аксиоматике окружающей симуляции. Она может внезапно возникнуть в необработанном состоянии вследствие простой инерции этого операционного мира. Какой автор мог бы "выдумать" (как раз такое уже больше не "придумывается") эту "реальность" восточногерманских заводов-симулякров, заводов, которые повторно нанимают безработных, чтобы те изображали производственный процесс, но которые не производят ничего, и вся деятельность которых сводится к игре в заказ, конкуренцию, обмен документами, в бухгалтерский учет, от завода до завода, внутри одной большой группы? Все материальное производство повторяется в пустоте (один из этих заводов-симулякров даже "реально" обанкротился, во второй раз оставив без работы своих безработных). Это и есть симуляция: не потому, что эти заводы фальшивые, а именно потому, что они реальны, гиперреальны, и поэтому они отсылают "истинное" производство, производство "серьезных" заводов, к той самой гиперреальности. То, что очаровывает здесь, это не оппозиция: настоящие заводы/фальшивые заводы, а наоборот, отсутствие четкой границы между ними, тот факт, что остальные производства имеют не более референтной основы или глубинной цели, чем эти "симулякры" бизнеса. Именно в этой гиперреалистичной индифферентности и заключается истинное "научно-фантастическое" качество этого эпизода. И становится очевидным, что выдумывать его нет нужды: он здесь, он вынырнул на поверхность мира без тайн, без глубины.

Без сомнения, самым трудным сегодня в сложном мире научной фантастики является распознать то, что еще подчиняется (а это значительная часть) воображаемому второго порядка, порядка продуктивного/проективного, и то, что уже принадлежит к этой невнятности воображаемого, к этой подвешенности, присущей третьему порядку симуляции. Так, можно четко провести различие между механическими машинами-роботами, характерными для второго порядка, и кибернетическими машинами, компьютерами и т.д., принадлежащими по своей аксиоматике, к третьему порядку. Но один порядок вполне может смешиваться с другим, и компьютер вполне может функционировать как механическая супермашина, некий суперробот, сверхмощная машина, демонстрируя продуктивный дух симулякров второго порядка: он не выступает в таком случае как процесс симуляции и еще удостоверяет рефлексы мира, наделенного целью (в том числе амбивалентность и способность восставать, как компьютер в "2001" или Шелмейнезер во "Все на Занзибар!").

Между оперным (театральный статус, статус фантастической театральности машин, "Гранд-Опера" техники), что соответствует первому порядку, оперативным (индустриальный статус, статус производства, энергосилового исполнительного механизма), что соответствует второму порядку, и операционным (кибернетический, алеаторный статус, неопределенный статус "метатехники"), что соответствует третьему порядку, на уровне научной фантастики сегодня еще могут иметь место любые случаи взаимодействия. Однако лишь последний порядок еще может заинтересовать нас по-настоящему.