XXVIII. Сивилла

Вернувшись домой, г-жа де Богарне застала там г-жу Тальен, как она и сказала молодому генералу.

Госпожа Тальен (Тереза Кабаррюс), как всем известно, была дочерью испанского банкира. Выйдя замуж за генерала Дави де Фонтене, советника бордоского парламента, она вскоре развелась с ним. Это было в начале 94-го года, когда террор достиг предела.

После этого она решила вернуться к отцу в Испанию, дабы избежать несчастий, наименьшим из которых могла быть высылка. У ворот города ее задержали и отвели к Тальену, и тот с первого взгляда страстно в нее влюбился. Она воспользовалась этой страстью, чтобы спасти множество жертв.

В эту пору именно любовь побеждала смерть — своего заклятого врага. Тальен был отозван. Тереза Кабаррюс последовала за ним в Париж, где ее арестовали; сидя в тюрьме, она руководила 9 термидора; когда Робеспьера свергли, она оказалась на свободе.

Все помнят, что ее первым побуждением было позаботиться о Жозефине, своей подруге по тюрьме.

С тех пор Жозефина Богарне и Тереза Тальен стали неразлучными. Лишь одна женщина в Париже оспаривала у этих красавиц пальму первенства. То была, как мы говорили, г-жа Рекамье.

В тот вечер они решили отправиться в костюмах горничных, под вымышленными именами за советом к мадемуазель Ленорман — модной в ту пору предсказательнице.

В считанные минуты две знатные дамы превратились в очаровательных гризеток. Они надвинули на глаза кружевные чепчики, набросили на головы капюшоны небольших шелковых накидок, надели короткие платья из светлого ситца, обулись в дерзко открытые туфли с пряжками из искусственных бриллиантов, позволявшие видеть чулки с розовыми и зелеными стрелками, вскочили в фиакр, подъехавший к главному входу дома № 11 по Новой улице Ма-тюринцев, и г-жа Богарне сказала кучеру слегка дрожащим голосом, как всякая женщина, которая совершает поступок, выходящий за рамки повседневной жизни:

— На улицу Турнон, номер семь!

Фиакр остановился в указанном месте; кучер спустился с козел, открыл дверцу, получил полагающуюся ему плату и постучал в ворота дома. Ворота открылись.

На миг обе женщины заколебались. Казалось, что, перед тем как войти, они оробели. Однако г-жа Тальен подтолкнула свою подругу. Легкая, как птица, Жозефина выпорхнула на мостовую, не коснувшись подножки; г-жа Тальен последовала за ней. Они перешагнули порог, внушавший им страх, и ворота закрылись.

Обе женщины оказались за крытыми воротами, свод которых продолжался во дворе. В глубине двора, в свете уличного фонаря, виднелась надпись на ставне: «Мадемуазель Ленорман, книготорговля».

Они приблизились к дому. Фонарь освещал небольшое крыльцо с четырьмя ступеньками; взойдя на него, они оказались напротив комнаты консьержа.

— Как пройти к гражданке Ленорман? — спросила г-жа Тальен; моложе своей спутницы, она, казалось, в этот день взяла на себя исключительное право проявлять инициативу.

— Первый этаж, налево, — ответил консьерж. Госпожа Тальен первой ступила на крыльцо, подобрав и без того короткую юбку и являя взорам ножку, что могла своей формой поспорить с очертаниями ног прекраснейших греческих статуй, но в тот вечер лжегризетка была вынуждена довольствоваться показом подвязки, видневшейся под коленом.

Госпожа де Богарне следовала за подругой, восхищаясь ее непринужденностью, но не в состоянии вести себя столь же свободно. Она была еще на середине лестницы, когда г-жа Тальен подошла к двери и позвонила. Ей открыл старый слуга.

Камердинер с придирчивым вниманием оглядел посетительниц, чьи лица, а не костюмы говорили сами за себя, и попросту жестом пригласил их присесть в углу первой комнаты. Во второй комнате, главной гостиной, через которую должен был пройти лакей, чтобы вернуться к своей хозяйке, сидели две или три дамы; их было трудно причислить к определенному обществу, поскольку в то время все сословия так или иначе смешались с буржуазной средой. К их великому удивлению, через несколько мгновений дверь снова распахнулась и мадемуазель Ленорман сама подошла к ним с такими словами:

— Сударыни, сделайте одолжение, пройдите в гостиную.

Мнимые гризетки изумленно переглянулись.

Говорили, что мадемуазель Ленорман делала свои предсказания в состоянии бодрствующего сомнамбулизма. Так ли это было и действительно ли ясновидение позволило ей распознать двух светских женщин, еще не видя их, когда камердинер доложил ей о так называемых гризетках?

В то же время мадемуазель Ленорман пригласила жестом одну из дам, ждавших в гостиной, пройти в кабинет.

Госпожа Тальен и г-жа де Богарне принялись разглядывать комнату, в которую их ввели.

Главное ее украшение составляли два портрета: на одном из них был изображен Людовик XVI, а на другом — Мария Антуанетта. Обе эти картины даже в минувшие грозные дни ни на миг не покидали своего места и не переставали пользоваться тем же почтением, которым мадемуазель Ленорман всегда окружала королевских особ, чьи головы упали на плаху.

Другой наиболее примечательной вещью гостиной был длинный, накрытый ковровой скатертью стол: на нем сверкали ожерелья, браслеты, кольца и различные с изяществом изготовленные серебряные украшения; большая часть их относилась к XVIII веку. Все эти предметы были подарками, преподнесенными гадалке людьми, что услышали от нее приятные предсказания, без сомнения сбывшиеся.

Спустя некоторое время дверь кабинета открылась и последняя посетительница, сидевшая в гостиной перед приходом наших двух дам, была приглашена к гадалке. Подруги остались вдвоем.

Прошло четверть часа; в течение этого времени они тихо переговаривались; затем дверь снова открылась и появилась мадемуазель Ленорман.

— Кто из вас, сударыни, — спросила она, — желает быть первой?

— Нельзя ли нам войти вместе? — быстро спросила г-жа де Богарне.

— Невозможно, сударыня, — отвечала гадалка. — Я взяла за правило никогда не гадать одной особе в присутствии другой.

— Можно узнать почему? — спросила г-жа Тальен с присущей ей живостью, которую мы даже назвали бы почти бестактностью.

— Дело в том, что как-то раз я принимала двух женщин, и одна из них узнала в описании некоего господина, которого я на свою беду сделала слишком похожим, собственного мужа.

— Ступай, ступай, Тереза, — сказала г-жа де Богарне, подталкивая г-жу Тальен.

— Видно, моя участь всегда жертвовать собой, — отвечала та. Улыбнувшись подруге на прощание, она промолвила:

— Что ж, пусть так! Я рискну. И она вошла в кабинет гадалки. Мадемуазель Ленорман было в ту пору от двадцати четырех до двадцати девяти лет; эта маленькая и толстая женщина с трудом скрывала, что одно ее плечо шире другого; на голове у нее был тюрбан, украшенный райской птицей.

Ее лицо обрамляли волосы, ниспадавшие длинными завитыми локонами. Она носила две надетые одна на другую юбки — короткую, ниже колена, серо-жемчужного цвета и другую, более длинную, вишневого цвета, подол которой волочился позади небольшим шлейфом.

Подле гадалки на табурете сидела ее любимая левретка по имени Аза.

Свои сеансы она проводила за обычным круглым столом, накрытым зеленой скатертью, с выдвижными ящиками, где хранились многочисленные колоды карт. Этот кабинет по длине не уступал гостиной, но был более узким. По обе стороны двери стояли два дубовых книжных шкафа со множеством книг. Напротив прорицательницы было кресло, в которое садились мужчины и женщины, приходившие к ней за советом.

Между ней и посетителем лежала железная палочка, которую называли волшебной. Один из ее концов, обращенный к гадающему, был обвит маленькой железной змейкой. Другой конец своей отделкой напоминал рукоятку хлыста или стека.

Вот что успела разглядеть г-жа де Богарне за тот короткий промежуток времени, пока дверь оставалась приоткрытой, чтобы впустить ее подругу.

Жозефина взяла книгу, присела около лампы и попыталась читать; но вскоре ее отвлек от этого занятия звук дверного звонка, вслед за тем в гостиную ввели нового посетителя.

Это был молодой человек, одетый по последней моде «невероятных». Его челка, остриженная вровень с бровями, «собачьи уши», падавшие ему на плечи, и пышный галстук, доходивший до скул, с трудом позволяли разглядеть прямой нос, решительный рот с тонкими губами и глаза, блестевшие, как черные бриллианты.

Он поклонился ей, не говоря ни слова, два-три раза повертел узловатой тростью, издал три фальшивые ноты, точно завершая или собираясь запеть мотив какой-то песенки, и уселся в стороне.

Несмотря на то что «хищного ока», как выразился бы Данте, было почти не видно, г-же де Богарне стало не по себе наедине с этим «невероятным», хотя он сидел в противоположном углу гостиной; но тут появилась г-жа Тальен.

— Ах, милая, — сказала она, направляясь прямо к подруге и не замечая скрытого в полумраке «невероятного», — ах, милая, ступайте скорее! Мадемуазель Ленорман — прелестная женщина. Отгадайте-ка, что она мне предсказала?

— Ну, дорогая подруга, — отвечала г-жа де Богарне, — конечно, что вас будут любить, что вы сохраните красоту до пятидесяти лет и всю свою жизнь будете возбуждать страсть…

Поскольку г-жа Тальен сделала движение, означавшее: «Не то!» — Жозефина продолжала:

— Кроме того, у вас будет множество лакеев, прекрасный особняк и роскошные экипажи с лошадьми белой и буланой масти.

— Все это у меня будет, дорогая, и, более того, если верить нашей сивилле, я стану княгиней.

— Примите мои самые искренние поздравления, прекрасная княгиня, — отвечала Жозефина, — но теперь я уже не знаю, о чем мне следует спрашивать: ведь я, вероятно, никогда не стану княгиней, и раз моя гордость уже страдает, оттого что я не столь красива, как вы, не хочу подавать ей новый повод для досады, которая может нас поссорить…

— Вы говорите серьезно, дорогая Жозефина?

— Нет… Однако я не желаю подвергать себя риску оказаться в более низком положении, что грозит мне во всех отношениях. Я не претендую на ваше княжество. Давайте уйдем!

Она сделала шаг к выходу, увлекая за собой г-жу Тальен, но тотчас же почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки и услышала голос, обращенный к ней:

— Останьтесь, сударыня; быть может, когда вы меня выслушаете, вам не в чем будет завидовать вашей подруге.

Жозефине страстно захотелось узнать будущее, чтобы ни в чем не завидовать будущей княгине; она уступила и в свою очередь скрылась в кабинете мадемуазель Ленорман.