Отвязный Валька

— Если не поможете, я его в милицию сдам! Потому что сил моих больше нет! Так и знай — такое мое последнее слово! — некрасивая немолодая женщина выразительно покосилась на сидевшего в кресле мальчишку.

Мальчишка лет двенадцати сидел смирно и явно старался выглядеть максимально примерным. Из всех возможных ассоциаций в голову настойчиво лезла одна: Гекльберри Финн, только что взятый под опеку вдовой Дуглас. Драные во многих местах джинсы аккуратно заштопаны, торчащие во все стороны волосы явно приглажены перед дверью кабинета и теперь медленно возвращаются в исходное состояние. Взгляд исподлобья. Скорее растерянный, чем испуганный.

— И что же в милиции с ним будут делать? — поинтересовалась я.

— А вот пусть что хотят, то и делают! — последовал решительный ответ.

Я вздохнула. Дама не то откровенно пугала сыночка, не то просто заблудилась во времени.

— Но пока что вы пришли не в милицию, а в поликлинику, — заметила я. — Расскажите, пожалуйста, что вас тревожит.

— Вот он меня тревожит. — Для верности понимания женщина указала пальцем на потупившееся чадо. — Я его одна воспитываю. Мать мне помогала, да два года назад умерла. Иногда я думаю, и слава богу, что не дожила! Прости, Господи, грех мой! — Женщина неловко перекрестилась. — А только хорошо, что она всего этого безобразия не видит...

— Какого безобразия?

— Да вот этого! В школу не ходит, гопничает где-то с такими же отвязными пацанами, курит, матом ругается... Бабушка бы с ума сошла!

Как тебя зовут? — обратилась я к мальчику. - Валентин Егорович! — последовал неожиданный отпет, хитрющие зеленоватые глаза мгновенно обшарили меня с ног до головы и снова скрылись под выдающимися вперед надбровными дугами.

— Вот! Вот! — взвилась мать. — Еще и издевается, стервец такой! Ему помочь хотят, а он...

— Не надо мне помогать, — серьезно сказал мальчишка.

— А что нужно сделать?

— Отстать от меня... Вот она пусть отстанет, — Валентин Егорович мотнул головой в сторону матери.

— Валька! — надрывно запричитала мать. — Да что ж ты такое говоришь-то! Я же всю жизнь на тебя положила, ночей не спала, на две ставки работала да еще на дом балансы брала...

— А я тебя просил? — спокойно поинтересовался Валька. Мать закусила нижнюю губу и мелко затрясла подбородком.

— Так! — сказала я. — Ты, Валька, иди в другую комнату, там карандаши, фломастеры и бумага. Нарисуй мне свою семью и свой страшный сон. Запомнил?

— Угу, — усмехнулся Валька. — А зачем?

— Надо! — отрезала я и, смягчившись, добавила: — Чтоб постичь твою тонкую, неординарную личность. Понял? — Мальчишка удивленно взглянул на меня и поспешно вышел.

— Давайте все с самого начала, — обратилась я к матери. — Беременность, роды, отношения с невропатологом, чем болел, как учился в начальных классах и так далее.

Из дальнейшей беседы выяснилось следующее.

Валька появился на свет тогда, когда женщина с победительным именем Виктория разменяла четвертый десяток и потеряла всякую надежду на благополучное устройство личной жизни.

— Ты хоть ребеночка роди, — резонно советовала пожилая мать, будущая Валькина бабушка. — Все не

одной оставаться. Я ж не вечная. А покудова помогу. Работа у тебя хорошая, бухгалтерская, у меня пенсия, прокормим как-нибудь...

Виктория привыкла прислушиваться к советам матери, да и самой надрывно хотелось кого-то нянчить, так что когда где-то через год на свет появился Валька, все окружающие восприняли это событие как вполне правильное и логичное.

Беременность Виктория отходила для своего возраста неплохо, хотя во второй половине переболела какой-то невразумительной вирусной инфекцией. Валька родился с тугим обвитием пуповиной и закричал не сразу. Впрочем, уже на третий день сосал не хуже других младенцев в палате, а орал так и вовсе громче всех.

В раннем детстве был подвижным, веселым и дурашливым. Лез во все лужи, залезал на все деревья и заборы, в возрасте шести лет на спор с пацанами спрыгнул с высокого гаража и сломал ногу. Быстро и легко обижался, но также легко и отходил, забывая обиды. Набедокурив, просил прощения, но буквально тут же возвращался к прежним проказам. В садик ходил легко и охотно, имел там много приятелей. В год перед школой Виктория много занималась с Валькой, ей хотелось, чтобы он поступил в гимназию. Валька занимался охотно и быстро все схватывал. Но так же быстро и забывал. К тому же день не приходился на день.

— Сегодня он и прочтет все быстро, и сосчитает, и напишет правильно, — сетовала Виктория. — А назавтра на все то же самое смотрит — и будто в первый раз видит...

В гимназию Вальку не взяли («Там платить надо было, — говорит Виктория. — А я не смогла...»), однако в обычную школу он пошел с удовольствием, умея читать, писать и считать. В первый год все было хорошо, учительница хвалила Вальку, говорила, что он способный и сообразительный, только сильно несобранный и отвлекающийся.

Во втором и особенно в третьем классе задел, созданный упорством Виктории, кончился и начались проблемы.

— Он и правила не хотел учить, и на уроках вертелся,словно маслом намазанный, и на переменах носился, как оглашенный, — вспоминает мать.

В дневнике и тетрадках стали появляться двойки И замечания. Вместо того чтобы приналечь на учебу, Валька стал «забывать» дневник и домашние задания, врал и выкручивался как в разговорах с учительницей, так и с родителями.

— Представляете, — рассказывает Виктория, — звонит нам учительница домой. Я на работе, дома, естественно, бабушка. Учительница говорит: я понимаю, вам Трудно, дочери сделали тяжелую операцию, все силы семьи уходят туда, но, пожалуйста, обратите внимание на внука, он совсем от рук отбился, переживает за мать, Наверное... — У бабушки, естественно, волосы дыбом. Какую операцию?! Кому?! Кто переживает?! Оказывается, Валька сказал учительнице, что меня увезли на Скорой, тут же сделали операцию, и еще неизвестно, Выживу я или нет... Естественно, в школе его все жалели... Никому даже в голову не пришло, что можно так врать...

Несколько подобных разоблачений, все ухудшающаяся успеваемость создали Вальке соответствующую репутацию, с которой он и перешел в среднюю школу. Здесь все стало совсем плохо. Постоянно меняющиеся учителя совершенно не склонны были контролировать Мальчишку, и Валька начал прогуливать. Сначала врал что-то, доставал какие-то справки, а потом стал прогуливать просто так. Сблизился с такими же ребятами из Старших классов, вместе болтались по улицам, собирали бутылки, жгли костры на берегу речки, текущей Вдоль железнодорожного полотна. Иногда «путешествовали» — катались на автобусах от кольца до кольца или На электричках. В школе на Вальку махнули рукой,

причислили к так называемым «балбесам». В пятом классе он остался на второй год, и в следующем учебном году, пару раз посетив класс «малявок», среди которых он оказался, вообще перестал появляться в школе. На улице Валька чувствовал себя хорошо. Здесь у него были друзья, здесь его понимали. Зимой и летом он ходил в кроссовках и тонкой болоньевой куртке, но практически ничем не болел. Мог целый день ничего не есть, а потом за один присест сожрать кастрюлю макарон по-флотски. Мог неделю питаться только хлебом и молоком. Никакие наказания на Вальку не действовали. Если мать пыталась запереть его, он попросту убегал. Однажды спустился из окна третьего этажа на связанных простынях. Дома и в школе всем было что-то от него надо. Все требовали «напрячься», «взяться за ум», пугали будущим. Слушать все это было невыносимо, и Валька убегал на улицу. Деятельная, подвижная натура требовала свершений, подвигов. После поджога гаража и попытки обокрасть ларек его и еще двух несовершеннолетних прогульщиков поставили на учет в милицию.

— Вы мне только скажите, — робко попросила Виктория. — Я еще могу что-нибудь сделать или теперь уже все... пока суд не остановит... — цитата из советской комедии прозвучала в устах немолодого бухгалтера удивительно несообразно. — Я знаю, что сама во всем виновата. Не надо было без отца рожать. Тем более мальчишка получился... Но ведь так хотелось ребеночка. Чтоб радость в жизни была. А оно вон как получилось... Я ведь иногда шпыняю его, а сама думаю: а ну как из окна сиганет, убьется, или убежит куда и там пропадет... Пусть уж лучше так, живой все-таки. Вы мне скажите, если ничего нельзя, так я от него и отстану, как он просит. Пусть уж тогда как получится...

— Как получится — нельзя! Нельзя! — твердо заявила я, абсолютно не зная, что, собственно, сказать дальше.