Природа объединяющего символа у Шпиттелера

Прометей Шпиттелера выступает в момент психологического поворота: онобнаруживает распадение тех пар противоположностей, которые до сих порпребывали в совместности. Прометей, ваятель, слуга души, исчезает из кругалюдей; самое же человеческое общество, повинуясь бездушной, рутинной морали,подпадает под власть Бегемота, под власть противоположных, разрушительныхпоследствий пережитого идеала. Пандора (душа) вовремя создает вбессознательном спасительное сокровище, которое, однако, не доходит дочеловечества, потому что оно не понимает его. Поворот к лучшему наступаетлишь благодаря вмешательству прометеевской тенденции, которая на путяхразумения и понимания заставляет опомниться сначала немногих людей, а потоми многих. Естественно, что такое произведение не может не иметь своих корнейв интимном переживании автора. Однако если бы оно сводилось лишь кпоэтической обработке чисто личных переживаний, то оно было бы взначительной степени лишено всеобщего значения и живучести. Но так как в немпереживаются, изображаются и трактуются не только личные, но, главнымобразом, коллективные проблемы нашего времени, переживаемые в качествеличных, то ему присуще всеобщее значение. Тем не менее при первом своемпоявлении оно должно было натолкнуться на безучастие современников, ибосовременники в огромном большинстве призваны всегда поддерживать ипрославлять непосредственную современность и тем самым вести к тому роковомуисходу, сложность которого предчувствующий творческий дух уже пыталсяразрешить. Теперь нам остается дать себе отчет в одном важном вопросе: в чемсущность того сокровища и того символа обновленной жизни, которые поэтощущает как нечто несущее радость и спасение? Мы собрали уже целый рядпримеров, доказывающих "божественную" природу, "божественность" сокровища.Этим уже ясно сказано, что в этом символе заложены возможности новыхэнергетических разрядов, а именно освобождений бессознательно связанноголибидо. Символ всегда говорит: в этой приблизительно форме возможна новаяманифестация жизни, освобождение от связанности и от пресыщения жизнью.Либидо, освобожденное из бессознательного через этот символ, выражаетсясимволически в образе помолодевшего или вообще нового Бога; так, например,Иегова превратился в христианстве в любящего отца и вообще возвысился доболее высокой и одухотворенной моральности. Мотив богообновленияраспространен всюду, и потому можно допустить, что он известен. Оспасительной силе сокровища Пандора говорит: "Но посмотри, однажды я слышалао племени людском, богатом страданиями и достойном того, чтобы сжалиться надним; поэтому я придумала для них дар, чтоб, может быть с соизволения твоего,смягчить или утешить их великие страдания". /66- 1.с. P.108/ А листьядерева, охраняющего место рождения, поют: "Ведь здесь присутствие, и здесьблаженство и благодать". /66- P.127/ Весть о "чудесном младенце", о новом символе, несет любовь и радость,то есть состояние райского характера. Весть эта образует параллель срождением Христа, тогда как привет от богини солнца /66- P.132/ и чудо,сопровождающее рождение, - в этот момент люди, находящиеся вдали, становятся"добрыми" и на них нисходит благодать /66- P.129/, - напоминают рождениеБудды. Из "Благодати Божьей" я хотел бы привести лишь следующее значительноеместо: "В жизни каждого мужа осуществляются те образы, которые он провиделоднажды, младенцем, в многоцветном сонном видении будущего". /66- 1.c.P.128/ Этим, очевидно, сказано, что фантазии детства могут осуществиться, тоесть что эти образы не утрачиваются, а вновь приближаются к зрелому человекуи должны исполниться. Старик Кулэ /67- S.16 f/ у Барлаха говорит: "Когда яночью лежу и тьма душит меня подушками, то иногда вокруг меня разливаетсязвенящий свет, видимый моим глазам и доступный моему слуху. И тогда вокругмоего ложа восстают прекрасные образы лучшего будущего. Они еще недвижны, нодивно прекрасны, они еще объяты сном, - но тот, кто пробудил бы их, тотсоздал бы миру более совершенный лик. Это был бы герой, кто мог бы этосделать". "Какие сердца впервые забились бы тогда! Совсем другие сердца,которые бьются совсем иначе, чем могут биться теперь". - (Об образах.) "Онине освещены никаким солнцем, и солнечный свет никогда не достигает их. Ноони хотят и должны однажды выйти из ночной темноты. В том и заключалось быискусство, чтобы выставить их на солнце, тут они ожили бы". Эпиметей тоже тоскует по образу, по сокровищу; в разговоре о статуеГеракла (героя!) он говорит: "В этом и заключается смысл образа, и в этомединственно он полагает нашу славу, чтобы мы пережили и использовали данноенам стечение обстоятельств, чтобы созрело над нами некое сокровище и мыприобрели его". /66- 1.c. P.138/ Точно так же, когда сокровище, отвергнутоеЭпиметеем, приносят жрецам, они поют именно то самое, что ранее пелЭпиметей, призывая сокровище: "О, приди, о Боже, с Твоею милостью", с темчтобы непосредственно вслед за этим отвергнуть предложенное им небесноесокровище, богохульствуя. В начальных словах того гимна, который поют жрецы,нетрудно узнать протестантскую церковную песнь: "Приди, о приди, дух жизни,истинный Господь от века! Сила твоя да не будет напрасной, да преисполнитона нас навсегда: тогда дух, и свет, и сияние пребудут в темных сердцах. Одух силы и мощи, ты некий новый дух, воздвигни в нас деяния твои" и т. д. В этом гимне мы имеем полную параллель к изложенным нами вышесоображениям. То обстоятельство, что те же самые жрецы, которые поют этупеснь, отвергают новый дух жизни, новый символ, вполне соответствуетрационалистической природе Эпиметеевых созданий. Разум всегда ищетразрешения разумным, последовательным, логическим путем, и в этом он правприменительно ко всем средним положениям и проблемам, но в величайших,решающих вопросах разум оказывается недостаточным. Он не способен создатьобраз, символ; символ иррационален. Когда рациональный путь приводит в тупик - а это случается всегда, раноили поздно, - тогда разрешение приходит с той стороны, откуда его не ждут.("Из Назарета может ли быть что доброе?") Этот психологический законявляется, например, основой мессианистических пророчеств. Самые пророчествасуть проекции бессознательного, предугадывающего грядущие события. Так какрешение иррационально, то и появление Спасителя связывается с невозможным,то есть иррациональным условием, а именно с беременностью Девы. [Исайя,7,14] Это пророчество подобно многим другим, гласящим, например, так:"Макбета никакая вражья сила не сразит, пока враждебно не восстанет на негоБирмана лес, спускаясь с Дунсинана". Рождение Спасителя, то есть возникновение символа, совершается там, гдеего не ждут и притом именно там, откуда решение кажется наименее вероятным.Так, Исайя говорит (53, 1): "Кто поверил слышанному от нас и кому открыласьмышца Господня? Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухойземли; нет в Нем ни вида, ни красоты; и мы видели Его, и не было в Нем вида,который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, мужскорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он былпрезираем, и мы ни во что ставили Его". [Исайя, 7,14] Спасительное начало не только возникает там, откуда ничего не ждут, нооно выступает, как показывает это место, в таком образе, который дляэпиметеевского суждения не имеет в себе ничего ценного. Описывая отвержениесимвола, Шпиттелер вряд ли сознательно подражал библейскому образу, иначеэто можно было бы заметить в его словах. Вернее, он черпал из той жеглубины, из которой пророки и творцы создают разрешающие символы. Появление Спасителя означает объединение противоположностей: "Тогдаволк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; ителенок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. Икорова будет пастись с медведицей, и детеныши их будут лежать вместе; и лев,как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитяпротянет руку свою на гнездо змеи". [Исайя, 11,6 и сл.] Природа спасительного символа есть природа младенца ["Чудесное дитя" уШпиттелера], иными словами, символу и его функции присуща детская ибеспредпосылочная установка. Эта "детская" установка ведет ео ipso к тому,что на место своеволия и рациональной преднамеренности вступает другойруководящий принцип, "Божественность" которого равнозначна "превосходству всиле". Руководящий принцип имеет иррациональную природу, почему он ипоявляется в чудесной оболочке. Эту связь прекрасно передает Исайя, 9, 5:"Ибо младенец родился нам; Сын дан нам; владычество на раменах Его, инарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира". Эти определения указывают существенные свойства разрешающего символа,уже установленные нами выше. Критерием "божественного" действия являетсянепреодолимая сила (динамика) бессознательного импульса. Герой всегдапредставляет собою вооруженную магической силой фигуру, которая делаетневозможное возможным. Символ есть тот средний путь, на которомпротивоположности соединяются для нового движения, водный поток, изливающийплодородие после долгой засухи: напряженность перед разрешением сравниваетсяс беременностью: "Как беременная женщина при наступлении родов мучится,вопит от болей своих, так были мы пред тобою, Господи. Были беременны,мучились - и рождали, как бы ветер: спасения не доставили земле и прочиежители вселенной не пали. Оживут мертвецы твои, восстанут мертвые тела".[Исайя, 26,17] В акте спасения оживляется то, что было неодушевленным, мертвым, тоесть, психологически говоря, те функции, которые лежали невозделанные ибесплодные, незанятые, вытесненные, презренные, недооцененные и т. д.,внезапно прорываются наружу и начинают жить. Именно подчиненная(неполноценная) функция продолжает ту жизнь, которая в дифференцированнойфункции грозила угаснуть. [Ср. выше мой разбор писем Шиллера.] Этот мотиввозвращается в новозаветной идее о всеобщем апокатастазисе - овосстановлении всех вещей [Римл., 8,19]; эта идея является высокоразвитойразновидностью той общераспространенной идеи героического мифа, по которомугерой, выходя из чрева китова, выводит вместе с собою, и своих родителей, ивсех, раньше поглощенных чудовищем; Фробениус называет это "всеобщимвыползанием" ("Allausschlupfen") /68/. Связь в героическим мифом мы находими у Исайи в двух следующих стихах (27, 1): "В тот день поразит Господь мечомСвоим тяжелым, и большим, и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, илевиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское". Вместе с рождением символа прекращается регрессия либидо в областьбессознательного. Регрессия превращается в прогрессию, застоявшееся приходитв текучее состояние. Тем самым притягательная сила первоосновы оказываетсясломленною. Вот почему Кулэ в драме Барлаха "Der tote Tag" говорит: "Тогдавосстанут вокруг моего ложа прекрасные образы лучшего будущего. Они ещенедвижны, но дивно прекрасны, они еще объяты сном, - но тот, кто пробудил быих, тот создал бы миру более совершенный лик. Это был бы герой, кто мог быэто сделать. Мать: Геройство в горе и бедах! Кулэ: Но, может быть, кто-нибудь и мог бы это! Мать: Он должен был бы сначала похоронить свою мать". [/47- Ч.II.Гл.V,VII. §394,379 и далее,580/. Параллельно с удушением Левиафана уШпиттелера происходит и одоление Бегемота.] Мотив "матери дракона" я достаточно иллюстрировал уже раньше, так чтотут я могу не повторяться. О возникновении новой жизни и нового плодородиятам, где нечего было ждать, говорит и Исайя, 35, 5 и сл.: "Тогда откроютсяглаза слепых, и уши глухих отверзнутся. Тогда хромой вскочит, как олень, иязык немого будет петь; ибо пробьются воды в пустыни и в степи потоки. Ипревратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля - в источники вод; вжилище шакалов, где они покоятся, будет место для тростника и камыша. И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым;нечистый не будет ходить по нему; но он будет для них одних; идущие этимпутем, даже неопытные, не заблудятся". Разрешающий символ есть дорога, путь,по которому жизнь может двигаться вперед без муки и принуждения. Гельдерлин в своем "Патмосе" говорит: "Близок Бог и труднопостигаем. Нотам, где опасность, восстает и спасающее". Это звучит так, как если быблизость Бога была опасностью, то есть как если бы концентрация либидо вбессознательном была опасна для сознательной жизни. И оно действительно так:чем более человек внедряет либидо в бессознательное или, лучше сказать, чемболее либидо укрепляет себя в бессознательном, тем более возрастает влияниебессознательного и возможность воздействия с его стороны; иными словами, всезаброшенные, отвергнутые, пережитые, уже поколениями утраченныефункциональные возможности оживают и начинают все сильнее влиять насознание, часто несмотря на отчаянное сопротивление со стороны сознательногоразумения. Спасающим является символ, могущий вместить и объединить в себесознательное и бессознательное. Тогда как подчиненное сознанию либидопонемногу истощается в дифференцированной функции, и все медленнее и труднееподдается восполнению, и, в то время как симптомы разъединения с самим собоювсе возрастают, растет и опасность наводнения и разрушения от напорабессознательных содержаний, но вместе с тем растет и символ, призванный кразрешению конфликта. Однако символ самым тесным образом связан с опасным иугрожающим элементом, так что он или может быть принят за этот элемент, илиже он может при своем появлении вызвать именно этот дурной и разрушительныйэлемент. Во всяком случае появление спасительного элемента теснейшим образомсвязано с разрушением и опустошением. Если бы старое не созрело еще длясмерти, то не появилось бы ничего нового; нельзя было бы, да и не надо былобы искоренять старое, если бы оно не вредило новому, преграждая ему дорогу. Эту естественную психологическую связь между противоположностями можнонайти у Исайи 7, 16 и сл. В главе 7, 14 говорится о том, что Дева родитсына, которого она назовет Еммануилом. Замечательно то, что "Еммануил"означает "с нами Бог", то есть указывает на соединение со скрытой силойбессознательного, обеспеченное разрешающим символом. На ближайшее жезначение этого соединения указывают непосредственно затем следующие стихи:"Ибо прежде, нежели этот младенец будет разуметь отвергать худое и избиратьдоброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями ее". 8, 1. "И сказал мне Господь: возьми себе большой свиток и начертай нанем человеческим письмом: Спешит грабеж, ускоряет добыча". 8, 3. "И приступил я к пророчице, и она зачала и родила сына. И сказалмне Господь: нареки ему имя: Спешит грабеж, ускоряет добыча. Ибо, прежденежели дитя будет уметь выговорить: "отец мой", "мать моя", богатстваДамаска и добычи Самарийские понесут перед царем Ассирийским". 8, 6 - 8. "За то, что этот народ пренебрегает водами Силоама, текущимитихо <...> наведет на него Господь воды реки, бурные и большие - царяАссирийского со всею славою его; и поднимется она во всех протоках своих ивыступит из всех берегов своих; и пойдет по Иудее, наводнить ее, и высокоподнимется, дойдет до шеи; и распростертые крылья ее будут во всю широтуземли Твоей, Еммануил!" В моей книге "Либидо: его метаморфозы и символы" я уже указывал на то,что рождению Бога угрожает дракон, опасность наводнения и детоубийство.Психологически говоря, это означает, что скрытая сила может прорваться инаводнить сознание. Для Исайи эту опасность представляет чужеземный царь,владеющий враждебным могущественным царством. Для Исайи эта проблема,конечно, представляется не психологической, а - вследствие ее полнойпроекции - конкретной. Напротив, у Шпиттелера эта проблема имеет весьмаопределенный психологический характер и потому она является отрешенной отконкретного объекта; и все-таки она выражается в таких формах, которыесовершенно подобны формам, встречающимся у Исайи, хотя мы вряд ли можемпредположить здесь сознательное заимствование. Рождение Спасителя равносильно великой катастрофе, ибо новая, могучаяжизнь прорывается там, где нельзя было предполагать ни жизни, ни силы, нивозможности развития. Жизнь изливается из бессознательного, то есть из тойсферы психики, которую вольно или невольно люди не знают, и потому всерационалисты считают ее за ничто. Из этой непризнанной и отвергнутой сферыидет новый прилив силы, обновление жизни. Но что же означает этанепризнанная и отвергнутая сфера? Это все те психические содержания,которые, вследствие их несовместимости с сознательными ценностями, быливытеснены, то есть все уродливое, безнравственное, неверное,нецелесообразное, негодное и т. д. То есть все то, что данному индивидуоднажды показалось таким. И вот, опасность заключается в том, что человек,поддаваясь той силе, с которою эти элементы появляются вновь, их новому ичудесному блеску, так увлечется ими, что отвергнет или забудет из-за этоговсе прежние ценности. То, что прежде презиралось, теперь становитсяверховным принципом, и то, что раньше считалось истиной, теперь считаетсяошибкой. Это перемещение ценностей равносильно разрушению прежних жизненныхценностей и, следовательно, подобно опустошению страны от наводнения. Так, у Шпиттелера небесный дар Пандоры приносит стране и людямнесчастье. Подобно тому как в классической легенде из ящика Пандорыпроистекают болезни, наводняя и опустошая страну, так и у Шпиттелера изсокровища Пандоры возникает подобное же несчастье. Чтобы понять это, намнеобходимо отдать себе отчет в свойстве данного символа. Первыми находят этосокровище крестьяне, подобно тому как пастухи первые приветствовалиСпасителя. Они и так и эдак повертывают сокровище в руках - "пока онинаконец совсем не поглупели под впечатлением чуждого, безнравственного ибеззаконного явления". Когда же они принесли сокровище к королю, а тот дляиспытания показал его совести, чтобы она сказала о нем "да" или "нет", тогдасовесть в испуге соскочила со шкафа на пол и спряталась под кровать,охваченная "невероятным подозрением". Как спасающийся рак, "ядовитовытаращив глаза, враждебно обороняясь изогнутыми клешнями", - "так совестьвыглядывала из-под кровати, и случилось, что чем ближе Эпиметей пододвигал кней этот образ, тем дальше совесть пятилась назад, выражая отвращение. Итак, молча, притаившись, сидела она там и ни слова не сказала и не издала низвука, как ни просил ее и как ни умолял об этом король, как ни вызывал ее нато различными речами". Очевидно, новый символ был очень несимпатичен совести, почему царь ипосоветовал крестьянам отнести его к священникам. "Лишь только Хифиль-Хофаль(верховный жрец) увидел лик образа, как он начал ужасаться и отвращаться, онстал кричать и звать, скрестив руки для защиты над головой: "Прочь с этимиздевательством; в нем таится что-то противобожественное, и сердце его -плотское, и дерзость смотрит из его глаз"". После этого крестьяне отнесли сокровище в академию, однако учителявысшей школы нашли, что образу недостает "чувства и души", а "кроме того,серьезности и более всего руководящей мысли". Наконец, золотых дел мастернашел сокровище поддельным и из простого материала. На базаре, где крестьянехотели сбыть образ, в дело вмешалась базарная полиция. Блюстители права привиде образа воскликнули: "Неужели в вашем теле нет сердца и в ваших душах нет совести, что выосмелились и выставили публично всем напоказ столь откровенную, бесстыдную,развратную наготу? Ну, убирайтесь скорее отсюда прочь! И горе вам, если выслучайно этим зрелищем запятнаете невинность наших детей и чистоту нашихженщин". Поэт характеризует символ как чуждый, безнравственный, противозаконный,претящий моральному ощущению, противный чувству, и нашему представлению одуше, и нашему понятию о божественном; он обращается к чувственности, онбесстыден и способен в высокой степени повредить общественной нравственностичерез возбуждение сексуальных фантазий. Эти атрибуты определяют некуюсущность, стоящую в противоречии особенно с нашими моральными ценностями, азатем и с нашей эстетической оценкой, ибо ему не хватает высших ценностейчувства, а отсутствие "руководящей мысли" указывает, кроме того, наиррациональность его мысленного содержания. Приговор о его"противобожественности" можно было бы передать и словом"противохристианский", потому что вся эта история разыгрывается не в эпохудалекой древности и не на Востоке. Итак, по всем своим атрибутам этот символявляется представителем подчиненной (неполноценной) функции и, стало быть,непризнанных психических содержаний. Очевидно, образ представляет собою -хотя это и нигде не сказано - нагую человеческую фигуру, "живой образ". Этафигура выражает полную свободу быть таким, каков кто есть, но в то же время- и долг быть таковым; согласно этому она обозначает собою высшуювозможность как эстетической, так и нравственной красоты, но только красотыв силу природы, а не в искусственно приготовленной идеальной форме, - инымисловами, она представляет собою человека, каким он мог бы быть. Такой образ,выставленный напоказ такому человеку, каков он в настоящее время, только иможет пробудить в нем именно то, что было сковано сном и не принималоучастия в жизни. Если человек, по воле случая, лишь наполовину цивилизован,наполовину же еще варвар, то такое зрелище неизбежно разбудит в нем все еговарварство. Ненависть человека всегда концентрируется на том, что доводит доего сознания его дурные качества. Вот почему и судьба сокровища былапредопределена с самого момента его появления на свет. Немой пастушок,который нашел его первым, был избит до полусмерти разъяренными крестьянами;после этого они вышвыривают сокровище на улицу. Этим символ спасениязаканчивает свой краткий, но типичный жизненный путь. Преемственная связь сидеей о страстях Христовых несомненна. Спасительная природа сокровищаявляется еще из того, что оно является лишь один раз в тысячу лет; это естьредкостное событие - "цветение клада", явление Спасителя, Саошианта(Saoshyant), Будды. Сокровище заканчивает свой жизненный путь таинственно: оно попадает вруки странствующего еврея. "Еврей тот был не нашего мира, и чрезвычайностранной показалась нам его одежда". /66- Р.163/ Этот странный еврей можетбыть только Агасфером, который не принял истинного Спасителя, а теперь, таксказать, похищает себе спасительный образ. Легенда об Агасфере есть легендапоздней христианской эпохи, возникновение которой должно быть отнесено неранее как к началу XVII века. /69/ Психологически она возникает изнекоторого запаса либидо или из некоторой части личности, не нашедшей себеприменения в христианской установке по отношению к жизни и миру и поэтомувытесненной. Евреи издавна были символом для этой вытесненной части, откудаи возникла средневековая мания преследования евреев. Идея ритуальногоубийства содержит в заостренной форме идею об отвержении Спасителя, ибосучок в собственном глазу представляется бревном в глазу брата. Намек наидею ритуального убийства мы находим и у Шпиттелера именно в том, что еврейпохищает чудесного младенца, дарованного небом. Эта идея есть мифологическаяпроекция бессознательного восприятия, свидетельствующего о том, чтоспасающий акт все снова оказывается тщетным вследствие наличности вбессознательном некоторой неспасенной части. Эта неспасенная, неукрощенная,невоспитанная или варварская часть души, которую все еще надо держать нацепи и никак нельзя отпускать на свободу, проецируется на тех, кто не принялхристианства, тогда как на самом деле это есть часть нас самих, до сих порне прошедшая через процесс христианского обуздания. И вот, слагаетсябессознательное восприятие этой сопротивляющейся части, существованиекоторой нам хотелось бы не признать, - отсюда и проекция. Неуспокоенностьесть конкретное выражение неспасенности. Неспасенная часть души тотчас же силою привлекает к себе новый свет,энергию нового символа. Этим в иной форме выражено то, на что мы уженамекали выше, говоря о воздействии символа на всеобщую психику: символраздражает все вытесненные и непризнанные содержания, как например, у"базарной стражи"; то же самое происходит с Хифиль-Хофалем, который, подвлиянием бессознательного противления против своей собственной религии,тотчас же подчеркивает и усиливает в новом символе его противобожескую иплотскую природу. Отвергающий аффект соответствует количеству вытесненноголибидо. Вместе с моральным превращением чистого небесного дара в знойныебредни этих умов - ритуальное убийство является совершенным. Однако явлениесимвола все-таки подействовало. Правда, он был не принят в его чистом виде иего поглотили архаические и недифференцированные силы, причем сознательнаяморальность и эстетика еще немало посодействовали этому. С этого иначинается энантиодромия - превращение доселе ценного в неценное, прежнегодобра во зло. Царство добрых, в котором Эпиметей был королем, издавна враждовало сцарством Бегемота. Бегемот и Левиафан /66- Р.179/ суть два, известные изкниги Иова, чудовища Божий, символические выражения Его власти и силы. Вкачестве грубых животных символов они психологически обозначают родственныесилы человеческой природы. /47- §87 и далее/ Поэтому Иегова говорит: "Вотбегемот, которого я создал, как и тебя. - Вот его сила в чреслах его икрепость его в мускулах чрева его. Поворачивает хвостом своим, как кедром;жилы же на бедрах его переплетены [Вульгата говорит даже: "Nervitesticulorum ejus perplexi sunt". У Шпиттелера Астарта есть дочь Бегемота -это показательно.]: это - верх путей Божиих". Эти слова следует читать со вниманием: эта сила начинает "пути Божий",то есть пути Иеговы, еврейского Бога, в Новом Завете слагающего с себя этуформу. Там Он уже не является Богом природных стихий. Психологически говоря,это означает, что эта грубая инстинктивная сторона скопившегося вбессознательном либидо длительно подавляется в христианской установке; темсамым одна часть Бога вытесняется, то есть как бы записывается человеку вдолг, и в последнем счете отводится в ведение дьявола. Поэтому когдабессознательная сила начинает притекать вверх, когда начинаются "путиБожий", тогда Бог появляется в образе бегемота. /70/ С тем же основаниемможно было бы сказать, что Бог появляется тогда в образе диавола. Однако этиморальные оценки являются оптическими обманами: сила жизни остается по тусторону моральных суждений. Мейстер Экхарт говорит: "Итак, если я скажу: Богдобр, то это будет неверно, - я добр, а Бог не добр! Я иду еще дальше: ялучше Бога! Ибо лишь доброе может стать лучшим, и лишь то, что может статьлучшим, может стать наилучшим. Бог не добр, поэтому он не может стать лучше,и раз он не может стать лучше, он не может стать и наилучшим. Все триопределения: "добрый", "лучше", "наилучший" далеки от Бога. Он стоит надовсем этим". Ближайшим действием спасительного символа является соединение парпротивоположностей: так, идеальное царство Эпиметея соединяется с царствомБегемота; иными словами, моральное сознание вступает в опасный союз сбессознательными содержаниями и с прикрепленным к ним, тождественным с нимилибидо. Но дело в том, что Эпиметею доверены дети Божий, а именно те высшиеблага человечества, без которых человек есть не что иное, как животное.Через соединение с собственной, бессознательной противоположностью наступаетопасность запустения, опустошения и наводнения, иными словами - ценностисознания могут затеряться в энергетических ценностях бессознательного. Еслибы тот образ естественной красоты и нравственности был принят и сохранен иесли бы он взбудоражил одной своей безвинной естественностью удушливуюнечистоту на задворках нашей "нравственной" культуры, тогда дети Божий,несмотря на союз с Бегемотом, не подверглись бы никакой опасности, ибо тогдаЭпиметей во всякое время мог бы отличить ценное от неценного. Но так каксимвол оказывается неприемлемым для нашей односторонности, для нашейрационалистической дифференцированности и в то же время искалеченности, тоутрачивается всякое мерило для ценного и неценного. Если же соединение парпротивоположностей в качестве высшего события впоследствии все-такинаступает, то по необходимости наступает опасность наводнения и разрушения,притом характерно, что она наступает вследствие того, что опасныепротивоположные тенденции вводятся контрабандой, под покровом "правильныхпонятий". И злое, и пагубное можно рационализировать и эстетизировать. Такимобразом, дети Божий одно за другим выдаются Бегемоту, иными словами -сознательные ценности промениваются на чистую инстинктивность и отупение.Грубые и варварские тенденции, бывшие доселе бессознательными, поглощаютсознательные ценности; вот почему Бегемот и Левиафан выставляют невидимогокита (бессознательное) в качестве символа для своего принципа, тогда каксоответствующим символом Эпиметеева царства является птица. Кит, живущий вморях, служит всюду символом поглощающего бессознательного. [Многочисленныеподтверждения см. /29/] Птица, живущая в светлом воздушном царстве, являетсясимволом сознательной мысли или даже идеала (крылья!) и Святого Духа. Окончательная гибель добра предотвращается благодаря вмешательствуПрометея. Он освобождает последнее дитя Божие, Мессию, из-под власти еговрагов. Мессия становится наследником Царства Божьего, тогда как Прометей иЭпиметей, олицетворения разделенных противоположностей, соединившись,возвращаются в свою "родную долину". Оба свободны от властвования: Эпиметейпотому, что он был принужден отказаться от власти, а Прометей потому, чтосовсем и не стремился к ней. Психологически говоря, это означает:интроверсия и экстраверсия перестают господствовать в качестве одностороннихнаправлений; тем самым прекращается и диссоциация психики. На ее местовступает новая функция, символически представленная ребенком, именуемымМессией, который долгое время пролежал во сне. Мессия является посредником,символом новой установки, соединяющей противоположности. Это ребенок,мальчик, по древнему образу "puer aeternus", своей юностью указывающий нарождение и возвращение потерянного Апокатастазиса (Apokatastasis). To, чтоПандора принесла на землю в виде образа, что было отвергнуто людьми ипринесло им несчастье, свершается в Мессии. Такая символическая связьсоответствует многочисленным опытным данным, вынесенным из практики нашейаналитической психологии: когда в сновидениях появляется символ, то он повсем вышеприведенным основаниям отвергается и вызывает даже обратнуюреакцию, соответствующую вторжению Бегемота. Из этого конфликта возникаетупрощение личности и сведение ее к существующим от начала жизнииндивидуальным основным чертам, обеспечивающим связь созревшей личности сдетскими источниками энергии. Как показывает Шпиттелер, великая опасность,угрожающая во время такого перехода, состоит в том, что вместо символарационалистически воспринимаются возбужденные им архаические влечения,которые и укореняются в формах традиционного воззрения. Английский мистик У. Блейк /71/ говорит: "Существует два вида людей:плодовитые [The prolific - плодовитый, рождающий из себя.] и поглощающие.[The devouring - поглощающий, воспринимающий в себя.] Религия естьстремление примирить оба эти вида". ["Religion is an endeavour to reconcilethe two!"] Этими словами Блей-ка, так просто резюмирующими основные идеиШпиттелера и мое изложение их, я хотел бы закончить эту главу. Если я отвелей необычно много места, то лишь потому, что хотел - как и при обсужденииписем Шиллера - отдать должное богатству идей и плодотворных указаний,которыми полна поэма Шпиттелера "Прометей и Эпиметей". При этом я, наскольковозможно было, ограничивался существенным и преднамеренно оставил в сторонецелый ряд проблем, которые следовало бы рассмотреть в исчерпывающемисследовании этого произведения.