В плену орбиты

Вот так проходил полет. Экипаж снова вышел в эфир. Ответа нет. Рукавишников включил все средства связи и открытым текстом передал: «Всем!.. Всем!.. Всем!.. Я— «Союз-33», я — «Союз-33»... — и далее о сложившейся ситуации. Он надеялся, что морские корабли — под ними была ночная Атлантика — или радиолюбители услышат голос с орбиты, и мир узнает о катастрофе, что произошла в космосе.

«Может быть, мне все-таки удастся вырваться! За несколько часов до неминуемой смерти...»

Тот, кто попал в плен орбиты, внимательно разглядывал летящий рядом русский корабль. Он разворачивался, короткие языки-струйки «вытекали» из носовых сопел. Работал автомат коррекции...

«Я обниму этого парня, как брата после долгой разлуки, едва только он втащит меня в свою махину. И с удовольствием отправлюсь с ним домой кружным путем!»

Чувство избавления медленно просыпалось и захлестывало его. Он понимал, что возвращается к жизни, и улыбался...

«И вообще мне всегда хотелось посмотреть, как выглядит их корабль изнутри...»

Это строки из фантастического романа Мартина Кэйдина «Потерянный на орбите». Летчик-испытатель, переживший много тяжелых минут в воздухе, он стал консультантом президента США по вопросам космонавтики. Книга появилась в 1964 году. Пилотируемые полеты только набирали силу, но автор попытался представить возможный исход каждого полета. Однако захватывающие коллизии его повествования меркнут перед правдой жизни.

Говорят, надежда умирает последней. Это относится к миру, где нет ничего вечного. Но как порой хочется, чтобы надежда жила по возможности дольше, а еще лучше, чтобы не умирала совсем.

... Холодный степной ветер налетал на «площадку» резкими упругими порывами, грохотал в фермах обслуживания, унося голоса тех, кто готовил ракету. Стартовики, привыкшие к капризам погоды, с надеждой ожидали прогноз синоптиков. Но метеослужба Байконура не радовала.

Тревожился и Николай Рукавишников — командир корабля «Союз-33», который на исходе 10 апреля 1979 года должен был начать путь к орбитальной станции «Салют-6». Степные ветры, перебивая друг друга, в межсезонье в этих местах появляются часто. У ветров характер, как у людей. По весне они носятся в пространстве озорные, свистящие, не зная куда себя деть от радости, разбрасывая по просыпающейся степи красно-желтые лепестки низкорослых тюльпанов. Свой норов у летних ветров, в пору, когда еще не наступила жара. Эти по-своему хороши, ласковые, напоенные свежестью. Притомившись за день, они без всяких капризов укладывались к вечеру в складчатых неровностях степи, прятались за бугорки и не тревожили никого до самого утра. Но были и злые, как в том декабре, когда Николай Рукавишников стартовал второй раз. Они начали подниматься песчаными пыльными вихрями, вихри разматывали по степи клубочки перекати-поле, бросали в лицо колючий снег или льдинки замерзающего налету дождя. Когда налетал такой вихрь на пусковую площадку, даже стальная махина ферм, окружающих ракету, тускнела в сером буйстве снежной пыли.

Нечто подобное было и в тот день. Николай знал, что есть ограничения «по ветру», что допускаемый предел 25 метров в секунду, что пока «степняк» еще не набрал силу, но к вечеру обещали усиление. Однако на Байконуре приняли решение старт не переносить. Было 20 часов 34 минуты, когда экипаж начал отсчет полетного времени.

— Десять секунд — полет нормальный! — хрипело в наушниках, но командир понимал, что эти первые секунды — все равно что ничего. Надо подождать еще чуть-чуть. Вот сейчас будет отделение «боковушек»...

— Тридцать секунд — полет нормальный! Тангаж и рыскание в норме!..

—Еще чуть-чуть, — успокаивал себя.

— Сорок секунд...

— Сорок. Это уже хорошо. Идет ракета, идет... Пока! И дальше бы так шла.

— Есть отделение!..

Четвертый рейс по программе «Интеркосмос» (в нем участвовал космонавт Болгарии Георгий Иванов) миновал этап вывода, и корабль вышел на промежуточную орбиту. За первые сутки полета были выполнены все тесты, три маневра дальнего сближения, бортовые системы «Союза-33» работали нормально. Приближался самый ответственный момент, от которого зависел успех международной экспедиции. Корабль и станцию разделяли шестнадцать километров. Система радиоизмерений «Игла» работала в индикаторном режиме, выдавая экипажу и операторам Центра управления данные о дальности и скорости сближения. Расстояние между космическими объектами планомерно сокращалось.

— Дальность девять, — сообщили «Сатурны» (позывной экипажа. — М.Р.). — Включаем БУС.

БУС — это сокращенное название блока управления сближением. На этом участке полета работала автоматика. Ее электронный мозг быстро и безошибочно анализировал параметры относительного движения корабля и станции, сравнивал их с расчетными, а автоматическое устройство четко выдавало команды на разгон, торможение и компенсацию боковых отклонений.

— Дальность четыре километра, — доложил по циркуляру оператор по контролю сближения.

— Станцию наблюдаем, — отозвались «Сатурны». — Объект расположен на четыре клетки вверх, точно по центру.

В переговоры с Землей включились и «Протоны» (позывной В.Ляхова и В.Рюмина, которые находились на станции «Салют-6»).

— Коля, ты чем стучать будешь? — весело спросил Ляхов.

— Как и положено, — отозвался Рукавишников. — У нас для вас гостинцы, отличный гостевой набор для дружеского ужина.

— Тогда ждем, люк откроем без задержки.

— Внимание всем! — голос дежурного руководителя смены Центра управления полетом вдруг стал тревожным и отрывистым. Он обратил внимание, что «Игла» и двигатель выключаются самостоятельно. Сближающе-корректирующий двигатель недорабатывает: вместо расчетных шести секунд проработал лишь три. Что это — случайный сбой в системе «Игла» или неполадки в самом двигателе?

Любая заминка на участке сближения может привести к срыву стыковки, а вместе с этим и всей программы полета. Такое уже бывало. Версия о двигателе казалась маловероятной: он еще ни разу «сюрпризов» не преподносил. Да и сейчас первые шесть включений прошли без замечаний. А вот на седьмом... Рукавишников скажет потом:

— То, что двигатель недоработал, я заметил сразу, да и почувствовал, что пусковой толчок был неровный. Как будто корабль начал вибрировать, я даже протянул руку и «успокоил» пульт, попридержал его... Трижды включал двигатель и понял, что давление в камере сгорания меньше нормы. Но тогда грешил на систему управления...

Время торопило. Пройдена точка минимального расстояния, которое удалось достигнуть. С этой секунды «Союз-33» и «Салют-6» начали расходиться. Но сближение еще было возможно, и руководитель полета Алексей Елисеев передал в эфир:

— «Сатурны», включите «Иглу», разрешение СКД от БУС.

Двигатель включился на разгон и сразу же выключился. Значит сбой не был случайным, есть какой-то скрытый дефект, надо искать.

— «Сатурны», — прервал паузу Елисеев, — режим сближения прекращаем. На следующем витке сообщим наше решение. Он интуитивно чувствовал, что произошло нечто более серьезное, что вряд ли удастся так быстро разобраться в ситуации и потому добавил: «Снимите скафандры».

Наступило тягостное молчание. Минуту или две слышалось легкое потрескивание в динамиках, потом голос Рукавишникова:

— Может быть, пока не снимать скафандры?

— Если примем другое решение, — уклончиво ответила Земля, — вы успеете их надеть...

— Понял, — повторил «Сатурн-1». — Мы перейдем в орбитальный отсек, но динамик будет включен, вызывайте. И уже обращаясь к Георгию Иванову добавил:

— Отдыхай, будем летать.

ЦУП вызвал на связь «Протонов»: «Уточните. Вы четко наблюдали боковое свечение?» — спросил Елисеев.

—Да, — подтвердил Ляхов. — Двигатель корабля работал в сторону. Видели свечение из агрегатного отсека...

«Сатурны» слышали этот разговор. Иванов не во всем разобрался, а Рукавишников понял: дефект серьезный, двигатель барахлит, использовать его дальше нельзя.

... Шел второй час ночи. Приближался очередной сеанс связи, которого так ждали «Сатурны». Но что могла им сказать Земля? Существует жесткое правило: если шанс на успех сопряжен с риском, пусть даже самым малым, программе дается отбой.

— «Сатурны», повторное включение СКД не разрешается. Надо продумать дальнейшие действия. Спуск завтра, а пока — спать, — подытожили из ЦУПа. Легко сказать: спать. Впереди у экипажа была сложная ночь, думать нужно было о предстоящем. Позже Рукавишников расскажет: «Я знал, что завтрашний день будет нелегким, но не хотелось обострять обстановку. На Земле и так переживали за нас... Как командир, я отвечаю не только за себя и корабль, но и за Георгия. Он после слов Елисеева загрустил и даже сник немного. «Командир — говорит, — неужели мы не попадем на станцию?» Я пожал в ответ плечами, а про себя подумал, что дело может кончиться значительно хуже, и мы можем остаться пленниками орбиты»...

... Спать не хотелось. Надо думать, думать и ничего более. Рукавишников прогнозировал каждое свое действие и все то, что выполняла автоматика корабля. Из головы не выходил двигатель: что же не сделали они с Ивановым, чего не учли? Вспомнил компоновку двигательной установки. В ограниченном объеме плотно прижаты друг к другу камеры основного и дублирующего двигателей, множество трубопроводов, кабелей. Основной двигатель поврежден, это ясно. А если и дублирующий?..

На Земле тоже не спали. Специалисты сходились во мнении, что пробовать работать с опасным двигателем — риск большой. Есть резервный, но он не пригоден для сближения. Операторы ЦУПа, разработчики, баллистики перебирали десятки вариантов. Спорили до хрипоты. Временами казалось, что оптимальный вариант найден, но находились оппоненты, которые убедительно его опровергали.

Ситуация требовала четкости и определенности. Если резервный двигатель работоспособен, то экипаж не только вернется на Землю, но и попадет в обусловленный район. Если же не сработает, остается надежда на двигатели малой тяги, те самые, что используются для ориентации и причаливания. Может быть, удастся заставить их погасить скорость корабля. «Время непрерывной работы этих двигателей ограничено», — возражали оппоненты. Им отвечали: «Включим несколько раз и получим достаточный тормозной импульс». «Достаточный ли?» — не сдавались сомневающиеся. И были правы. Малый остаток топлива не гарантировал благополучный сход с орбиты, и потому этот вариант отвергли.

Было и совсем «лихое» предложение: попытаться навести на корабль саму станцию, задействовать двигатели «Салюта-6» для стыковки с «Союзом-33». Если это получится, то тогда «Сатурны» перейдут на борт станции, а корабль можно «отбросить». Пока два экипажа будут работать на «Салюте», есть время для подготовки нового корабля. Он состыкуется со станцией в автоматическом режиме, а затем на нем можно будет возвратиться на Землю.

Этот вариант назвали «экзотическим». И вовсе не потому, что он требовал сложнейших баллистических расчетов, время работало против него с неумолимой жестокостью: с каждым часом «Союз-33» и «Салют-6» расходились на сто километров. А это уже много!

Наступило утро 12 апреля. За полтора часа до назначенного времени, не вытерпев пытки ожидания, Рукавишников вышел на связь:

— С добрым утром, как дела? — начал спокойно, словно ничего не случилось.

— Разбираемся, — ответили из ЦУПа.

— Ясно. Готовы принять данные на посадку.

— Тогда слушайте, — Елисеев стал излагать выбранный вариант. — Обратите внимание на предпусковые операции. Вместо основного двигателя — резервный... Из всех режимов мы не проверили автоматическую стабилизацию при его работе. Концовку обговорим позже.

— Поняли, — отозвался Николай. — Стабилизацию проверим в деле.

«Сатурны» стали готовиться к спуску. Но тут начались нелады с системой управления. Экипаж пытался устранить неисправность, но так и не успел завершить работу, когда подошло время включить двигатель.

В предспусковом сеансе Центр управления предупредил: если двигатель включится, возможны три варианта. Первый: двигатель отработает менее 90 секунд, тогда корабль остается на орбите. В этом случае космонавтам предписывалось не принимать поспешных решений, а ждать еще виток, чтобы вместе с Землей обсудить ситуацию. Второй: двигатель работает более 90 секунд, но менее расчетных 188. Тогда «Союз-33» в зависимости от полученного тормозного импульса в течение нескольких витков войдет в плотные слои атмосферы и совершит посадку. Где? На этот вопрос не было ответа. «Куда принесет!» И, наконец, третий вариант: двигатель расчетное время отработает. Тогда все нормально.

— Во втором варианте, — уточнил Елисеев, — попробуйте дополнительно включить вручную.

— Я уже думал об этом варианте, — успокоил Николай.

И снова хочу продолжить рассказ словами Коли Рукавишникова: «Бросил взгляд на часы и жду. Двигатель включился. Работает. Вот здесь напряжение стало нарастать. «60... 80... 90... 150... 160... 170...», — ведет отсчет секунд Георгий. Потом говорит: «Командир, на 188-й секунде будет выключение». Вот она, эта секунда! Но двигатель не выключается, продолжает работать. Что делать? Если дать ему работать и дальше, то мы очень круто войдем в атмосферу. Это опасно. А тут еще корабль начал терять стабилизацию. Это было кошмаром. К счастью стабилизация через несколько секунд восстановилась сама...»

К счастью! Текли секунды... минуты... Двигатель работал. Выключить его вручную, перевести корабль в режим баллистического спуска? А вдруг он работает не на полную тягу, и тогда они останутся на орбите. В ее плену навсегда! Космический корабль станет космическим гробом. И еще одна мысль мучила Николая: если был прогар камеры, то это грозило взрывом топлива. Он выдержал еще 25 секунд и выдал команду на выключение.

«Гул стих. Что теперь? В корабле тихо, в эфире тоже ни звука. Включаю все средства связи и кричу: «Двигатель проработал 213 секунд. Идем на баллистический спуск». Ответа нет. Повторяю доклад. Тишина. Если мы идем вниз, то перегрузки будут большие, десять единиц. Но это нас не страшило. Перетерпим. Где сядем — тоже неважно: найдут и спасут. Хуже, если импульс был слишком слабым, и тогда мы еще долго будем оставаться на орбите. А кислорода мало...»

Вот так проходил полет. Экипаж снова вышел в эфир. Ответа нет. Рукавишников включил все средства связи и открытым текстом передал: «Всем!.. Всем!.. Всем!.. Я — «Союз-33», я — «Союз-33»... — и далее о сложившейся ситуации. Он надеялся, что морские корабли — под ними была ночная Атлантика — или радиолюбители услышат голос с орбиты, и мир узнает о катастрофе, что произошла в космосе.

«Прошло 20 минут, потом — 25, а никакого признака входа в атмосферу не ощущалось. Была невесомость. Я заметил пылинку, которая висела прямо перед нами. «Смотри, — говорю Георгию, — это наша судьба. Если она пойдет вниз, мы спасены — начнется торможение». Мы не отрывали глаз от пылинки. Минуты кажутся долгими, как год. Но вот пылинка дрогнула и начала оседать...»

Судьба была к ним благосклонна. Стали нарастать перегрузки, а это означало, что корабль идет к Земле.

— Самолеты поисково-спасательной службы наблюдают плазменный след, — сообщил информатор Центра управления. — Дальность от расчетного места посадки 1800 километров.

— Какая там погода? — прорезался чуть насмешливый, но спокойный голос Рукавишникова.

— Погода пока нормальная, ветер слабый, метров пять, температура восемнадцать, место ровное...

— Это устраивает, — отозвался Николай, словно и не было мучительной ночи тревог и ожиданий.

Рванул парашют. После большой перегрузки тяжело дышалось. Высотомер откручивал метры и предупреждал, что пора приготовиться к касанию. Вскоре они почувствовали удар о землю, спускаемый аппарат перевернуло на бок, и он замер.

Вокруг было темно. Ровная степь без признаков жилья. Но это была земля. Она пахла прохладой и жухлой травой. Послышался гул вертолета, потом второго. Оба шли прямо на них. «Кто это: китайцы, арабы, наши?» Когда первый вертолет сел и открылся люк, в проеме появились люди в белых халатах. «Наши, — облегченно вздохнул командир, — врачи!»

Вот и все о том полете. Эпопея «Союза-33» уже принадлежит истории. Но в сердце экипажа она сохранится на всю жизнь. Ведь они вернулись, как говорят, «с того света». А еще хочу сказать, что детективы придумывают, писатели раскручивают фантастические ситуации, а жизнь пишет сама.

XVI.

Взрыв

Ожидание, затягивалось. Потом почувствовал, что ракету качнуло. Подумал: «Ветер рванул. Сейчас начнется наддув баков»... Прошла волна легкой вибрации. Не знаю почему, но это «дрожание» не понравилось. Снова подумал о ветре. Вибрация пошла на спад и через две — три секунды затихла. Взгляд на часы. Время! Но вот появилась вторая волна вибрации. Она быстро нарастала. Не успел сообразить, что происходит, как вдруг — сильный рывок...

Сентябрь 1983-го. В ту осень Владимир Титов прибыл на Байконур, чтобы занять командирское кресло в корабле «Союз Т-10» (потом он войдет в историю как «Союз Т-10А», но это будет потом). Ничто в тот день (это было 26-е число) не предвещало беды. Горячее сентябрьское солнце, как бы нехотя, начало свой привычный путь к горизонту. В закатных бликах играли окна гостиницы «Космонавт». Экипаж выезжал на старт, когда уже начало смеркаться.

То, что случилось той ночью, может показаться неправдоподобным, придуманным. Однако все это — сущая правда. За секунды до пуска возникла чрезвычайная ситуация. Впрочем, «чрезвычайная» — слишком спокойно сказано. Опаснейшая ситуация... Даже не знаю, какие подобрать слова. И не возникла, а неожиданно и стремительно ворвалась в ход последних предпусковых секунд.

Накануне с утра и до поздней ночи экипаж (бортинженером был Геннадий Стрекалов) занимался предстартовыми делами: документацией, отсидкой в корабле, укладкой, тренажем и «общением» с медиками. Установившийся ритм вытянувшихся в цепочку дней и часов, когда пусть медленно, но неумолимо приближается тот рубеж, за которым должен начаться совсем иной мир. Та самая грань между земным и космическим, которая отделяет привычную «весомость» от непривычной и во многом еще загадочной невесомости.

На стартовый комплекс выехали, когда жара уже спала. Одевание в МИКе (монтажно-испытательном корпусе), шутки через стекло с журналистами, доклад председателю Государственной комиссии и несколько минут езды до «двойки» — стартовой площадки, с которой в апреле 1961-го провожали Юрия Гагарина.

Вот она, ракета. Когда смотришь на нее со стороны, кажется, что она тоже вся в нетерпении: заиндевевшая от кислородного испарения, отяжелевшая от топлива в баках, сдерживаемая своим огромным весом и металлом установочных ферм.

К лифту шли не торопясь, скафандр удобен для космоса, а на земле сковывает движения, утяжеляет ход. Сверху, с посадочной площадки, ракета кажется много выше. Владимир еще раз обвел взором черную бугристую степь, которая, как и он жила ожиданием. Было тихо. Тишину прерывали лишь команды по громкой связи. Дренажные клапаны «дышали» белыми облачками переохлажденного кислорода, и его прохлада приятно ласкала лицо.

Провожающие помогли им забраться в спускаемый аппарат и занять места в креслах. Закрылась крышка люка. Теперь — работа по инструкции, проверка всего и вся на борту. Включили канал связи.

— «Океаны»! — ворвался голос оператора. — Объявляется двухчасовая готовность.

Владимир слегка подтолкнул Геннадия. Это означало, что надо «пройти» по всем пунктам бортжурнала. О сделанном сообщали в пусковой бункер. Работа шла по циклограмме, где каждая операция выполняется в строгой последовательности и в соответствии со временем.

Дальнейший рассказ о той ночи будет состоять как бы из двух частей. Первая — это слова, мысли и ощущения самого Владимира Титова, который находился в корабле. Вторая — то, что было видно со смотровой площадки. Короче: извне и изнутри.

В.Титов: После закрытия люка началась привычная работа, привычная в том смысле, что предстартовые операции многократно проигрывались на тренажере...

М.Ребров: Расчетное время старта 23 часа 37 минут 49 секунд. Днем было жарко: 25 — 27 градусов, а к ночи температура упала до плюс десяти. Ветерок теплый, но хлесткий. Временами порывы метров до 12-ти даже больше. На смотровой площадке малолюдно, подъезжать начнут позже. Это мы, журналисты, прибываем сюда раньше других. Впрочем, раньше других и уезжаем. Скорее к телефонам и телетайпам.

Предстартовые работы шли по стандартной схеме. Экипаж часто показывали по телевидению, по громкой связи были слышны переговоры с бортом. Там — все в порядке. Подошел Саша Иванченков, космонавт из НПО «Энергия». Разговорились о предстоящем, об орбитальной станции «Мир», которая должна прийти на смену «семерке». Спрашиваю: «Собираешься в третий полет или уже все?» «Надеюсь», — ответил, не скрывая неопределенности. Мол, не только от меня это зависит. Поговорили о томительных часах ожидания. Саша сказал, что в принципе время предстартовой «отсидки» в корабле можно сократить...

Подошел к перископу. Оптика приближала ракету и позволяла видеть многие детали. Там, на старте, все было спокойно.

В.Титов: Объявили полуторачасовую готовность. Продолжаем проверять системы, изредка переговариваемся с Геннадием. Изредка потому, что у нас все отработано, достаточно встретиться взглядом, чтобы понять друг друга. Проверку закончили чуть раньше, в резерве оставалось еще некоторое время. Геннадий вдруг вспомнил наш первый полет. Ты знаешь, он не был удачным. Заключил философски: «Фронтовики говорили, что в одну воронку снаряд дважды не попадает». Сказал и ухмыльнулся, намекая на нашу нестыковку с «Салютом» в апреле. «Не попадает», — ответил я и добавил: «Поправь ремни»...

М.Ребров: Подошел спортивный комиссар Иван Григорьевич Борисенко. Начал рассказывать о самом первом старте, на котором никто из журналистов не был. Вспомнил, как встречал Юрия Гагарина, заговорил о Сергее Павловиче Королеве... Его прервал информатор: «Идет прием телеметрии. Пульс у экипажа 80 и 72».

Радиообмен шел спокойно: короткий вопрос, короткий ответ. Изредка — уточнения. С борта говорили односложно, без эмоций и восклицаний. Сугубо деловой разговор. Борисенко отошел к «фирмачам», которые приехали посмотреть старт, а я решил заглянуть на КП поисково-спасательной службы. Там, на разложенных картах района, обозначены трасса выведения и места расположения спасательных средств. И тоже — деловые переговоры. Подумал: «Лучше не отвлекать»...

В.Титов: Из пультовой спрашивают: «Океаны», дать музыку на борт?» — Не успел ответить, как Геннадий буркнул: «Давайте». Мне тоже музыка по душе, но тогда хотелось просто тишины: захлопнуть бортжурнал, отвлечься от всяких цифр и помолчать. В наушниках раздались «модные ритмы». Пусть так! Это тоже разрядка.

М.Ребров: Готовность 30 минут. Все идет штатно, все по программе. Можно успеть выпить чашку кофе. Пошел в буфет, там почти никого. Вернувшись, решил подсчитать, сколько же довелось видеть стартов, и сбился. Одно знаю точно: все они неповторимы, каждый по-своему красив.

В.Титов: Быстро ли летело предстартовое время или плыло неторопливо, соразмерно тем многочисленным операциям, которые предстояло выполнить? Трудно сказать. В корабле порой за несколько коротких секунд можно пройти расстояние в несколько лет. Вернуться в прошлое так ощутимо, словно все это было вчера. Но отдаться воспоминаниям не удается, операторы отвлекают: что-то уточняют, что-то рекомендуют... Мы делали свое дело, мысленно представляя, что происходит с системами корабля и носителя. И снова — ожидание. Хотя паузы становились короче. Быстрее бы пройти последний этап.

Кроме непроизвольных экскурсов в прошлое, живешь и будущим, проигрываешь мысленно и старт, и выведение... Когда летел первый раз, ожидание было иное: быстрее бы ощутить, испытать, каково же в действительности то, о чем так много слышал от уже летавших ребят. Сейчас все проще и спокойнее.

М.Ребров: Готовность 15 минут. По громкой связи звучат слова: «САС взведен». САС — система аварийного спасения. Потом уточняются параметры корабля и ракеты. Рядом кто-то рассмеялся. Это реакция на шутку Володи Титова. Но я прослушал, что он сказал. Подумал: со временем у нас чувство внимания утрачивается, а им это непозволительно...

В.Титов: Перед первым стартом ожидание иллюзорное: впереди загадочная необычность. Второй раз иное — осознанное предвкушение вхождения в невесомость. Сначала будет обманчивая легкость, руки и ноги потеряют послушность, внутри все зависнет, удушливый комок подкатит к горлу, а голова нальется свинцом... У меня с невесомостью конфликта не было. И не было тревожной мысли: «Надолго ли это?» Просто помнил советы летавших и наших инструкторов: «Не суетись, веди себя спокойно, без резких движений, особенно головой». Обычно советуют не думать об ощущениях, думать о работе, и все стабилизируется. Так оно и было.

М.Ребров: Готовность одна минута! «Ключ — на старт!» — звучит металлический голос в динамиках. И тут же идет дублирование команды. Смотрю на часы и слушаю:

— Продувка!..

— Протяжка!..

— До старта 3 минуты 20 секунд.

— Идет наддув баков! До старта 2 минуты 30 секунд...

Считаю про себя, чтобы как-то ускорить время. Сейчас должна отойти кабель-мачта. На счете «25», когда мачта еще не двинулась, вдруг появилось красно-желтое пламя. Клубы черного дыма стали окутывать ракету. Но рева двигателей не слышно, хотя с появлением пламени обычно начинает нарастать гул и по степи идет ощутимая дрожь. А сейчас вроде бы тихо. Или так кажется? Странно...

В.Титов: Идет отсчет последних секунд... Ждем легкого толчка и появления гула внизу. Он оповестит о выходе двигателей на режим. Секунда, другая... Ожидание, затягивалось. Потом почувствовал, что ракету качнуло. Подумал: «Ветер рванул. Сейчас начнется наддув баков»... Прошла волна легкой вибрации. Не знаю почему, но это «дрожание» не понравилось. Снова подумал о ветре. Вибрация пошла на спад и через две — три секунды затихла. Взгляд на часы. Время! Но вот появилась вторая волна вибрации. Она быстро нарастала. Не успел сообразить, что происходит, как вдруг — сильный рывок...

М.Ребров: Меня охватила тревога. Спазм сжал горло. Белая колонна ракеты, освещенная прожекторами, стала как бы проваливаться вниз. Так казалось. Клокочущий желто-красно-черно-оранжевый дым бушевал и подбирался почти к самому верху. «Там люди! Сейчас это все рванет! Махина в триста тонн разнесет стартовое сооружение. Все разнесет!»

Тревогу сменил ужас: «Сейчас будет взрыв». И тут же что-то рванулось в черноту. Ракета? Нет, она оставалась на месте. Ночь, разорванная ярким светом, давила не своей бликующей чернотой, а разбушевавшимся огнем. На границе света и тени искрило и пузырилось.

— Сработал САС, — услышал чей-то голос за спиной.

В.Титов: «Взрыв», — молнией пронзила мысль. Но испугаться не успел: «Если бы взрыв, то...» И тут же другая: «Опять идем не туда». А потом уже как-то спокойно: «Да, не туда»...

М.Ребров: Лучи прожекторов метались по небу в поисках отстрелянного корабля. Потом мелькнул парашют. Значит, сработало. Автоматика не подвела. А как же люди? Еще несколько напряженных секунд, и где-то в стороне степь всклубилась облаком пыли. Это включились двигатели мягкой посадки. Как там ребята? Живы ли?

В.Титов: Приглушенный треск вернул к действительности. Рвались пиропатроны. На какой-то миг оцепенел, но тут же понял: сбросился головной обтекатель. «Все»! — пульсирует мысль. И тут же: «Почему все? — перебиваю сам себя. — Что-то происходит не штатно. Но ведь происходит, а не оборвалось. Иначе... Значит, ничего страшного нет, где-то сбой, где-то...» Надо запомнить в деталях все происходящее. Это самое важное сейчас. И как можно больше надиктовать на магнитофон. Слышим сейчас чей-то голос, кажется Лени Кизима. Но уже и сами поняли: сработала система аварийного спасения. Далее все шло штатно. Сработал парашют, началось легкое покачивание. Смотрим друг на друга и молчим. Сели на днище. В левый иллюминатор видим горящий старт. Высказались по этому поводу. «Океаны»! — снова голос Кизима. — Спокойно, ребята. Все нормально. Сейчас к вам подойдут и помогут выйти из корабля. Не волнуйтесь, полетите в следующий раз!» Это последнее сообщение вызвало улыбку. Стремительный калейдоскоп мыслей остановился. Мы как будто вернулись с небес на Землю. Так ждали этого полета, мечтали, работали, тренировались, и все, оказывается напрасно...

М.Ребров: Пламя поубавилось, но искрить стало сильнее. В черном небе замелькал огоньками вертолет поисково-спасательной службы. Он неожиданно вынырнул из темноты и пошел на посадку. Это поисковики доставили экипаж на аэродром.

В.Титов: Система аварийного спасения сработала четко. И это еще раз убедило в резервных возможностях техники.

М.Ребров: САС сам по себе не срабатывает. Для того, чтобы это случилось, два человека по одновременной команде должны нажать «свои» кнопки. Один из них отвечает за ракету, другой — за корабль. Этими двумя в ту ночь были генерал Шумилин и инженер Солдатенков (зам. Генерального конструктора ЦСКБ «Фотон», которое делает ракеты). Опоздай они всего на несколько секунд и ребятам каюк. Тогда 26 сентября 1983 года, я узнал, кто спас жизнь «Океанам».

Система аварийного спасения впервые появилась на кораблях типа «Союз». На «Востоках» и «Восходах» ее не было. Покинуть корабль можно было лишь после 22 секунд полета. То были двадцать две секунды риска. Экипажи знали об этом, но верили в точный конструкторский расчет.

В.Титов: Меня часто спрашивают: было ли страшно? Не знаю, что ответить. О страхе не думал. Это — честно! Поверь, мы никогда не ждем каких-то экстремальных ситуаций, серьезных отказов, неполадок, аварий. На тренировках проигрываем множество если не аварийных, то опасных вариантов. Проигрываем, чтобы осознано, грамотно и спокойно действовать в подобных случаях. Да и любой человек до конца верит в удачу, иначе сломаешься...

... В гостиницу мы вернулись с рассветом. Набрал номер редакции. Ответил дежурный. Я попросил передать главному редактору, что репортажа с Байконура не будет. Предчувствовал: разрешение на публикацию не дадут. И не ошибся.

Владимир Титов вспоминает о случившемся довольно спокойно и рассудительно. Не драматизирует, не сгущает краски. Для экипажа это было испытанием, в чем-то быть может, рабочим. Во мне же не умолкают события той страшной ночи. Жизнь человеческая висела на волоске. Казалось бы, благодари судьбу и бросай эту рискованную работу. ан нет!

«И второй дубль не получился», — сказал Володя мне много позже, не то что сожалея — страдая. Для него начался трудный период. Он пережил то, чего не было ни там, в корабле, который угрожающе мчался на станцию и не смог состыковаться с ней; ни там, на вершине ракеты, которая горела; ни в спускаемом аппарате, резко отстрелянном и подхваченном парашютом... Появился страх за свое будущее в космонавтике. Иногда ему казалось, что он коротает время в полном и абсолютном одиночестве, никому не нужный, ни для кого не интересный.

Стали поговаривать о «синдроме Титова», жалеть «неудачника», намекать на «психологические барьеры». В экипаж его не включали. «Почему? Что в сущности произошло?» Он искал ответа на эти вопросы, не находил их, и работал, работал, работал. Доказывал свое право на новый полет.

Уставал чертовски. И не было конца этой напряженной усталости. Ответственный этап подготовки совпал с экзаменами в академии. Успевал и там, и там. Когда день переставал быть днем, переступал порог дома. Дом — единственное место, где нас до конца принимают такими, какими мы есть, перед ним мы в ответе за каждый всплеск души. Он очень любит свой дом и детей, любит возиться с ними и по хозяйству, все умеет и делает своими руками. И жена его, Саша, хозяйственная, заботливая, добрая... Как помогла она ему в момент пугающего кризиса, бессилия и обиды за потерянное время...

Там, на орбите, Титову хотелось остановить его. Здесь на Земле, он его торопил. Торопить время можно, это приближает к поставленной цели. И он добился своего. В декабре 1988-го ушел в третий полет. На этот раз с Мусой Манаровым. 366 суток на орбите. Год в невесомости! Что за этим — словами не передать. Это надо испытать, выдержать, одолеть...

Он выдержал и это испытание, сознавая, что столь длительная экспедиция на станцию «Мир» своего рода первый шаг к полету на Марс. Впрочем, это дело будущего, не столь уж близкого. Из отряда Володя не ушел. Более того, он готовился к полету на американском «Шаттле». И слетал.

А тогда, 27 сентября 1983-го, газеты вышли с коротким сообщением ТАСС. О всем случившемся и пережитом в нем ничего не говорилось. Первыми о взрыве на старте рассказали западные журналисты, спустя месяц или два. Мы умолчали. Не было «высочайшего» разрешения.

XVII.