2015-06-14
400
Через три дня после событий, о которых мы уже рассказывали, Аженор, следуя той же дорогой, по которой он ехал в Сорию, догнал Мюзарона и сам доложил Энрике де Трастамаре об итогах своей миссии.
Все ясно понимали, каким опасностям подвергался Аженор при исполнении своего посольства. Поэтому коннетабль поблагодарил Аженора, похвалил его и повелел ему занять место среди самых храбрых бретонцев, под хоругвью, которую нес Сильвестр де Бюд.
Повсюду готовились к войне. Принц Уэльский добился права пройти через земли короля Наварры, соединился с доном Педро и привел отличную армию, которая слилась с его прекрасными африканскими войсками.
Английские наемники, которые окончательно перешли на сторону дона Педро, намеревались крепко ударить по своим заклятым врагам — бретонцам и гасконцам.
Разумеется, самые дерзкие, а стало быть, и алчные, замыслы зрели в голове нашего знакомца, мессира Гуго де Каверлэ.
Энрике де Трастамаре не отставал от этих воинственных приготовлений. К нему присоединились оба его брата, дон Тельо и дон Санче, которым он доверил командование, а сам короткими переходами двигался навстречу своему брату дону Педро.
Чувствовалось, что всю Испанию охватило то лихорадочное возбуждение, которое, как говорится, витает в воздухе и предвещает великие события. Мюзарон, неизменно прозорливый и ко всему относящийся философски, заставлял своего господина есть самую изысканную дичь и пить лучшие вина, чтобы набраться сил для битв и добыть на поле брани больше славы.
Наконец Аженор, предоставленный самому себе и совершенно одержимый любовью, после этого мимолетного обладания возлюбленной перебирал все мыслимые и немыслимые способы, чтобы добраться до Аиссы, Похитить ее и не быть вынужденным ждать столь рискованного события, как битва: люди идут на нее гордыми и сильными, но иногда возвращаются с позором или получают смертельные раны.
Чтобы похитить Аиссу, Аженор, коего щедро одарил Бертран, купил пару арабских скакунов; Мюзарон каждый день объезжал их, заставляя делать большие перегоны, выносить голод и жажду.
Но тут стало известно, что принц Уэльский прошел через ущелья и вышел на равнину. С армией, приведенной им из Гиени, он подошел к городу Витория, расположенному рядом с Наваррете.
Он располагал тридцатью тысячами всадников и сорока тысячами пехоты. Его силы были почти равны тем, которыми командовал дон Педро.
Бертран, стоявший со своими бретонцами в арьергарде, не обращал внимания на испанцев: они вовсю бахвалились и заранее трубили о победе, пока еще не одержанной ни одной из сторон.
Ведь у Бертрана были свои шпионы, которые ежедневно доносили ему обо всем, что делалось и в армии дона Педро, и в войсках дона Энрике; он даже узнавал обо всех замыслах самого Каверлэ в ту самую минуту, когда они еще только рождались в богатом воображении этого искателя приключений.
Бертрану, следовательно, было известно, что достойный капитан, искушаемый соблазном захватить в плен королей — он уже не раз это проделывал, — предложил свои услуги принцу Уэльскому, чтобы одним ударом закончить войну.
Каверлэ намеревался действовать так же просто, как хищная птица, которая, незримая, парит высоко в небе, потом стремительно бросается на добычу, и в ту секунду, когда та совсем не ждет опасности, уже сжимает ее в когтях.
План мессира Гуго де Каверлэ, вступившего в союз с Джоном Чандосом и герцогом Ланкастерским, состоял в том, чтобы часть английского авангарда внезапно атаковала лагерь дона Энрике, захватила в плен короля и его двор, сразу получая тем самым возможность запросить два десятка выкупов, одного из которых было бы достаточно, чтобы составить состояния полудюжине наемников.
Принц Уэльский согласился; в предложенной сделке терять ему было нечего, но выиграть он мог очень многое.
К несчастью для Каверлэ, мессир Бертран Дюгеклен имел шпионов, сообщавших ему обо всем, что происходило во вражеской армии.
И к еще большему несчастью, Дюгеклен вообще испытывал к англичанам извечную ненависть бретонца, а с недавних пор особенно возненавидел мессира Каверлэ.
Поэтому Дюгеклен советовал своим шпионам ни на секунду не смыкать глаз, а если и спать, то лишь вполглаза.
Итак, Бертран Дюгеклен знал о каждом шаге мессира Гуго де Каверлэ.
За час до того как сей достойный капитан покинул лагерь принца Уэльского, коннетабль отобрал шесть тысяч бретонских и испанских всадников и, поставив во главе их Аженора и Заику Виллана, отправил в другую сторону, чтобы они заняли позицию в лесу, разделявшем ущелье.
Энрике де Трастамаре, которому заранее сообщили об этом, привел свои войска в боевую готовность.
Поэтому Каверлэ сначала должен был натолкнуться на одну железную стену, а потом, если бы он захотел отойти, оказался бы перед другой железной стеной.
Люди и лошади с наступлением темноты залегли в засаду. Каждый всадник, лежа на земле, держал поводья своего коня.
Около десяти вечера Каверлэ со своим отрядом вступил в ущелье. Англичане шли так уверенно, что даже не удосужились осмотреть лес; впрочем, ночь делала этот осмотр если не невозможным, то сильно затруднительным.
В тылу англичан бретонцы и испанцы соединились, словно связали два обрывка цепи.
Около полуночи послышался сильный шум: это были войска Каверлэ, бросившиеся в атаку на лагерь короля дона Энрике, который встретил их воинским кличем: «За дона Энрике и Кастилию!»
Тогда Бертран, имея справа от себя Аженора, а слева Заику Виллана, пустил свою конницу галопом, воскликнув: «За Богоматерь Гекленскую!»
В это время на флангах вспыхнули огромные костры и осветили поле боя, дав Каверлэ возможность увидеть, что пять или шесть тысяч его наемников попали в капкан.
Каверлэ вовсе не был тем человеком, который ищет славной, но никчемной смерти. Будь он на месте Эдуарда III в битве при Креси, он бежал бы; на месте принца Уэльского в битве при Пуатье — он сдался бы.
Но поскольку люди сдаются лишь тогда, когда вообще нет выхода — особенно если, сдавшись в плен, они рискуют быть повешенными, — Каверлэ пустил свою лошадь в галоп и ускользнул через проход на фланге, подобно злодею в театре, который исчезает сквозь щель в небрежно поставленных кулисах.
Весь багаж Каверлэ: много золота, шкатулка с драгоценными камнями и вещами — все награбленное им за те три года, когда почтенный капитан, стремясь избежать виселицы, проявлял больше изобретательности, чем Александр, Ганнибал или Цезарь, попало в руки бастарда де Молеона.
Мюзарон подсчитывал добычу, пока солдаты обирали мертвецов и связывали пленных; и оказалось, что теперь он служит одному из богатейших рыцарей христианского мира.
И сия сказочная метаморфоза произошла всего за час.
Наемники были разбиты наголову; едва две-три сотни из них унесли ноги. Этот успех так воодушевил испанцев, что младший брат дона Энрике де Трастамаре, дон Тельо, пришпорив коня, хотел в ту же минуту и без всякой подготовки опять идти на врага.
— Не горячитесь, граф, — посоветовал Бертран, — я думаю, вам не следует в одиночку идти на врага и рисковать бесславно попасть в плен.
— Но я полагаю, что за мной пойдет вся армия, — возразил дон Тельо.
— Нет, сеньор, не пойдет, — сказал Бертран.
— Пусть бретонцы остаются, если хотят, — упорствовал дон Тельо, — я пойду с испанцами.
— Зачем?
— Чтобы разбить англичан.
— Простите, — заметил Бертран, — бретонцы уже разбили англичан, но испанцы никогда не смогли бы их разбить.
— Что вы сказали? — гневно воскликнул дон Тельо, надвигаясь на коннетабля. — Это почему же?
— Потому что бретонские солдаты лучше английских, а испанские хуже, — невозмутимо объяснил Бертран.
Молодой граф чувствовал, что краснеет от злости.
— Странное дело, у нас в Испании всем распоряжается француз, — сказал он. — Но мы сейчас узнаем, кто здесь будет подчиняться или командовать: вы или дон Тельо. Хорошо? Кто пойдет со мной?
— Мои восемнадцать тысяч бретонцев пойдут лишь тогда, когда я дам приказ выступать, — ответил Бертран. — Что до ваших испанцев, то я командую ими лишь потому, что ваш и мой повелитель, дон Энрике де Трастамаре, приказал им подчиняться мне.
— Какие робкие эти французы! — раздраженно воскликнул дон Тельо. — Они сохраняют хладнокровие не только тоща, когда им грозит опасность, но и когда их оскорбляют. Примите мои поздравления, господин коннетабль!
— Вы правы, монсеньер, — отпарировал Бертран, — моя кровь холодна, пока течет в моих жилах, но горяча, когда льётся в бою.
И коннетабль, едва не потерявший самообладания, вцепился огромными ручищами в свою кольчугу.
— У вас холодная кровь, повторяю я! — вскричал дон Тельо. — И это потому, что вы старик. Ну а когда люди стареют, они начинают испытывать страх.
— Страх! — воскликнул Аженор, наезжая на дона Тельо. — Пусть кто-нибудь только заикнется, что коннетабль испытывает страх — ему не придется повторять это дважды!
— Спокойно, друг мой, — сказал коннетабль, — пусть безумцы творят свои глупости, мы будем терпеливы!
— Я требую уважения к королевской крови! — воскликнул дон Тельо. — Требую, слышите вы?
— Прежде уважайте самого себя, если хотите, чтобы вас уважали другие, — неожиданно раздался чей-то голос, заставивший вздрогнуть молодого графа, потому что эти слова произнес его старший брат, которому сообщили об этой досадной перебранке, — и главное — не оскорбляйте нашего союзника, нашего героя.
— Благодарю вас, государь, — сказал Бертран. — Ваша великодушная речь избавляет меня от этой печальной работы — наказывать наглецов. Но я говорю это не о вас, дон Тельо, надеюсь, вы уже поняли, что ошиблись.
— Я? Ошибся? Разве я не прав, сказав, что мы хотим дать бой? Разве не правда, государь, что мы идем на врага? — спросил дон Тельо.
— Идти на врага! Сейчас? — воскликнул Дюгеклен. — Но это невозможно!
— Нет, мой дорогой коннетабль, возможно, — возразил дон Энрике, — даже ясно, что уже на рассвете мы вступим в бой.
— Государь, мы будем разбиты.
— Почему?
— Потому что у нас плохая позиция.
— Плохих позиций не бывает, бывают лишь храбрецы или трусы! — воскликнул дон Тельо.
— Господин коннетабль, — сказал король, — мои дворяне требуют сражения, и я не могу отказать им. Они знают, что принц Уэльский вышел на равнину, они лишь притворились, что отступают.
— Кстати, коннетабль волен просто смотреть, как мы будем действовать, — заметил дон Тельо, — и отдыхать, когда мы будем сражаться.
— Сударь, я сделаю все то, что сделают испанцы, и даже, надеюсь, больше, — ответил Дюгеклен. — Но послушайте-ка меня: вы ведь идете в атаку через два часа, не так ли?
— Да.
— Хорошо! А через четыре часа вы побежите вот там, по равнине, от принца Уэльского, а я и мои бретонцы будем стоять здесь, где я стою сейчас, и ни один пехотинец не двинется с места, ни один всадник не попятится назад. Оставайтесь здесь и сами в этом убедитесь.
— Хорошо, господин коннетабль, — сказал Энрике, — умерьте ваш пыл.
— Я говорю правду, государь. Вы утверждаете, что хотите дать сражение.
— Да, коннетабль, хочу, потому что обязан его дать.
— Хорошо, пусть будет по-вашему.
Потом, обратившись к своим бретонцам, Дюгеклен сказал:
— Дети мои, мы идем на битву. С этой минуты все должны готовиться к ней… Государь, все эти храбрые люди, и я вместе с ними, все мы сегодня вечером погибнем или попадем в плен, но ваша воля должна свершиться. Однако помните, что в этой битве я потеряю либо жизнь, либо свободу, а вы потеряете трон.
Король опустил голову и, повернувшись к своим друзьям, заметил:
— Сегодня утром славный коннетабль суров с нами. Тем не менее, господа, готовьтесь к бою.
— Значит, правда, что сегодня все мы погибнем? — спросил Мюзарон достаточно громко, чтобы его слышал коннетабль.
Бертран обернулся.
— Да, о Боже, мы погибнем, славный оруженосец, — с улыбкой ответил он, — это истинная правда.
— Какая досада, — сказал Мюзарон, хлопнув себя по набитым золотом карманам, — погибнуть именно тогда, когда мы разбогатели и можем наслаждаться жизнью!
