XXIIi. Бой

Кадудаль обменялся несколькими словами со своими соратниками, и четверо из них, у которых не было лошадей, те из офицеров, что доставляли его приказы в вересковые пустоши и лесную чащу, тотчас же устремились сквозь заросли дрока к двум огромным дубам, — их ветви и густая листва служили укрытием от солнца.

Эти дубы стояли в конце дороги, напоминавшей улицу: она протянулась от города до тропы и была зажата между двумя откосами.

Добравшись до этого места, шуаны собрались проделать маневр, разгадку которого предстояло безуспешно искать тем, кто не был посвящен в план сражения, подготовленный генералом.

Экипаж Дианы передвинули с середины дороги на тропу, а сама девушка, отойдя на тридцать шагов от коляски, взобралась на бугор, поросший невысокими деревьями, из гущи которых могла незаметно наблюдать за происходящим.

Егеря и гусары продолжали продвигаться шагом, соблюдая осторожность. Впереди, на расстоянии тридцати шагов, шел авангард из десяти человек, следуя с той же крайней осмотрительностью, что и остальная часть отряда.

Когда из города вышли последние солдаты, прогремел выстрел, и один человек из арьегарда упал.

Это послужило сигналом. Тотчас же на обоих гребнях ложбины, где проходила дорога, замелькали вспышки выстрелов. Синие тщетно искали неприятеля, наносившего по ним удары. Они видели огонь и дым, слышали выстрелы, но не могли разглядеть ни оружия, ни людей, в руках которых оно находилось. Однако смятение не охватило ряды тех, кому грозила невидимая опасность. Каждый пытался не спастись от смерти, а покарать врага. Одни поворачивали обратно, другие заставляли своих лошадей взбираться на откосы; но в тот миг, когда чья-нибудь фигура поднималась над гребнем, выстрел в упор поражал человека прямо в грудь; люди катились вниз, увлекая за собой опрокидывавшихся лошадей, как амазонки Рубенса в битве на Термодоне.

Наконец, третьи, а таких было большинство, бросились вперед, надеясь миновать засаду и выбраться из западни, куда они попали. Но Кадудаль, казалось, предвидел и ждал это; видя, что республиканцы пускают лошадей вскачь, он пришпорил своего коня и в сопровождении сорока человек ринулся им навстречу.

И тут на местности протяженностью в километр разгорелся бой.

Те из солдат, кто решил повернуть назад, увидели перед собой преграждавших путь шуанов, которые принялись стрелять почти в упор и заставили их отступить.

Те, кто продолжал подниматься на склоны, находили на их вершинах смерть и падали оттуда вниз вместе с лошадьми, загораживая и загромождая дорогу.

Наконец, те, кто устремился вперед, столкнулись с Кадудалем и его соратниками.

По правде говоря, борьба продолжалась всего несколько минут; затем люди Кадудаля, казалось, дрогнули и повернули назад.

Тогда главные силы кавалерии синих бросились за ними в погоню; но, едва лишь последний шуан миновал два дуба, за которыми притаились четверо мятежников, как те навалились на деревья изо всех сил, и два великана, заранее подрубленные топором под корень, стали клониться навстречу друг другу и, ломая ветви, с грохотом рухнули на дорогу, став непреодолимой преградой. Республиканцы следовали за белыми по пятам, и двое из них вместе с лошадьми были раздавлены падающими деревьями.

Тот же маневр был проделан на другом конце ущелья. Два дерева, рухнув, скрестили ветви и образовали такой же завал, как тот, что закрыл противоположный конец дороги.

Люди и лошади оказались запертыми в гигантской ложбине; теперь каждый шуан мог выбрать себе жертву, прицелиться как следует и убить неприятеля наверняка.

Кадудаль и сорок всадников сошли с лошадей (они стали им не нужны) и с оружием в руках приготовились принять участие в сражении. Между тем мадемуазель де Фарга, следившая за этой кровавой драмой с пылом, присущим ее страстному сердцу, услышала топот копыт на дороге, ведущей из Витре в Ла-Герш. Она живо обернулась и узнала всадника, своего попутчика.

Увидев, что Жорж Кадудаль и его соратники собрались встать в ряды сражающихся, он привлек их внимание криком: «Постойте! Подождите меня!»

В самом деле, едва лишь д'Аржантан присоединился к ним под возгласы, приветствовавшие его благополучное прибытие, как он спрыгнул с лошади, поручив ее одному из шуанов, бросился в объятия Кадудаля, взял ружье, набил карманы патронами и в сопровождении двадцати человек (двадцать других оставил себе Кадудаль) устремился в лесную чащу, раскинувшуюся по левую сторону дороги, в то время как генерал и его люди скрылись в лесу по правую сторону.

Усилившаяся стрельба говорила о том, что к белым пришло подкрепление. Мадемуазель де Фарга была слишком поглощена тем, что происходило у нее перед глазами, чтобы до конца осмыслить поведение г-на д'Аржантана. Она лишь поняла, что так называемый сборщик налогов из Динана не кто иной, как переодетый роялист; этим и объяснялось, почему он вез деньги из Парижа в Бретань, вместо того чтобы отправить их из Бретани в Париж.

Героическая борьба небольшого отряда синих из пятисот человек заслуживала целой рыцарской поэмы.

Мужество воинов было велико, тем более что каждый из них, как было сказано, сражался с незримой опасностью, призывал ее, бросал ей вызов и кричал от ярости, не видя ее перед собой. Ничто не могло заставить шуанов отказаться от расправы с противником. Смерть проносилась со свистом, виден был только дым, слышны были только выстрелы. То и дело кто-нибудь, раскинув руки, падал навзничь на землю с лошади и обезумевшее животное, лишившись всадника, неслось вперед, поднималось на склон и скакало до тех пор, пока чья-то невидимая рука не останавливала его и не привязывала за узду к какому-нибудь пню.

Там и сям в долине было видно, как каждый раз одна из таких лошадей вставала на дыбы и натягивала поводья, пытаясь убежать от нового хозяина, взявшего ее в плен.

Побоище продолжалось целый час!

А затем послышался сигнал атаки.

То республиканская пехота спешила на помощь своей кавалерии.

Во главе ее стоял сам полковник Юло.

Прежде всего он оглядел местность глазом старого воина и позаботился о том, чтобы вызволить несчастных, оказавшихся запертыми на дороге, точно в туннеле.

Он приказал распрячь лошадей, что везли пушки, так как артиллерия была бесполезной в предстоявшем сражении, велел привязать их постромки к верхушкам деревьев и таким образом заставил их изменить свое положение. Дубы легли по краям дороги и открыли кавалерии путь к отступлению. После этого он поставил по пятьсот человек со штыками наперевес с каждой стороны дороги, как будто неприятель был в поле зрения. Затем он приказал самым испытанным стрелкам отвечать выстрелом на выстрел: иными словами, как только появлялось облачко дыма, следовало немедленно стрелять по этому облачку, которое выдавало человека, сидевшего в засаде. Лишь таким образом можно было отвечать на выстрелы белых, почти все время стрелявших из укрытия и показывавшихся лишь в тот момент, когда они прицеливались.

Привычка, а главное, необходимость защитить себя позволила многим республиканским солдатам дать отпор без промедления.

Подчас шуан, получив этот ответный удар, падал убитый наповал; подчас человек, подстреленный, так сказать, вслепую, был только ранен. В таком случае он лежал без движения, о нем забывали, и часто солдаты проходили мимо, не замечая его. Шуаны славились своим поразительным мужеством и умением сдерживать стоны, которые невыносимая боль исторгала бы из груди любого другого воина.

Сражение продолжалось до тех пор, пока ночной мрак не начал окутывать землю. Диана, не упустившая ни одного эпизода боя, дрожала от горячего желания принять в нем участие. Ей хотелось переодеться в мужское платье, взять в руки ружье и в свою очередь броситься на ненавистных республиканцев. Но женский наряд удерживал ее, к тому же у нее не было оружия.

Около семи часов полковник Юло дал сигнал к отступлению. Подобные сражения были опасны и днем, а ночь была более чем опасна: она была равносильна гибели!

Звуки труб и барабанов, возвещавших об отступлении, удвоили азарт шуанов. Синие, покидавшие поле битвы и превращавшиеся в город, как бы признавали свое поражение.

Республиканцев провожали выстрелами до самых ворот Ла-Герша. Они не знали о потерях, что понесли шуаны, и не взяли ни одного пленного, к великому сожалению Франсуа Гулена, все же сумевшего втиснуть в ворота и доставить на противоположный конец города свою машину, чтобы приблизить ее к полю битвы.

Но все эти усилия оказались тщетными, и отчаявшийся Франсуа Гулен вернулся в дом, из окон которого он мог лицезреть свое драгоценное детище.. С тех пор как он покинул Париж, ни один офицер или солдат не соглашался жить в одном доме с чрезвычайным уполномоченным. Ему предоставляли охрану из двенадцати человек, только и всего. Четверо солдат охраняли гильотину.