double arrow

XXXI. ТАМПЛЬ

Вот как обстояли дела.

Когда происходит столь важное событие, как 13 вандемьера или 18 фрюктидора, оно вычерчивает в книге истории неизгладимый след. Все знают эту дату, и, когда произносят слова: «13 вандемьера» либо «18 фрюктидора», каждому известны последствия важного события, освященного одной из этих дат, но очень немногие знают, что за тайные силы подготовили почву для того, чтобы оно совершилось.

Поэтому мы тем более вменили себе в долг говорить в наших исторических романах или облеченных в форму романа исторических сочинениях то, что никто до нас не говорил, и рассказывать о том, что известно нам и еще очень немногим.

Раз уж мы по-дружески проговорились о том, каким образом раздобыли драгоценные книги, а также оригинальные и редкие источники, из которых черпали факты, настало время сказать, чем мы обязаны этим любопытным документам — любезным посредникам, коих так трудно заставить сойти со своих полок. Они служили нам факелами, с которыми мы прошли через таинственные лабиринты 13 вандемьера, и нам оставалось лишь вновь зажечь их, чтобы проникнуть в тайны 18 фрюктидора.

Посему, будучи уверены в том, что говорим правду, ничего, кроме правды, и всю правду, мы можем повторить первую фразу этой главы: вот как обстояли дела.

Семнадцатого вечером генерал-адъютант Рамель, обойдя посты, явился за распоряжениями к членам комиссии, которые должны были заседать всю ночь. Он присутствовал при том, как Пишегрю, которому его коллеги помешали опередить неприятеля, предсказал им то, что вскоре произошло, и, со свойственной ему беспечностью, доверился своей судьбе, хотя сам мог убежать и спастись от последовавших гонений.

Когда Пишегрю ушел, другие депутаты утвердились во мнении, что Директория не решится что-либо предпринять против них и даже если такая попытка будет сделана, то еще несколько дней ее можно не опасаться. Пишегрю даже слышал перед уходом, как некоторые депутаты, в том числе Эмери, Матьё Дюма, Воблан, Тронсон дю Кудре и Тибодо возмущались недоверием к Директории, что сеяло в обществе панику.

Итак, генерал-адъютанта Рамеля отпустили, не дав ему новых распоряжений; ему лишь предписывались те же действия, что и накануне; он должен был придерживаться их и на следующий день.

Вот почему он вернулся в свой штаб и не стал ничего предпринимать, убедившись лишь, что в случае тревоги его гренадеры будут готовы взяться за оружие.

Два часа спустя, то есть в час ночи, он получил приказ явиться к военному министру.

Он поспешил в зал заседаний комиссии, где не осталось никого, кроме одного из инспекторов по имени Ровер, которого он застал спящим. Рамель сообщил ему о полученном в столь поздний час приказе, призвав оценить его значение.

Он добавил, что предупрежден о вступлении нескольких колонн войск в Париж. Однако все эти угрожающие непроверенные факты не возымели на Ровера никакого действия: он заявил, что совершенно спокоен и что у него есть все основания сохранять спокойствие.

Выходя из зала заседаний, Рамель встретил командира караула кавалеристов, которому, как и ему, было поручено охранять Советы. Этот человек сообщил, что убрал часовых и перевел свое войско, а также две пушки, стоявшие в большом дворе Тюильри, на другую сторону реки.

— Как вы могли совершить подобное, — спросил Рамель, — ведь я приказал вам совершенно противоположное?

— Мой генерал, я в этом не виноват, — отвечал тот, — этот приказ отдал главнокомандующий Ожеро, и поэтому командующий кавалерией отказался подчиняться вашим приказам.

Рамель вернулся обратно и снова принялся настойчиво просить Ровера предупредить своих коллег, рассказав ему о том, что произошло после того, как они расстались.

Однако благодушный Ровер продолжал упорствовать и отвечал ему, что все эти движения войск абсолютно ничего не значат и его об этом предупреждали, а также что несколько корпусов должны были рано утром перейти через мост, чтобы проследовать на маневры. Следовательно, не о чем беспокоиться: сведения Ровера верны, на них можно положиться, и ничто не мешает Рамелю отправиться к военному министру.

Но генерал не подчинился этому распоряжению, опасаясь, что окажется оторванным от своего войска. Он отправился к себе, но не лег спать, а остался одетым и при оружии.

В три часа ночи бывший гвардеец Пуансо, с которым Рамель подружился в Пиренейской армии, явился, как ему доложили, от генерала Лемуана и вручил ему послание следующего содержания:

«Генерал Лемуан требует от имени Директории, чтобы командующий гренадерами Законодательного корпуса пропустил через разводной мост колонну в тысячу пятьсот человек, которым поручено исполнить распоряжения правительства».

— Меня удивляет, — сказал Рамель, — как мой давний товарищ, что должен меня знать, взялся передать мне приказ, которому я не могу подчиниться, не обесчестив себя.

— Поступай как знаешь, — отвечал Пуансо, — но я предупреждаю тебя, что всякое сопротивление окажется бесполезным; восемьсот твоих гренадеров уже окружены четырьмя десятками пушек.

— Я должен подчиняться лишь приказам Законодательного корпуса! — воскликнул Рамель.

Он выбежал на улицу и помчался к Тюильри.

Пушечный выстрел прогремел так близко от него, что он принял его за сигнал к атаке.

По дороге Рамель встретил двух командиров своих батальонов Понсара и Флешара; оба были превосходными офицерами, и он им всецело доверял.

Вскоре он вернулся туда, где заседала комиссия, и застал там генералов Пишегрю и Вийо. Он незамедлительно отправил инструкции генералу Матьё Дюма и главам обоих Советов: председателю Совета старейшин Лаффону-Ладеба и председателю Совета пятисот Симеону. Он также послал предупредить депутатов, проживавших поблизости от Тюильри.

В это же время решетка разводного моста была взломана, и подразделения Ожеро соединились с солдатами Лемуана; солдаты обеих армий заполнили сад; орудия одной из батарей были наведены на зал заседаний Совета старейшин; все улицы перекрыты; все пикеты увеличены вдвое и прикрыты превосходящими силами.

Мы уже рассказывали о том, как была выбита дверь и поток солдат во главе с Ожеро хлынул в зал, где заседала комиссия; как никто не решался поднять руку на Пишегрю и тогда Ожеро совершил кощунство, повалив на пол и связав человека, который был его генералом; наконец мы рассказали, как после ареста Пишегрю никто больше не сопротивлялся и был отдан приказ препроводить всех арестованных в Тампль.

Трое членов Директории заседали вместе с министром полиции, вернувшимся к ним после того, как он распорядился расклеить афиши.

Министр полиции считал, что арестованных следует немедленно расстрелять в Люксембургском саду под предлогом того, что они были задержаны с оружием в руках.

Ребель присоединился к этому мнению; кроткий Ларевельер-Лепо, этот миролюбивый человек, который всегда выступал за гуманные меры, был уже готов отдать роковой приказ, рискуя повторить слова Цицерона, сказанные им о Лентуле и Цетеге: «Они жили!»

Лишь один Баррас (следует воздать ему должное) изо всех сил воспротивился этой каре, заявив, что бросится между жертвами и солдатами, если только его не упрячут в тюрьму на время казни арестованных.

В конце концов депутат Гийемарде, снискавший дружбу членов Директории, перейдя на их сторону, предложил, чтобы покончить с этим, выслать арестованных в Кайенну.

Поправка была единодушно принята после голосования.

Министр полиции счел своим долгом из уважения лично препроводить Бартелеми в Тампль.

Мы упомянули о том, что слуга Бартелеми Летелье попросил разрешения последовать за ним. Сначала ему отказали, но затем удовлетворили его просьбу.

— Кто этот человек? — спросил Ожеро, не признав в нем ни одного из высылаемых.

— Это мой друг, — отвечал Бартелеми, — он попросил разрешения следовать за мной и…

— Пусть, — оборвал его Ожеро, — когда он узнает, куда ты идешь, он не будет так спешить.

— Извини, гражданин генерал, — возразил Летелье, — куда бы ни отправился мой хозяин, я пойду туда вместе с ним.

— Даже на эшафот? — спросил Ожеро.

— Тем более на эшафот, — отвечал тот.

По настоятельным просьбам и мольбам жен высылаемых их допустили в тюрьму. Каждый шаг по Тамплю, где так страдала королева Франции, причинял им мучение. Пьяные солдаты оскорбляли их на каждом шагу.

— Вы пришли к этим прощелыгам? — говорили они, указывая на узников. — Поторопитесь проститься с ними сегодня, ведь завтра их расстреляют.

Пишегрю, как читателю уже известно, не был женат. Прибыв в Париж, он не захотел перевезти сюда бедную Розу, для которой, как мы видели, купил когда-то на свои сбережения зонт, и она приняла этот подарок с радостью. Завидев жен своих товарищей по несчастью, он подошел к ним и взял на руки плачущего маленького Деларю.

— Отчего ты плачешь, дитя мое? — спросил Пишегрю, целуя его, со слезами на глазах.

— Оттого, — отвечал ребенок, — что злые солдаты арестовали моего папочку.

— Ты совершенно прав, бедный малыш, — отвечал Пишегрю, окидывая смотревших на него надзирателей презрительным взглядом, — это злые солдаты! Добрые солдаты не стали бы палачами.

В тот же день Ожеро написал генералу Бонапарту:

«Наконец-то, мой генерал, моя миссия окончена и обещания, данные в Итальянской армии, исполнены сегодня ночью.

Директория решилась нанести сокрушительный удар; час наступления вызывал сомнения, приготовления не были завершены, но страх, что нас опередят, ускорил наши действия. В полночь я разослал всем войскам приказ двигаться к указанным опорным пунктам. Еще до рассвета все они и главные площади были заняты орудиями; на рассвете место заседания Советов было окружено; охрана Директории побраталась с нашими войсками, а депутаты — их список я вам посылаю — были арестованы и отправлены в Тампль.

Сейчас мы ведем розыск недостающих.

Карно исчез.

Париж спокоен; он восхищен переворотом, который обещал быть ужасным, но прошел как праздник.

Стойкие патриоты предместий приветствуют спасение Республики, а «черные воротники» затаились.

Теперь мудрой и решительной Директории, а также патриотам обоих Советов предстоит завершить начатое дело.

Заседания проходят уже в другом месте, и первые действия Советов предвещают добро. Это событие — важный шаг к миру; Вам остается лишь преодолеть пространство, что еще отделяет нас от него.

Не забудьте прислать вексель на двадцать пять тысяч франков, это не терпит отлагательства.

Ожеро».

К письму был приложен список из семидесяти четырех имен.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: