Проявления глобального человеческого страха смерти в культуре

Смерть – это последнее критическое событие в жизни человека. На физио-логическом уровне смерть представляет собой необратимое прекращение всех жизненных функций. На психологическом уровне она имеет личную значи-мость и личное значение для самого умирающего и его родных и близких. Уме-реть – значит прекратить чувствовать, покинуть любимых людей, оставить не-законченные дела и уйти в неведомое (kalish, 1987). Но смерть – это еще и важ-нейший компонент культуры, и в этом качестве она получает отражение в общественном сознании в виде относительно устойчивых значений. Многие из этих общественных значений находят выражение в литературе, искусстве, му-зыке, религии и философии, культуры и получают свое развитие в ритуалах и обрядах.

Издавна у представителей различных рас, народов, разнообразных верова-ний и культур смерть была связана с традиционными погребальными обрядами.

В большинстве доиндустриальных обществ и древних цивилизаций су-ществовали сильнодействующие ритуалы, имеющие целью преобразить и освя-тить отдельных лиц, группы людей или даже целые культуры. Эти трансформи-рующие события, называемые антропологами "обрядами перехода", крайне важны для обсуждения символического переживания смерти и возрождения.

Целью обрядов перехода является создание условий для полного перефор-мирования личности. Данный процесс включает в себя не только изменяю-щиеся психологические или социальные компоненты, но и основные философс-кие и духовные параметры человеческого существования.

Эти обряды совершаются во время важных изменений в жизни человека или целой культуры. В рамках личной и биологической истории они зачастую совпадают с важнейшими психологическими изменениями и могут иметь место в момент рождения, достижения половой зрелости, совершеннолетия, вступле-ния в брак, наступления смерти [1.8].

В каждый такой момент жизни организм, психика, социальное положение и основные обязанности индивида претерпевают определенные изменения.

В мире существует множество форм погребальных обрядов и несколько видов захоронения. Наиболее известные на сегодняшний день – это ингумация (захоронение в земле), кремация (полное сожжение трупа), наземное захороне-

ние.

Христианство запрещало кремацию, как противоречащую учению о воск-ресении из мертвых, поэтому к 400 году в Римской империи кремация практи-чески прекращается. В 768 году последовал официальный церковный запрет кремации. Наиболее распространена кремация, с древнейших времен до нас-тоящего времени у исповедующих индуизм. Индуистские обычаи кремации сохранились неизменными с незапамятных времен. ХХ век привнес в этот ри -

туал лишь электрические крематории [1.31].

Со второй половины ХХ века, в связи с перенаселенностью городов и, как следствия этого – переполнения городских кладбищ, во многих странах стали вновь возвращаться к обряду кремации. Только теперь кремация производилась в специально оборудованных печах крематориев. Первый крематорий был открыт в Милане 1876 году [1.31].

Второй по значению мировой религией после христианства является ислам. Мусульмане ревностно соблюдают установление своей религии, поэто-му погребальные обряды всего мусульманского мира практически идентичны независимо от географического расположения. Согласно мусульманским тради-

циям, тело покойника должно быть положено на специальные погребальные носилки – тобут и отнесено на кладбище в день смерти, до захода солнца. Гро-бы никогда не использовались, тело было лишь полностью завернуто в саван. Выкапывалась вертикальная могила – шахта, внизу которой выдалбливалась ниша, куда и помещали тело. Нишу замуровывали, могилу засыпали землей и устанавливали типовой камень – надмогильный столб [1.31].

Помимо различных погребальных обрядов существуют так называемые “книги мертвых”. "Египетская книга мертвых" - заглавие собрания погребаль -

ных текстов, которые древние египетские писцы составляли на благо знатного покойника. Они состоят из заговоров, заклинаний, гимнов, плачей, магических формул и молитв. "Книга мертвых" была следствием длительного развития ре-

лигиозных верований и ритуальной практики [1.8].

"Бардо Тедоль" или "Тибетская книга мертвых" относится к гораздо более позднему времени, чем ее египетский аналог. Впервые она была записана в восьмом веке нашей эры великим Гуру Падмасамбхавой, принесшим в Тибет тантрическии буддизм. "Бардо Тедоль" является руководством для умирающих и умерших, наставлением, помогающим отправившимся в путь [1.8].

Большинство ученых, изучавших обычаи, связанные со смертью, подчер-кивают, что общей чертой таких ритуалов является изначальная двусмыслен-ность отношения живых к мертвым и вера в загробную жизнь. Многие аспекты обрядов представляют собой попытку облегчить и ускорить процесс перехода умерших в мир духов. Однако почти столь же часто можно встретить и проти-воположную тенденцию, а именно: церемониальное установление связи между живыми и мертвыми с целью обеспечить свою безопасность и получить покро-вительство. Определенные стороны многих ритуалов, исполняемых после смер-ти человека, могут быть одновременно интерпритированны и как помогающие мертвым в их посмертных путешествиях и как мешающие им вернуться [1.8].

В различных культурах концепция загробного существования имеет множество конкретных форм. Но лежащая в ее основе фундаментальная идея остается одной и той же: смерть не является абсолютным концом человечес-кого существования, а жизнь или сознание в том или ином виде будет продол-жать существовать после физической кончины тела. Иногда образ потусторон-него мира носит вполне конкретный, реальный характер, не слишком – то отли-чающийся от земного.

Тема смерти волнует умы людей уже давно и в течение многих веков фи-лософы, ученые пытаются понять: что есть смерть, и что нас ждет там…? Но до сих пор смерть остается для нас необъяснимой. Неизвестность влечет за собой глобальный страх, страх человечества перед смертью.

Многие бояться цифры 13, хотя и не могут объяснить, чем их страшит это число. Цифры у ряда народов обозначались буквами, и, оказывается, у древних евреев число 13 и слово “смерть” писали одним знаком. Вот насколько силен страх смерти, что, даже не ведая уже значения числа 13, мы все - таки ста-раемся избегать его. В Японии же избегают цифры 4, но по той же причине: при чтении иероглифа 4 - “си” – он звучит как другой иероглиф, означающий “смерть”. В японских больницах нет палаты с номером 4, а если здание мно-гоэтажное, то и в указателе лифта не будет четвертого этажа. Великий государь Московский и всея Руси самодержец, царь Михаил Федорович Романов (1596 – 1645) от непрестанных раздумий о смерти “впал в неподвижность“ и умер “от …кручины“. Известно, что российская императрица Елизавета Петровна очень боя-лась покойников: она даже не входила в тот дом, где лежал покойник. Ког-да граф Апраксин умер в Царском Селе в казенном здании, то тело его вынесли под шатер. В 1755 году вышел указ, запрещавший носить мимо дворца покой-ников [1.31].

Отношение к смерти меняется в разные исторические эпохи. По мнению некоторых современных ученых (Ф. Арьес; П. Шоню), отношение к смерти служит эталоном, индикатором характера цивилизации. В настоящее время происходит тенденция вытеснение смерти из общественного сознания, когда, по утверждению западных социологов, общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает. Человеку труднее всего представить себе мир после своей смерти –"мир – без - меня" – так как сама по-пытка заглянуть по ту сторо-ну черты собственного бытия подразумевает су-ществования субъекта, воспри-нимающего и осознающего ту действительность, в то время как "мир – без – меня" и определяется отсутствием подобного субъекта. Страх смерти прони-зывает все наше существование независимо от того, осознаем ли мы это или нет [2.21].

Разум сталкивается с непробиваемой стеной мрака, за которой сами поня-тия нашего восприятия, осознания и воображения не имеют смысла. Идея по-лного своего отсутствия в мире ужасна для человека. Мы не можем смириться с абсолютностью своего исчезновения. Не смерть как таковая и не ее неумолимая необходимость является источником первичного ужаса, а именно абсолютность небытия, следующего за смертью. Человек не может представить себе свое по-лное отсутствие в этом мире – это противоречит самой сути его познания, субъектом которого он всегда является. Если каким – либо образом устранить или смягчить абсолютность небытия, следующего после смерти, то смерть сама по себе более не воспринимается таким ужасным событием. Отсюда и возни-кает вера в бессмертие души или в продолжение жизни после смерти.

Вера в бессмертие души лишь один из многочисленных способов защиты от первичного ужаса. История человечества во многом представляет собой воз-никновение и развитие способов преодоления сознания собственной конечнос-ти – это мифы, религия, искусство.

Смерть – первичный источник тревоги и на протяжении своей жизни ин-дивид сам вырабатывает свои личные способы защиты от ужаса смерти: они необходимы для нормального существования, так как постоянно ощущать пер-вичный ужас невозможно [2.21].

Эрих Фромм пишет в своей книге “Бегство от свободы“: “В тех общест-вах, где процесс индивидуализации зашел еще не очень далеко, конец индиви-дуального существования представляется меньшей проблемой, поскольку мень-ше развито само ощущение индивидуального существования…Наша эпоха поп-росту отрицает смерть, а вместе с нею и одну из фундаментальных сторон жиз-ни“ [1.39, с. 205].

В наиболее индустриализованных странах Запада кончина человека обс-тавлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимате-лей, занятых похоронным бизнесом. Не лучше обстоит дело и у нас, так как почти нет литературы, утерян опыт многих поколений, утрачены этические нормативы [1.31].

Смерть физически прерывает, насильно завершает жизнь человека. Именно факт ее неизбежности заставляет человека жить по – настоящему. Осознание конечности своего существования заставляет человека максимально использовать отведенное ему время жизни, ставит вопрос об осмыслении жиз-ни, ответственности за ее содержание. Подготовленному человеку смерть представляется естественным финалом жизненного пути, а не безысходным крахом. К такому выводу приходят во многих странах. Раздается все больше го-лосов о необходимости специальной подготовки с детства, развивается спе-циальная наука – танатология, в ряде стран специальные курсы по проблемам смерти и умирания включены в учебные планы многих университетов не толь-ко на факультетах медицины, но и в психологии, философии и права. Танатоло-гия – это наука, изучающая смерть, ее причины, процесс и проявления. Слово “Танатос“ в переводе с греческого означает “смерть“ [1.31].

Смерть как неотъемлемое и осознаваемое условие жизни является важней-шей причиной уникальности человеческой природы; трудно представить себе страх более всеобщий и уникальный, чем страх смерти. Чем больше в ходе истории человек индивидуализируется, тем больше он осознает неизбежность своей собственной личной смерти; чем больше человек осознает индивидуаль-ность своей смерти, тем больший страх и тревогу она вызывает. В ходе разви-тия человеческого общества, а вместе с ним и человеческого сознания, страх смерти становится все более значительной составляющей душевной жизни человека [2.21].

О книге Ф.Арьеса «Человек перед лицом смерти»

В 60-е гг. Арьес приобрел известность своей новаторской книгой о ребенке и семейной жизни в период Позднего Средневековья и начала Нового времени. В самом кратком изложении идея его состоит в том, что категория детства как особая социально-психологическая и возрастная категория возникла сравнительно недавно. В средние века ребенок ни социально, ни психологически не был отделен от взрослых. Внешне это отсутствие различий выражалось в том, что дети носили ту же одежду, что и взрослые, только уменьшенного размера, играли в те же игры, в какие играли взрослые, и, главное, выполняли ту самую работу, что и они. С самого начала от их взора не были укрыты ни секс, ни смерть. Новые течения в христианстве в XVII в., как протестантские, так и контрреформационные католические, — заметим, не гуманизм! — изменили установки в отношении к ребенку; теперь-то и происходит «открытие детства». Укрепляются внутрисемейные связи, возрастают заботы родителей о детях. Но вместе с тем растут и опасения относительно врожденной предрасположенности ребенка ко греху, что приводит к созданию педагогики ограничений и наказаний. На смену довольно привольному житью детей в предшествовавший период, когда никто не занимался их воспитанием, а потому и не наказывал, наступает время ограничений и муштры. Итак, по Арьесу, «открытие детства» сопровождалось утратой ребенком свободы.

Здесь нет ни места, ни надобности разбирать эту теорию, которая, несомненно, содержит много интересных идей и, главное, рассматривает детство не в качестве некоей неизменной категории, но видит в нем исторический и, следовательно, подверженный трансформациям феномен. Достаточно лишь отметить, что сдвиги в семейной структуре Арьес объясняет главным образом религиозными и идеологическими влияниями. Собственно социальная сфера, к которой ведь в первую очередь и принадлежит семья, «атомная ячейка» общества, им игнорируется. Социальная структура обойдена стороной и в других его трудах, о которых далее пойдет речь.

На протяжении 70-х гг. Арьес опубликовал несколько работ, посвященных установкам западноевропейцев в отношении к смерти. Эти установки менялись исподволь, чрезвычайно медленно, так что сдвиги до самого последнего времени ускользали от взгляда современников. Тем не менее они менялись, и исследователь, принадлежащий к обществу, в котором перемены в отношении к смерти сделались резкими, внезапными и потому заметными, смог обратить внимание на историю этих феноменов в прошлом.

Необычайно широкий временной диапазон исследования, начиная Ранним Средневековьем и кончая нашими днями, объясняется самим предметом. Для обнаружения мутаций в установках в отношении к смерти их нужно рассматривать в плане «времени чрезвычайно большой длительности». Это понятие, «la longue durée», было введено в историческую науку Фернаном Броделем (отмечая сосуществование в исторической жизни временных ритмов разной длительности — наряду со «временем большой протяженности», Бродель различал «время конъюнктур» и «время краткое, или событийное»), взято на вооружение многими историками. Ментальности, как правило, изменяются очень медленно и неприметно, и эти смещения, игнорируемые самими участниками исторического процесса, могут стать предметом изучения лишь при условии, что к ним применят большой масштаб времени.

Такая постановка вопроса не может не вызывать пристального внимания, и, действительно, книга Арьеса породила волну откликов, не только в виде критики его построений, но и в виде новых исследований, посвященных теме восприятия смерти и загробного мира. Собственно, мощный взрыв интереса к проблеме «смерть в истории», который выразился в потоке монографий и статей, в конференциях и коллоквиумах, был спровоцирован в первую очередь работами Арьеса.

Каков главный тезис Арьеса, развиваемый им в итоговой и наиболее развернуто рисующей его позицию книге «Человек перед лицом смерти»? Существует связь между установками в отношении к смерти, доминирующими в данном обществе на определенном этапе истории, и самосознанием личности, типичной для этого общества. Поэтому в изменении восприятия смерти находят свое выражение сдвиги в трактовке человеком самого себя. Иными словами, обнаружение трансформаций, которые претерпевает смерть в «коллективном бессознательном», могло бы пролить свет на структуру человеческой индивидуальности и на ее перестройку, происходившую на протяжении веков.

Арьес намечает пять главных этапов в медленном изменении установок по отношению к смерти. Первый этап, который, собственно говоря, представляет собой не этап эволюции, а скорее состояние, остающееся стабильным в широких слоях народа, начиная с архаических времен и вплоть до XIX в., если не до наших дней, он обозначает выражением «все умрем». Это состояние «прирученной смерти» (la mort apprivoisée). Такая ее квалификация вовсе, однако, не означает, что до того смерть была «дикой». Арьес хочет лишь подчеркнуть, что люди Раннего Средневековья относились к смерти как к обыденному явлению, которое не внушало им особых страхов. Человек органично включен в природу, и между мертвыми и живыми существует гармония. Поэтому «прирученную смерть» принимали в качестве естественной неизбежности. Так относился к смерти рыцарь Роланд, но точно так же фаталистично ее принимает и русский крестьянин из повести Льва Толстого. Эта смерть выражает, по Арьесу, «нормальное» отношение к ней, тогда как нынешнее отношение и есть «дикое».

В прежние времена смерть не осознавали в качестве личной драмы и вообще не воспринимали как индивидуальный по преимуществу акт — в ритуалах, окружавших и сопровождавших кончину индивида, выражалась солидарность с семьей и обществом. Эти ритуалы были составной частью общей стратегии человека в отношении к природе. Человек обычно заблаговременно чувствовал приближение конца и готовился к нему. Умирающий — главное лицо в церемониале, который сопровождал и оформлял его уход из мира живых.

Но и самый этот уход не воспринимался как полный и бесповоротный разрыв, поскольку между миром живых и миром мертвых не ощущалось непроходимой пропасти. Внешним выражением этой ситуации может служить, по мнению Арьеса, то, что в противоположность погребениям античности, которые совершались за пределами городской стены, на протяжении всего Средневековья захоронения располагались на территории городов и деревень: с точки зрения людей той эпохи, было важно поместить покойника поближе к усыпальнице святого в храме Божьем. Мало того, кладбище оставалось «форумом» общественной жизни; на нем собирался народ, здесь и печалились и веселились, торговали и предавались любви, обменивались новостями. Такая близость живых и мертвых ("постоянное, повседневное присутствие живых среди мертвых") никого не тревожила.

Отсутствие страха перед смертью у людей Раннего Средневековья Арьес объясняет тем, что, по их представлениям, умерших не ожидали суд и возмездие за прожитую жизнь и они погружались в своего рода сон, который будет длиться «до конца времен», до второго пришествия Христа, после чего все, кроме наиболее тяжких грешников, пробудятся и войдут в царствие небесное. Важно подчеркнуть, что проблемы эсхатологии Арьес переводит из традиционного богословского плана в план ментальностей. В центре его внимания — не догма, а «разлитые» в общественном сознании образы смерти, посмертного суда и загробного воздаяния. За этими «последними вещами» таятся человеческие эмоции, коллективные представления и латентные системы ценностей.

Идея Страшного суда, выработанная, как пишет Арьес, интеллектуальной элитой и утвердившаяся в период между XI и XIII столетиями, ознаменовала второй этап эволюции отношения к смерти, который Арьес назвал «Смерть своя» (la mort de soi). Начиная с XII в. сцены загробного суда изо- бражаются на западных порталах соборов, а затем, примерно с XV в., представление о суде над родом человеческим сменяется новым представлением — о суде индивидуальном, который происходит в момент кончины человека. Одновременно заупокойная месса становится важным средством спасения души умершего. Более важное значение придается погребальным обрядам.

Все эти новшества, и в особенности переход от концепции коллективного суда «в конце времен» к концепции суда индивидуального непосредственно на одре смерти человека, Арьес объясняет ростом индивидуального сознания, испытывающего потребность связать воедино все фрагменты человеческого существования, до того разъединенные состоянием летаргии неопределенной длительности, которая отделяет время земной жизни индивида от времени завершения его биографии в момент грядущего Страшного суда.

В своей смерти, пишет Арьес, человек открывает собственную индивидуальность. Происходит «открытие индивида, осознание в час смерти или в мысли о смерти своей собственной идентичности, личной истории, как в этом мире, так и в мире ином». Характерная для Средневековья анонимность погребений постепенно изживается, и вновь, как и в античности, возникают эпитафии и надгробные изображения умерших. В XVII в. создаются новые кладбища, расположенные вне городской черты; близость живых и мертвых, ранее не внушавшая сомнений, отныне оказывается нестерпимой, равно как и вид трупа, скелета, который был существенным компонентом искусства в период расцвета жанра «пляски смерти» в конце Средневековья.

Хейзинга был склонен объяснять это искусство macabre отчаянием, которое охватило людей после Черной смерти и жестокостей Столетней войны, — Арьес же, вслед заТененти, видит в демонстрации изображений скелетов и разлагающихся трупов своего рода противовес той жажде жизни и материальных богатств, которая находила выражение и в возросшей роли завещания, предусматривавшего торжественные похороны и многочисленные заупокойные мессы. Завещание, которое Арьес рассматривает прежде всего как факт истории культуры, послужило средством «колонизации» и освоения потустороннего мира, манипулирования им. Завещание дало человеку возможность обеспечивать собственное благополучие на том свете и примирить любовь к земным богатствам с заботой о спасении души. Не случайно как раз во второй период Средневековья возникает представление о чистилище, отсеке загробного мира, который занимает промежуточное положение между адом и раем.

Заметим в этой связи, что в своем исследовании «Рождение чистилища», опубликованном несколькими годами позже книги Арьеса, Жак Ле Гофф отстаивал мысль о том, что появление чистилища на «карте» потустороннего мира в конце XII — первой половине XIII в. было связано с перестройкой интеллектуального и эмоционального универсума человека зарождавшейся городской цивилизации. Новые способы овладения временем и пространством, возросшая потребность в счете, рационализация многих сторон социальной и экономической жизни, перестройка систем ценностей, обусловленная начавшимся перемещением человеческих интересов «с небес на землю», — все эти сдвиги привели к тому, что усилилась потребность воздействовать на мир иной. Ле Гофф, руководствуясь принципом? «тотальной» или «глобальной истории», рассматривает историю «рождения» чистилища в общем контексте исторических изменений, тогда как Арьес склонен вычленять историю восприятия смерти и загробного мира в качестве самостоятельного предмета анализа и обсуждать перемены в этом восприятии, взятые сами по себе. Обособляя коллективную психологию от социальных отношений, он вместе с тем отчасти изолирует ее и от идеологии. Так, например, он изучает послереформационную ментальность на Западе, игнорируя различия между католицизмом и протестантизмом...

Третий этап эволюции восприятия смерти, по Арьесу, —«Смерть далекая и близкая» (la mort longue et proche) — характеризуется крахом механизмов защиты от природы. И к сексу и к смерти возвращается их дикая, неукрощенная сущность. Почитайте маркиза де Сада, и вы увидите объединение оргазма и агонии в едином ощущении. Разумеется, всецело на совести Арьеса остается обобщение уникального опыта этого писателя и перенос его на переживание смерти в Европе в эпоху Просвещения.

Четвертый этап многовековой эволюции в переживании смерти — «Смерть твоя» (la mort de toi). Комплекс трагических эмоций, вызываемый уходом из жизни любимого человека, супруга или супруги, ребенка, родителей, родственников, на взгляд Арьеса, новое явление, связанное с укреплением эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи. С ослаблением веры в загробные кары меняется отношение к смерти; ее ждут как момента воссоединения с любимым существом, ранее ушедшим из жизни. Кончина близкого человека представляется более тягостной утратой, нежели собственная смерть. Романтизм способствует превращению страха смерти в чувство прекрасного.

Наконец, в XX в. развивается страх перед смертью и самым ее упоминанием. «Смерть перевернутая» (la mort inversée) — так обозначил Арьес пятую стадию развития восприятия и переживания смерти европейцами и североамериканцами. Подобно тому как несколько поколений тому назад в обществе считалось неприличным говорить о сексе, так после снятия с половой сферы всех табу эти запреты и заговор молчания перенесены на смерть. Тенденция к вытеснению ее из коллективного сознания, постепенно нарастая, достигает апогея в наше время, когда, по утверждению Арьеса и некоторых социологов, общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть индивида не пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализованных странах Запада кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация сделалась нормой, а траур и оплакивание покойника воспринимаются как своего рода душевное заболевание. Американскому «стремлению к счастью» смерть угрожает как несчастье и препятствие, и потому она не только удалена от взоров общества, но ее скрывают и от самого умирающего, дабы не делать его несчастным. Покойника бальзамируют, наряжают и румянят, с тем чтобы он выглядел более юным, красивым и счастливым, чем был при жизни. Читатель романов Ивлина Во легко поймет, о чем идет речь.

Путь, пройденный Западом от архаической «прирученной смерти», близкой знакомой человека, к «медикализованной», «перевернутой» смерти наших дней, «смерти запретной» и окруженной молчанием или ложью, отражает коренные сдвиги в стратегии общества, бессознательно применяемой в отношении к природе. В этом процессе общество берет на вооружение и актуализует те идеи из имеющегося в его распоряжении фонда, которые соответствуют его неосознанным потребностям.

Арьес не мог не задаться вопросом, почему менялось отношение к смерти? Как он объясняет переходы от одной стадии к другой? Здесь нет ясности. Он ссылается на чеTbipe «параметра», определявшие, по его мнению, отношение к смерти. Это: (1) индивидуальное самосознание (какое значение придается индивиду и группе?); (2) защитные механизмы против неконтролируемых сил прироДЬ1, постоянно угрожающих социальному порядку (наиболее опасные силы — секс и смерть); (3) вера в загробное существование; (4) вера в тесную связь между злом и грехом, страданием и смертью, образующая базис мифа о «падении» человека. Эти «переменные» вступают между собой в различные сочетания, сложно меняющиеся в ходе истории. Но их постоянная «игра», развертывающаяся «во мраке коллективного бессознательного», ничем не обусловлена.

Таковы, в самом конспективном виде, построения Арьеса. Это резюме, как сможет убедиться читатель, не передает богатства содержания книги, насыщенной конкретными фактами и острыми, интересными наблюдениями.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМЫХ ИСТОЧНИКОВ