Часть первая 3 страница

V

Тем временем события развивались, а заодно менялись и судьбы людей.

Мой скромный Альберони, готовивший мне блюда с сыром и в свое время очень обхаживавший меня, чтобы заручиться покровительством и получить сан каноника, стал первым министром и хозяином Испании! В основном благодаря его усилиям был заключен второй брак короля Филиппа V, женившегося на Елизавете Фарнезе, дочери герцога Пармского, который был покровителем Альберони. Вместе с ней и через нее он стал руководить этим государем, не обладавшим никакими иными способностями, кроме чувственных, что позволяло королеве добиваться от него всего, чего ей хотелось, в зависимости от того, насколько близко сдвигались их кровати.

Прежде всего они порвали Утрехтский мирный договор и предательски овладели Сицилией, которая была не в состоянии оказать сопротивление захватчикам, будучи на таком большом расстоянии от своего повелителя и не имея возможности получить хоть какую-нибудь помощь. Ограбленный король тщетно взывал к Франции и другим державам, напоминая им об обещанных гарантиях; только император ответил ему действием, захватив Сицилию и оставив ее себе, остальные ограничивались обменом письмами до тех пор, пока не был заключен Лондонский договор, положивший начало Четверному союзу и в качестве возмещения ущерба отдававший Виктору Амедею Сардинию. Сардиния, разумеется, не стоила Сицилии, но у нового владения было одно преимущество — близкое расположение по отношению к Пьемонту, и герцогу Савойскому ничего другого не оставалось, как смириться, поменяв титулы и гербы.

Потеря Сицилии явилась новым ударом для Виктора Амедея: он вынашивал мечту об обретении всей Италии, а вместо этого стал свидетелем того, как император и Испания вновь прибрали ее к рукам, поделили, оставив ему лишь крохотный кусочек пирога.

Когда мир был прочно установлен, Виктор Амедей стал стремиться к иной славе — славе законодателя. Он обладал талантами во всех областях: прежде всего он упорядочил структуру военной службы, затем внутреннее управление королевством, занялся финансами, торговлей, правосудием, науками и искусствами, заключил конкордат с папой, не упустил ни малейшей подробности в сфере управления своими объединенными государствами.

«Я хотел бы, — размышлял он в те времена, — чтобы все мои подданные говорили на одном языке, но насильно этого не добьешься, боюсь, что мое желание неосуществимо: савояры не забудут французский язык, и, пока они пользуются этой грамматикой, король Франции будет считать их отчасти своими подданными».

Предприняв и осуществив все намеченное, Виктор Амедей задумал насладиться отдыхом — об этом мечтают все беспокойные натуры, но стоит им обрести эту возможность, как они стремятся как можно скорее избавиться от праздности. Предполагая, что станет спокойно править своими владениями, он женил своего второго сына герцога д'Аоста, к которому после печальной кончины его брата перешел титул принца Пьемонтского. Несмотря на свои юные годы, герцог уже успел сочетаться вторым браком.

Его первая супруга, принцесса Баварская, умерла от родов спустя год после свадьбы; ребенок также не выжил. Герцог д'Аоста женился снова, на этот раз на родственнице моего дорогого друга принца Гессенского, представительнице рода Гессен-Рейнфельд-Ротенбургов. У нее родились дети — таким образом, наследование по прямой линии было обеспечено. Королева Мария Анна скончалась в 1728 году; она умерла молодой, так и не познав счастья; я очень жалела ее: она всегда была так добра и снисходительна ко мне!

Маркиза ди Сан Себастьяно уже давно лелеяла планы, как бы окончательно и безраздельно воцариться во дворце, однако не осмеливалась и мечтать о том, что Бог, тем не менее, послал ей: о возможности законного союза со своим повелителем Но, как только королева закрыла глаза, маркиза думала только об этом и соответственно повела натиск. Все ее разговоры преследовали одну цель. Она стала совсем иначе вести себя с королем и, следуя тактике, присущей всем коварным женщинам, которые стремятся узаконить предосудительные связи, стала суровой, щепетильной, заявила, что не может больше так жить, поскольку совесть постоянно мучает ее, а муки ада пугают неотступно; через секунду, охваченная страстью, маркиза недруг уступала, расточала сокровища счастья, потом спохватывалась, воздвигая между своими порывами и любовником преграду в виде распятия и исповедника. Виктор Амедей, конечно, был уже не молод, но обладал нестареющим темпераментом, постоянно требовавшим удовлетворения. Госпожа ди Сан Себастьяно хорошо знала это, а примеры г-жи де Ментенон и королевы Испании Элизаветы Фарнезе вдохновляли ее.

Но напрасно пускала она в ход тысячу ухищрений: ей пришлось убедиться, что Виктор Амедей никогда не согласится посадить на трон одну из своих подданных; не имея возможности возвыситься до короля, она заставила его снизойти до нее. После зрелых размышлений маркиза совершила то, что, казалось, невозможно было осуществить: она решила вынудить самого ревностного из властелинов, самого честолюбивого из правителей, превыше всего ценившего свое могущество, расстаться со скипетром и с такой ловкостью взялась за дело, вложила столько нежности, выдумки, даже доброты в осуществление плана, сумела так расписать прелесть отречения и спокойствия, сменяющего бурную жизнь, удостоила таких высоких похвал Карла V, Казимира и Филиппа V, что внушила Виктору Амедею желание поступить так же, как они.

— Требуется, — говорила она, — огромное мужество и величие души, чтобы самому отказаться от власти, к которой все стремятся. Но судите сами, какой славой покрыли себя эти монархи своим отречением!

— И почти все раскаялись в нем!

— Вовсе нет. Спросите короля Казимира, не стал ли он счастливее с супругой маршала Лопиталя, нежели на польском троне.

Наконец она убедила Виктора Амедея, что отречение будет самым великолепным, самым необыкновенным его деянием, оно обеспечит ему возможность наслаждаться счастьем; но, уговаривая короля, маркиза делала вид, что всего лишь соглашается с его мнением, проникается его идеей: рабу нельзя было показывать цепь, иначе он мог взбунтоваться.

Добившись того, чего она желала, маркиза неожиданно умолкла и больше не говорила об отречении и ждала, когда сам король возобновит разговор, что он и сделал, как только ему перестали докучать по этому поводу; в конце концов Виктор Амедей по собственному желанию покинул на три дня Турин и провел их в уединении на заново отстроенной вилле Риволи, которую он предпочитал всем другим. Когда он вернулся оттуда, его решение было уже принято.

Госпожа ди Сан Себастьяно трепетала в ожидании того, что ей предстояло узнать; она понимала: стоит ему решиться на что-то, отказаться от задуманного он никогда не захочет. Когда маркизу оповестили, что король возвратился и немедленно требует ее к себе, она трижды падала в обморок, прежде чем найти в себе мужество отправиться к нему. Когда ей опять доложили, что король с нетерпением ждет ее в своем кабинете, она с трудом добралась туда и вошла еле живая.

— О Боже, сударыня, как вы бледны! — взволновался король, увидев ее.

— Я и в самом деле очень больна, поэтому и не смогла немедленно исполнить приказание вашего величества; прошу извинить меня, если…

— Новость, которую я сейчас сообщу, должна утешить и исцелить вас, если вы меня по-прежнему любите. Решение принято, и оно бесповоротно: я отрекаюсь от трона.

— О государь, какой великий миг! Какая радость!

— Я отрекаюсь и удаляюсь от двора, а груз, который носил столько лет, перекладываю на плечи сына. Теперь я смогу немного насладиться спокойной жизнью, о которой так давно мечтал.

— Великие умы нуждаются в отрешенности.

Это банальное замечание, брошенное вскользь во время речи короля, осталось незамеченным. Виктор Амедей продолжал говорить и подошел, хотя его и не подталкивали к этому, — к самому важному для маркизы вопросу.

— Отважитесь ли вы отпустить меня одного, сударыня? Обретет ли в вас развенчанный король ту же преданную подругу, что была рядом с могущественным повелителем? А если бы я предложил вам вечный союз, если бы попросил вас принять мою руку и стать моей супругой, отвергли бы вы меня?

— О государь! — воскликнула она с таким волнением, будто лишилась дара речи, и преклонила колени якобы для того, чтобы поцеловать подол его камзола.

— Встаньте, сударыня, и обнимите меня, если вы согласны посвятить остаток своей жизни королю без короны и власти, если готовы удалиться вместе с ним от двора, отказавшись от удовольствий.

Понятно, что упрашивать маркизу не пришлось, и, опасаясь, как бы король не передумал, она стала ненавязчиво внушать ему, что обряд должен быть совершен как можно скорее.

Они обвенчались ночью в дворцовой часовне в присутствии необходимых свидетелей и к великой радости маркизы, чуть не задохнувшейся от волнения во время мессы, так что пришлось распустить шнуровку на ее платье.

На следующий день после бракосочетания, о котором никому не было известно, король пригласил к себе принца Пьемонтского и, приказав ему сесть, спросил, не испытывает ли он желания править.

— Да дарует Господь долгую жизнь вашему величеству! — с удивлением ответил молодой человек. — Я не хотел бы получить корону, оплаченную такой дорогой ценой.

— Но если бы вы могли надеть ее, не потеряв меня, согласились бы вы на это?

Принц помедлил, не зная, что и думать, затем невнятно что-то пробормотал.

— Успокойтесь, сын мой, все просто, когда желаешь чего-то искренне и понимаешь, как ничтожно все в этом мире. Вы станете королем: я отрекаюсь от трона.

— Возможно ли это, государь? И почему?.. Зачем покидать королевство, которое так сильно нуждается в вас для своего процветания?

Король подробно изложил все имеющиеся у него — или воображаемые им — доводы. Принц горячо опровергал их, не позволяя убедить себя ими, он даже бросился на колени перед отцом, умоляя его изменить решение.

— Нет, сын мой, нет, — повторял Виктор Амедей, — и ваши великодушные просьбы только подтверждают, что я избрал правильный путь. Вы станете королем.

Виктор Амедей не пожелал отнестись необдуманно к таким делам и послал члену совета Роберти приказ с требованием представить ему памятную записку о различных формах отречений, совершавшихся до него. Король остановился на церемониале, сопровождавшем отречение Карла V.

По этому случаю он пригласил в замок Риволи кавалеров ордена Благовещения, министров, председателей верховных судов — короче, всех вельмож, хотя никто, кроме принца Пьемонтского и маркиза дель Борго, не подозревал, о чем пойдет речь.

Приглашенные встали как обычно; когда все смолкли, король приказал маркизу зачитать акт, по которому Виктор Амедей отрекался от трона и вручал бразды правления Карлу Эммануилу, приказав всем своим подданным повиноваться только ему как их законному властелину. Этот документ был точной копией акта отречения Карла V и содержал те же мотивы; Виктор Амедей добавил только несколько трогательных фраз и похвал в адрес сына, превознося таланты и достоинства нового короля, на которого он перекладывал заботы о счастье его подданных.

Присутствующие стали удивленно переглядываться; кое-кто заплакал; другие предусмотрительно воздержались от этого.

Король спустился с трона и повел себя не так, как обычно, он был намного приветливее и любезнее с синьорами, советуя им быть столь же преданными сыну, как они были преданы отцу. Затем он перешел в сад, где собралась большая толпа людей, привлеченных сюда слухами о столь необычайном приеме и сгорающих от любопытства. Он со всеми поговорил, успокоил тех, кто казался напуганным, и Удалился под возгласы сожаления и всеобщее благословение. Это произошло 3 сентября 1730 года, то есть не так давно, а события, о каких мне осталось рассказать, и вовсе свежи.

Король направился после этого в покои принцессы Пьемонтской; он привел к ней свою новую супругу и, держа ее за руку, представил принцессе.

— Дочь моя, — обратился он к ней, — перед вами женщина, которая согласилась пожертвовать собой ради меня, и я прошу вас оказывать ей и ее семье должное почтение.

Принцессе было известно все; она была очень любезна с маркизой, но не позволила ей перейти границу, разделяющую повелительницу и подданную, произнесла несколько изысканных, но вместе с тем ничего не значащих комплиментов в адрес маркизы и, по сути, не дала никаких обещаний на будущее. Все вместе они отправились на вечернюю службу в церковь капуцинов.

Во время молитвы за короля, священник умолк, не зная, чье имя он должен произнести.

И тогда Виктор Амедей громко воскликнул:

— Carolum Emmanuelem! note 3 Тремя днями позже король снова собрал свою семью, пригласив и некоторых бывших советников. Когда они пришли, то увидели, что по левую руку от короля восседает разнаряженная и сияющая графиня ди Сан Себастьяно.

После того как все собрались, Виктор Амедей очень любезно сказал, что все могут сесть.

— Я уже не король, — добавил он, — а значит, в моих покоях церемониала больше не будет.

Затем, обернувшись к молодому королю и королеве, сидевшим с правой стороны от него, сказал:

— Я должен сообщить вашим величествам о принятом мною важном решении; я обязан сделать это также и для госпожи ди Спиньо, присутствующей здесь. Она теперь моя законная супруга перед Богом и людьми. Я купил для нее и передал в полное распоряжение — ее самой и ее родственников — маркграфство Спиньо, и впредь она будет носить это имя. За собой же я оставляю ренту в пятьдесят тысяч скудо; чтобы счастливо жить в Шамбери, куда я намерен удалиться, большего мне не надо.

— Но, государь, — в нетерпении перебил его новый король, — почему вы уезжаете так далеко? Почему не хотите остаться и помогать мне своими советами?

— Сын мой, высшая власть не терпит разделения. Я мог бы не одобрить то, что вы делаете, а это было бы нехорошо. Лучше уж не думать о делах правления. Мне бы очень не хотелось, чтобы мы расчувствовались, это недостойно людей королевского звания, призванных указывать путь другим, поэтому я прощаюсь с вами здесь, а также с вами, господа, так ревностно служившими мне. Больше я вас не увижу, потому что хочу жить один, но мои благие пожелания останутся с вами всегда. Мои кареты уже заложены, я уезжаю.

Конечно, не обошлось без возгласов сожаления и слез, но хладнокровие бывшего короля заставило присутствующих успокоиться. Виктора Амедея проводили до кареты.

Его выезд и свита были далеки от роскоши: одна упряжка, четыре лакея, камердинер и два повара. С улыбкой взглянув на свою скромную свиту, он сказал сыну:

— Этого вполне достаточно для провинциального дворянина.

Госпожа ди Спиньо не испытывала ни радости, ни удовлетворения: она не рассчитывала, что все зайдет так далеко, и жизнь в Савойе ее совсем не устраивала. Однако она постаралась ничем не выдать себя, у нее были свои планы, ведь, за исключением смерти, все поправимо.

Сначала они поселились в герцогском замке Шамбери, старом полуразрушенном здании, чрезвычайно неудобном для жилья. Когда маркиза вошла туда, сердце ее сжалось и, быть может, она пожалела о том, что сделала, но честолюбивые помыслы вновь овладели ею: эта женщина была не из тех, кто так легко расстается со своими надеждами.

Всю зиму они провели почти в полном одиночестве, Виктор Амедей после отречения зажил как настоящий мудрец, посвятив все свое время ученым занятиям и чтению; каждую неделю он получал по почте правительственный вестник, который Карл Эммануил присылал ему вместе со своими письмами. Виктор Амедей обсуждал их с женой и двумя-тремя лицами, ставшими друзьями семейства. Госпожа ди Спиньо изнывала от тоски. Она поддерживала связь со своими родственниками и с кое-кем из своих друзей, обдумывая то, что впоследствии и осуществила, но пока она никому не доверяла своих планов.

Бывшему королю было очень неуютно в старом замке, где давно никто не жил и где повсюду гуляли сквозняки.

— Я хочу привести в порядок замок, — сказал однажды Виктор Амедей, — здесь и в самом деле невозможно прожить еще одну зиму: я просто заболею.

— Приводить в порядок эти развалины! Неужели вы собираетесь делать это?.. Настоящее безумие, государь, — возразила маркиза, — вряд ли стены замка выдержат бремя тех затрат, на которые вы рассчитываете, и в скором времени нас будут окружать одни руины. Да и зачем проводить здесь зиму? Зачем упорствовать и жить вот так, вдали от всего, в окружении сов и пауков? Разве вы не вправе выбрать любое жилище из всех королевских владений в Пьемонте и вернуться туда, где самый подходящий климат для вашего здоровья?

— Все верно, но я вовсе не хочу этого и предпочитаю остаться здесь.

— Как вам будет угодно, сударь, но разве вы не видите, что в Турине дела идут совсем плохо с тех пор, как вас там больше нет?

Король вздохнул.

— И разве вам не придется давать отчет Всевышнему за то, что происходите вашими бедными подданными? — добавила г-жа ди Спиньо.

— О сударыня! Так мы зайдем слишком далеко, давайте сменим тему, будьте добры.

Но слово было брошено, и оно возымело действие. К тому же маркиза часто как бы случайно заводила те же разговоры и делала это с непринужденностью ловкой жен-шины, умеющей соизмерять желаемую дозу разговора с необходимостью помолчать.

Весной супруги отправились в имение, принадлежавшее маркизу Коста дю Виллару и расположенное в Сент-Альбане, неподалеку от Шамбери. Король очень скучал и, несмотря на труды, которые он взвалил на себя, не знал, чем занять время. Он стал приобретать земельные участки в окрестностях имения и возводить на них сооружения, за которыми собирался присматривать. Замечательно было то, что ему не приходилось ни за что платить, и, когда он поспешно уехал из имения, все расходы легли на плечи владельца.

Оба затворника наперебой зевали от скуки. Госпожа ди Спиньо не упускала случая завести старую песню, повторяя одно и то же без конца. Вскоре она обрела могущественного союзника, на которого вовсе не рассчитывала: короля внезапно поразил апоплексический удар, и случилось это именно в тот момент, когда, уступая настоятельным просьбам супруги, он уже начал строить планы возвращения короны.

Накануне того самого дня король сказал ей в конце долгой беседы:

— Память о том, что я сделал для страны, не может исчезнуть просто так, сударыня. Мои подданные будут счастливы вновь увидеть меня. Скромность моего сына, глубокое почтение к отцу — порука его послушания. Он вернет мне трон, который я ему отдал, а я полон решимости вскоре попросить его назад. Отречение было моей ошибкой: я не могу жить без тех забот, от которых хотел избавиться, и, если мне придется долго находиться в нынешнем состоянии, здоровье мое окончательно будет подорвано, ибо праздность убивает меня.

Ночью с ним случился удар, едва не унесший его в могилу и оставивший следы не только на Лице, которое совсем перекосилось, но и во всем организме, который заметно ослабел. Госпожа ди Спиньо немедленно отослала письмо Карлу Эммануилу, сообщив ему о несчастье, постигшем его отца. Случилось это в феврале, когда переход через горы был опасен для экипажей. Придя в себя, Виктор Амедей узнал, что послали за его сыном; он написал собственноручно, что запрещает ему отправляться в путь в такое холодное время года, уверял, что чувствует себя лучше и что ему не грозит никакая опасность.

Возможно, молодой король не очень расстроился, узнав, что ему придется остаться в Турине; как бы то ни было, он прислал Виктору Амедею преисполненное почтительного уважения письмо, в котором говорилось, что он с сожалением подчиняется воле отца и короля и теперь не станет наносить ему визит, поскольку его появление было бы не совсем приятно отцу, но с наступлением хорошей погоды он немедленно отправится к нему, чтобы выразить ему свое почтение. Далее Карл Эммануил писал о том, что, если его величеству воздух Пьемонта подходит больше, чем воздух Савойи, он отдаст в его распоряжение любую резиденцию, какую бы тот ни выбрал.

Королю письмо явно понравилось, и он сказал г-же ди Спиньо:

— Вот видите, мой сын сделает все, что я захочу.

Наступила весна; с ее приходом растаяли снега и дороги опять стали пригодными для проезда. Король и королева отправились в путь, чтобы исполнить свой долг по отношению к отцу. Они заметили, как он изменился, как погрустнел, и поняли, что Виктор Амедей принял решение отобрать у них корону, ибо их принимали довольно холодно. В довершение всего, когда прибыла королева, г-жа ди Спиньо приказала принести для себя такое же кресло, как у ее величества, и села в него так, будто они были совершенно равны. Карл Эммануил нахмурил брови, а королева была так оскорблена, что визит был значительно сокращен.

Так уж случилось, что я косвенно повлияла на развитие дальнейших событий, помешавших осуществлению планов короля. Подобно г-ну Журдену, не подозревавшему, что он говорит прозой, я, разумеется, и не догадывалась об этом.

Моя дочь часто писала отцу (она поселилась с мужем в Париже), но с некоторых пор не получала ответных писем или получала их очень редко. Мы были обеспокоены его молчанием и пытались найти способ положить этому конец. Добрый кюре Пети, как уже говорилось, удалился в Шамбери. Я, разумеется, подумала о том, чтобы обратиться к нему, но он был в таком преклонном возрасте, что это не оставляло никакой надежды на содействие с его стороны. Тогда мне пришла в голову мысль прибегнуть к помощи малыша Мишона: он был бы рад оказать нам услугу.

Он часто навешал своего бывшего господина; лицо и поведение Мишона почти не изменились, он выглядел таким юным, что с ним по-прежнему обращались как с ребенком. Отъезд г-на Пети и мое бегство внушили ему неприязнь к Турину; он добивался прихода Сент-Омбр, расположенного рядом с Шамбери, и очень надеялся получить его, чего и в самом деле добился в прошлом году. Герцогский замок был доступен для посетителей; я написала Мишону, чтобы он воспользовался этим обстоятельством, отправился туда, не испрашивая аудиенции, в которой ему, вероятно, отказали бы, и попытался проникнуть к королю, но так, чтобы маркиза этого не заметила, поскольку иначе она сделала бы все, чтобы удалить его из замка. Мишон был сообразителен и очень предан нам, поэтому я не сомневалась, что мы можем положиться на него.

Он получил мое письмо, отправился в Шамбери, посоветовался с кюре, без которого никогда ничего не предпринимал, и вместе с ним разработал план. Пришлось дождаться отъезда молодого короля, который надолго не задержался; теперь осуществить замысел стало значительно легче. Договорившись обо всем с кюре, Мишон в один прекрасный вечер оделся и причесался особенно тщательно, как придворный аббат, и, искренне веря в силу своего красноречия, появился в замке как раз в то время, когда король и маркиза ди Спиньо ушли на прогулку. Он смешался с толпой любопытных, которые в отсутствие хозяев посещали замок, разглядывал то, что его вовсе не интересовало, и искал местечко, где бы спрятаться, чтобы в подходящую минуту предстать перед королем.

Посетители вошли в спальню; им показывали портреты, картины и старинные диковины, большим любителем которых был Виктор Амедей. Мишон не обращал на все это внимания, он заглядывал в укромные уголки и наконец заметил портьеру, прикрывавшую нечто вроде шкафа в нише, — более подходящего места, как показалось ему, было не найти; недолго думая, Мишон спрятался за портьеру. В ту же секунду прибежали растерянные слуги и закричали посетителям:

— Уходите! Скорее уходите отсюда! Его величество и госпожа маркиза возвращаются раньше, чем обычно, поторопитесь!

Посетителей почти что вытолкали из замка, но никто не вспомнил о Мишоне, уже сожалевшем о том, что он спрятался здесь, и не смевшем выйти из опасения, что его примут за вора, попытавшегося скрыть свое присутствие. Он был очень смущен, мечтал оказаться где-нибудь подальше отсюда, но это было еще не все! Король и маркиза вошли, закрыли дверь и сели около его тайного убежища.

— Неужели вы отступили бы, — произнес Виктор Амедей, — если бы речь зашла о решительном шаге?

— Совсем напротив, я считаю, что вам остается одно: выехать завтра же и обогнать его. В дороге он развлекается, наслаждается видами; вы же, напротив, должны гнать во весь опор и прибыть в Турин до того, как он заподозрит, что вы уехали; созовите министров, продиктуйте им свои распоряжения, объявите о вашем твердом намерении возвратить корону, а когда он прибудет, то будет принят вами как первый из подданных! Вам известны его слабости, его почтение к отцу, он даже шепотом слова не скажет, и если вы захотите, то одержите над ним верх.

— Вы правы, так несомненно и будет, мой сын не дорожит властью, он мягок и учтив, предпочитает покой, и, если я выражу желание вернуть мне скипетр, оставленный ему мною, он, возможно, сам отдаст его мне и не придется вынуждать его к этому, прибегая к хитрости.

— А его супруга? Как вы думаете, согласится ли она принять в качестве королевы и повелительницы ту, что была служанкой в доме ее свекрови и у нее самой? Вы верите в это, государь?

— Нет, она слишком горда, и это будет трудной задачей, но моя твердая воля окажется сильнее всего. Итак, решено, мы уезжаем завтра, помчимся как ветер и налетим как ураган. О! Какой шум поднимется в Европе!

— Да, Европа полагает, что вы ушли с арены; Европа видела, как бразды государственного правления, которые вы удерживали твердой рукой, перешли в неопытные руки. Вы стояли во главе советов, а Карл Эммануил стал худшим из монархов, ваши подданные страдают от этого и на ваше королевство скоро нападут, его снова расчленят. То, что нам предстоит, — это исполнение вашего долга.

— Главное, чтобы никто ни о чем не догадался: если нас опередят, все пропало. Пойдемте же к проповеди, о которой ни вы, ни я не сможем думать, за что я прошу прощения у Бога! Отдавайте ваши распоряжения тайно, а лучше не делайте этого совсем: завтра, во время нашей обычной прогулки, мы уедем, направимся прямо в Турин на перекладных, как простые люди. Нам придется под каким-нибудь предлогом взять с собой двух ваших служанок и моих камердинеров, но ни одного сундука — с деньгами везде можно получить все необходимое. Я считаю, что нам не нужно никаких сборов, ведь достаточно и тени подозрения, чтобы все открылось, поэтому не будем ничего менять в наших привычках.

В это мгновение раздался звон колокола со стороны часовни, появился какой-то синьор и сказал, что их величеств ждут к проповеди — назвать так маркизу в узком кругу было, разумеется, откровенной лестью. При большом скоплении людей и во время церемоний Виктор Амедей не потерпел бы этого, по крайней мере тогда.

Наконец они ушли; Мишон затаил дыхание. Он прислушивался к их шагам, пока они были слышны, затем вышел, ни жив ни мертв, ибо стал обладателем очень опасной государственной тайны и совершенно не знал, что с этим делать.

Как и все мои друзья, Мишон терпеть не мог г-жу ди Спиньо, которая, после своего замужества особенно, с таким высокомерием относилась ко мне, что простить ей это было никак невозможно. Славный малый горел желанием разрушить ее планы и, кроме того, предвидел огромные несчастья для своей страны; он чувствовал, что навалившееся на него бремя превышает его силы, и стал думать только о том, как бы поскорее ускользнуть, а затем, добравшись до г-на Пети, рассказать ему обо всем.

Мишон всегда был чрезвычайно хитроумным и очень ловким. Он сумел выйти из замка незамеченным, самостоятельно отыскав проходы, позволившие ему в скором времени выбраться наружу; однако, на всякий случай завязав какой-то разговор, он будто из простого любопытства поинтересовался, где сейчас находится Карл Эммануил. Ему сообщили, что король остановился в Эвьяне, — эта предусмотрительность Мишона оказалась очень полезной.

От страха, который бедный аббат пережил и все еще ощущал, он разволновался так, что кровь застыла у него в жилах. Не переводя дыхания, он побежал к своему бывшему покровителю и все рассказал ему.

— О Боже, — воскликнул добрый кюре, — неужели подобное несчастье обрушится на королевство?! У вас нет иного выхода, дитя мое: отправляйтесь сей же час, сию же минуту в Эвьян и расскажите королю Карлу то, что вы слышали. И как смогла честолюбивая женщина до такой степени смутить твердый и могучий дух короля Виктора? Воистину, в очередной раз я с удивлением наблюдаю, куда заводят людей страсти… Но отправляйтесь же, отправляйтесь в дорогу!

Мишон собрался духом и выехал с такой поспешностью, что даже забыл поесть.

Он прибыл в Эвьян в то время, когда все готовились к празднику, который устраивала королева. Ему категорически не позволили встретиться с королем, и Пьемонт мог оказаться на краю гибели, если бы Мишону случайно не встретился один из старших офицеров королевской гвардии. Настойчивость аббата и перекошенные черты его лица заставили офицера задуматься: он сообщил о нем Карлу Эммануилу, и король пожелал немедленно принять назойливого посетителя.

Мишона пригласили войти. Он бросился в ноги королю, с трудом обретя дар речи и заранее моля о пощаде за то, что должен сообщить ему о священной особе его величества Виктора Амедея, после чего дословно пересказал королю все, что ему удалось услышать.

Король Карл был так поражен, что, не сдерживая восклицаний, стал задавать Мишону тысячу самых разных и противоречивых вопросов, чтобы проверить, не собьется ли тот, и в конце концов на все лады стал повторять, что это невозможно и что аббат ошибается.

Мишон стоял на своем и поклялся на Евангелии. Его от души поблагодарили и заверили, что не забудут о нем никогда. Тем не менее аббата до сих пор не наградили, да и не наградят: в первое время у короля Карла были другие заботы, а потом он не захотел и слушать о Мишоне. Получается, что бедняжка-аббат оказал бескорыстную услугу. Так часто ведут себя сильные мира сего, если тот, кто оказал им услугу, не сумел воспользоваться минутой, когда они нуждались в нем.