Глава 2. Она оглянулась только один раз

Она оглянулась только один раз. Вдали виднелась над морем деревьев окутанная дымкой вершина холма Вале. Натянув поводья, Мариетта остановила Сарацина и сквозь пелену слез посмотрела на эту вершину.

Леон круто развернул коня инквизитора и направился к Мариетте. Когда он приблизился к ней, она вздернула подбородок и расправила плечи. Прошлое осталось позади. Теперь имело значение только будущее.

Сильная, красивой формы рука дотянулась до ее ладони. Мариетта посмотрела на Леона и заметила, что глаза ее спасителя вовсе не такие темные, как ей сначала показалось, – они золотисто-карие. Его взгляд был добрым и сочувственным, в нем не было и намека на ту ироничную усмешку, которая приводила Мариетту в ярость. Он смотрел на нее с пониманием, и она была признательна ему за это. Мариетта улыбнулась:

– Это было в последний раз. Обещаю, что больше не стану плакать.

– Признателен хотя бы во имя спасения моего воротника.

Мариетта глянула на измятое кружево, которое было таким безупречно-чистым и нарядным в предыдущий вечер, и слегка покраснела.

– Это я такое натворила? Не могу вспомнить.

– Не имеет значения, – великодушно произнес Леон, подумав, что если бы лакей, который прислуживал ему в бытность при королевском дворе, был повинен в небрежном обращении с дорогим украшением одежды, то он спустил бы с него шкуру.

– Я могу сделать для вас новый воротник, точно такой же.

– Не такой, – возразил Леон, когда они продолжили путь. – Этот воротник сшит из самого лучшего кружева, какое вяжут в Шантильи.

– Такое кружево, как из Шантильи, может связать кто угодно, – непочтительно заявила Мариетта. – Моя бабушка была родом из Венеции, а венецианки вяжут самое лучшее кружево на свете.

Она изрекла чистую правду, и на Леона ее слова произвели соответствующее впечатление. Кружево, которым были отделаны отвороты его сапожек, обошлось ему чуть ли не в целое состояние. Теперь он по крайней мере мог не беспокоиться о будущем Мариетты. Кружевница всегда заработает себе на пропитание.

– И вы, значит, умеете вязать такое же кружево, какое вяжут в Венеции?

Она ответила со смехом:

– Да. И берегу этот секрет.

– Тогда вам можно не беспокоиться о том, как заработать на жизнь.

– Да уж.

Настроение у Мариетты вдруг упало. В последние десять лет она вела достаточно уединенный образ жизни, но рядом с ней по крайней мере постоянно находилась бабушка. А теперь никого у нее нет и не будет.

Солнце уже припекало, однако Мариетта вздрогнула, словно от холода.

– Неплохо бы поговорить о чем-нибудь, иногда это помогает.

– Да как-то не о чем говорить.

Перебрав в памяти события нескольких последних часов, Леон пришел к выводу, что его спутница скорее всего испытывает чувство унижения.

– Почему мужчины из Эвре утверждают, что вы ведьма? – решился он задать вопрос.

– Потому что они глупцы.

– Тут я не стану с вами спорить, – со смехом согласился он. – Но если вы не ведьма, то кто же вы?

– Мое имя Мариетта Рикарди, и я уже сказала вам, кто я. Я кружевница.

Последние два слова она произнесла с нескрываемой гордостью.

– Тогда что вы делали в Эвре? В этой деревне не занимаются изготовлением кружев.

– Моя бабушка была слишком слабой, чтобы уехать подальше отсюда. – Немного помолчав, Мариетта продолжала: – Когда я была маленькой, мы жили в Венеции, но моя мама была француженкой, и последние десять лет мы провели в Париже.

В эти минуты Мариетта уже не видела перед собой залитую солнечным светом дорогу: перед глазами возник прекрасный город каналов и дворцов, где прошли ее детские годы.

– Когда умерла мама, а потом скончался отец, бабушка захотела вернуться в Венецию. Она заболела, когда мы добрались до Эвре, и нам пришлось там осесть, но нас никто не привечал, мы оставались для всех нежеланными чужеземцами. Умение бабушки лечить больных настоями из трав не помогло нам приобрести друзей, а, напротив, сделало врагами для местных жителей. Они говорили, что бабушка излечивает лихорадку и простуду колдовством. И что ведьмы должны умереть. – Руки Мариетты нервно сжали поводья. – Это была его вина, только его. Пока он не явился, люди благодарили бабушку за помощь. Это он вбил в их тупые головы мысли о колдовстве.

– Он? – спросил заинтригованный Леон. – Кто это?

Мариетта беспомощно пожала плечами:

– Я не знаю. Он пришел поздно вечером, я уже спала. Он хотел получить яд, но бабушка ему отказала. Тогда он сказал, что или она даст ему рецепт, или сгорит на костре. Когда я услышала его угрозы и бабушкин протест, то вскочила с постели и вбежала в комнату, но он уже успел выйти из дома и сесть на коня. Я лишь смогла заметить, что он не простой человек, а знатный, с холеными руками.

Леон вспомнил человека, на одном из пальцев которого сверкал бриллиант величиной с орех. Обладатель этой драгоценности появился верхом на коне в воротах постоялого двора и потребовал, чтобы оседлали свежих лошадей и зажгли побольше факелов.

Нахмурив брови, он обратился к Мариетте с вопросом:

– С какой стати мужчина знатного происхождения ворвался в дом к ни в чем не повинной старой женщине с целью получить от нее яд либо рецепт его приготовления? Раздобыть яд достаточно легко и без таких крайностей.

– Моя бабушка была итальянкой, – коротко ответила Мариетта.

Ей и не стоило особо распространяться. Ведь именно итальянцы превратили преступное отравление в особое искусство. Екатерина Медичи прихватила с собой это зло, когда прибыла во Францию в качестве новобрачной Генриха II, а Мария Медичи, вступив в брак с Генрихом IV, продолжала его распространять. Все Борджиа и все Медичи были отравителями, и все они были итальянцами.

– Хотите сказать, что ваша бабушка была не только хорошей лекаркой и мастерицей плести кружева, но обладала и другими уменьями?

Мариетта крепко сжала полные нежные губы прежде чем ответить.

– Моя бабушка была хорошим человеком и никому не причинила зла, – твердо и уверенно проговорила она.

– Но смогла бы, если бы захотела?

Она посмотрела ему в глаза прямо и без страха:

– Бабушка обладала большими знаниями, но никогда не употребляла их во зло. И я тоже на это не способна!

С этими словами она ударила Сарацина пятками в бока и галопом помчалась вперед, туда, где выстроившиеся вдоль дороги густолистые платаны манили к себе прохладной тенью.

– Ну, будь я проклят! – буркнул Леон себе под нос, пришпорив коня, чтобы догнать Мариетту.

Если бы кто-нибудь другой рассказал ему о загадочном дворянине, посетившем жалкий домишко в не менее жалкой деревне с целью заполучить редкий яд, он пропустил бы это мимо ушей. Но слова Мариетты дышали правдой. К тому же она намекнула, что и ей известен секрет того, за чем явился к ним в дом неведомый посетитель. Может, как раз по этой причине он так старался схватить Мариетту Рикарди?

Леон тряхнул головой, чтобы прояснить мозги. Тьфу ты, он рассуждает как настоящая деревенщина! Нет сомнений, что старая женщина отлично разбиралась в травах, которые могут принести человеку не только пользу, но и вред. Нет сомнения и в том, что каждый феодал в представлении такой деревенской девушки, как Мариетта, являл собой представителя знати. Так и должно быть. Не более того.

Он нагнал Мариетту и уже открыл рот, чтобы заверить ее, что тот, кого она сочла знатным господином, не более важен и значителен, чем любой местный землевладелец, но вдруг передумал. Хоть она и легковерна, в смелости Мариетте не откажешь, и его насмешек она не заслуживает. Солнечные лучи искорками вспыхивали в ее медно-рыжих кудрях, спутанной массой обрамляющих лицо и ниспадающих на плечи. Верхом она ездила хорошо, и это само по себе вызывало любопытство; босоногие деревенские девушки вряд ли могли бы справиться с таким сильным конем, как Сарацин. Мариетта держалась в седле с естественной грацией, и многие дамы при дворе могли бы ей позавидовать. И ни одна из них не осмелилась бы спрыгнуть с высокого сеновала прямо на спину Сарацину. Одна мысль о таком поступке показалась бы им химерой. А эта девушка не выразила по этому поводу ни малейшего протеста. Платье у нее испачкалось, а лиф был настолько изорван, что, несмотря на плащ на плечах Мариетты, Леону была видна ее грудь.

Мариетта с облегчением заметила, что окружающая местность ей незнакома, и, стало быть, они уже далеко от Эвре. Дорогу им преградил ручей. Леон спешился, подошел к Сарацину и достал из седельной сумки хлеб и сыр. Расположившись на берегу, он подозвал к себе Мариетту. Она с благодарностью приняла от Леона ломоть хлеба и даже не возразила, когда он отдал ей больший кусок сыра, чем оставил себе.

Леон вдоволь напился воды из быстрого ручья, думая при этом, сколько же времени прошло с тех пор, как Мариетта ела в последний раз, а также и о том, что ему стоило бы раньше вспомнить о сыре и хлебе.

Мариетта, поев, прилегла на траву за спиной у Леона, закрыла глаза и стала наслаждаться теплом солнечных лучей.

Леон обернулся и, прищурившись, посмотрел на нее. Десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз занимался любовью с деревенской девушкой. Она была розовощекая, с большой грудью и огрубевшими руками, которые больше подходили для того, чтобы доить коров, нежели для любовных ласк. Правда, она была его первой победой, и он вспоминал о ней с теплым чувством. После этого круг его любовниц ограничивался дамами знатного происхождения, накрашенными и напудренными, разодетыми в шелка и бархат. К примеру, Франсина Бовуар принимала молочные ванны, и даже туфли у нее были украшены драгоценными камнями, однако она и наполовину не была так красива и так умна, как Мариетта.

Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Мариетта открыла глаза. Он лежал рядом с ней, опершись на локоть, и смотрел на нее. Она заметно напряглась от такой его близости, и Леон рассмеялся:

– Не бойтесь, прошу вас. Я не собираюсь покушаться на вашу добродетель.

– В таком случае что вы намерены предпринять?

Леон медленно обвел кончиком пальца контур ее губ.

– После того что я дважды рискнул собственной головой ради спасения вашей жизни, я полагаю, что имею право на вознаграждение хотя бы в виде единственного поцелуя.

Он наклонил голову и, не обращая внимания на нерешительный протест Мариетты, крепко поцеловал ее в губы. Она протянула руку вроде бы для того, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого импульсивно обвила рукой шею Леона. Он же как-то слишком поспешно разжал объятия со словами:

– Ваш долг уплачен, мадемуазель.

Раньше никто не обнимал ее так. Мужчины из Эвре, случалось, распускали руки, но неизменно получали отпор в виде хорошей оплеухи. Ни один из них не был достоин даже коснуться подола ее платья, как совершенно твердо и недвусмысленно сказала Мариетте бабушка, слухи о мистических свойствах которой также обеспечивали девушке неприкосновенность. Бабушка то и дело повторяла, что Мариетта дочь Пьетро Рикарди и должна всегда об этом помнить. Однако бабушка не могла предостеречь ее от молодого мужчины с широкими плечами и стройными бедрами, от мужчины с быстрыми глазами и улыбчивым ртом, с волосами темными и такими мягкими на ощупь.

– Нам пора в дорогу.

И вот Леон уже зашагал к своему коню, и Мариетта покорно за ним последовала, не догадываясь, что он дьявольски зол на себя.

Поцелуй Мариетты настолько воспламенил его, что Леону понадобилось все его самообладание, чтобы не овладеть ею. Вопреки ее протестам прошедшей ночью Мариетта, без сомнения, так же свободна в своих предпочтениях, как и любая другая женщина. И теперь вот она оказывала ему не слишком серьезное сопротивление. Только Элиза была совсем иной. Если бы не Мариетта, он добрался бы до Шатонне уже сегодня до наступления ночи. А теперь это произойдет не раньше завтрашнего дня.

Опыт обращения с женщинами Леон приобретал в испанских борделях и при дворе короля Людовика в Версале. Это привело его к убеждению, что все женщины шлюхи, готовые отдаться любому за дорогие побрякушки и модные платья. Только Элиза была другой, и потому он так сильно полюбил ее. Она была чистой, как свежевыпавший снег, скромной, благородной и краснела от каждого его прикосновения.

Он годами испытывал физическую слабость при мысли о ней в постели Сент-Бева. Теперь она была свободна, и Леон сообщил, что едет в Шатонне и намерен жениться на ней. Юнец, покидавший те края с жалкими двумя ливрами в кармане, возвращался с таким состоянием, о котором и мечтать не мог ни один из местных богачей. Замку, в котором по-прежнему обитала матушка Леона, будет возвращена былая слава, он превратится в дом, достойный Элизы и их будущих детей. Король настаивал на том, чтобы Леон вернулся ко двору, однако Леон не имел такого намерения. Он был по горло сыт придворной жизнью с ее легкими нравами и зловещими интригами. Он желал только одного: управлять своими южными владениями и воспитывать своих сыновей в сельской местности, которую так любил. В краю, пахнущем вином и чесноком, а не тошнотворно сладкими духами Парижа и Версаля.

Мариетта, пребывая в счастливом неведении о ходе его мыслей, скакала рядом с ним на своей лошади мимо полей, на которых трудились местные крестьяне; далее они миновали деревню, наполненную звонкими голосами играющих ребятишек. Женщины с любопытством поглядывали на босые ноги Мариетты и на богатую одежду и отделанные кружевом сапоги Леона. Не оставляя при этом свою пряжу, они явно судачили насчет проезжих.

– Вы проголодались? – спросил Леон, когда черепичные крыши и пыльные деревенские улицы остались позади.

– Да, – ответила Мариетта.

Хлеб и сыр пришлись весьма кстати, но они лишь обострили ее аппетит. Мариетта с надеждой посмотрела на седельную сумку Леона, и тот не удержался от усмешки. Сама по себе Мариетта была вполне привлекательным багажом, не ее вина, что она доставляла Леону немало хлопот.

– У меня с собой больше ничего нет, – сказал он. – Мы скоро приедем в Тулузу и получим приличный обед.

Песчаная дорога тянулась между полями золотисто-желтой кукурузы, и наконец на горизонте возникли башни и колокольни Тулузы, мерцающие в солнечном свете под ясным голубым небом.

Спустя благословенно короткий промежуток времени они уже въезжали в главные городские ворота и сразу очутились в шумном беспорядке базарного дня. Деревенские жители из дальних мест собрались сюда, чтобы продать плоды своего труда. На узких, мощенных булыжником улицах толпились окрестные фермеры и нагруженные тяжелыми корзинами вьючные ослы. Леон с трудом проложил путь к постоялому двору между повозками и телегами, овцами и коровами. Конюх, заметивший синяки и царапины на ногах Мариетты, а также грязный подол ее платья, с живейшим любопытством наблюдал за тем, как Леон помогает ей спешиться с коня. Мариетта обратила внимание на эти взгляды и поплотнее закуталась в плащ, чтобы не привлекать внимание посторонних к своему изорванному лифу.

Хозяин поставил перед ними на стол две кружки пива с шапкой пены, жаркое из баранины и тарелки с кукурузными зернами и капустой, от которых поднимался аппетитный пар. Мариетта с жадностью набросилась на еду. Что касается Леона, то настроение у него заметно улучшилось, когда он хлебнул глоток-другой крепкого пива.

– Вы знаете обо мне все, – заговорила Мариетта, опустошив тарелку. – Мое имя, откуда я родом – словом, все. А я не знаю о вас ничего. Даже… – Тут она немного смутилась, потом договорила: – Даже вашего имени.

– Это легко поправимо, – отвечал Леон, утоливший голод и жажду. – Мое имя Леон де Вильнев. Последние шесть лет я провел попеременно то сражаясь в войсках за короля Людовика, то служа ему при дворе.

– В Версале? – спросила Мариетта, широко раскрыв от удивления глаза.

Леон кивнул.

– Теперь я направляюсь к себе домой в Шатонне.

– А в Шатонне есть кружевницы? – робко задала вопрос Мариетта.

– К сожалению, нет, – отвечал он, припомнив долгие поездки, которые ему приходилось совершать ради того, чтобы приобрести наилучшие кружева для платьев Элизы.

– Значит, мы направляемся в Шатонне?

– Это значит, что я направляюсь в Шатонне, – поправил он.

Мариетта побледнела.

– Но я считала, что я еду с вами.

– Да, вместе со мной уезжаете из Эвре, – признал Леон, принимаясь за яблочный пирог. – Я оставлю вам лошадь и снабжу вас деньгами перед тем, как мы расстанемся.

– Не нужны мне ваши деньги! – прошипела Мариетта. – Я думала, что мы… – Она запнулась и густо покраснела.

– Я еду в Шатонне, чтобы вступить в брак, – достаточно резко заявил Леон.

Мариетта ошеломленно уставилась на него:

– В таком случае вам не следовало обращаться со мной как с распутной девкой!

– Господи помилуй, да ведь я всего лишь поцеловал вас! – возмущенно возразил Леон.

Тарелка с пирогом полетела ему в лицо.

– Ад и все дьяволы! – утратив всякую выдержку, заорал Леон и схватил Мариетту за руку, в то время как с его перемазанной пирогом физиономии шлепались ему на камзол куски начинки. – Не стоило избавлять тебя от костра!

Мариетта вцепилась ногтями ему в лицо, а хозяин постоялого двора прибежал на шум как раз в то время, когда Леон, силой уложив Мариетту поперек своего колена, награждал ее увесистыми шлепками. Хозяин заулыбался и, скрестив руки на груди, наблюдал за экзекуцией в полное свое удовольствие. Девчонка, без сомнения, заслужила взбучку. Она привела в плачевное состояние камзол своего спутника, употребив для этого не что иное, как яблочный пирог, и до крови исцарапала ему лицо.

– Вот тебе, – прорычал Леон, нанося очередной удар, – за то, что мне пришлось продираться сквозь заросли, чтобы вытащить тебя из них! А это… – рука его снова поднялась и опустилась под пронзительный вопль, – за то, что мне пришлось загнать свою лошадь до полусмерти! А это!.. – Тут хозяин постоялого двора даже вздрогнул и поморщился. – За то, что меня чуть не задушил поганый охотник за ведьмами!

Леон отпустил Мариетту так резко и неожиданно, что она упала на пол, предоставив хозяину удовольствие взглянуть на ее длинные ноги и пышную грудь. Вскочив с пола, Мариетта ухватила кружку, полную пива, и выплеснула все пиво Леону в лицо, после чего кинулась к двери и выбежала на улицу.

– Черт побери! – выругался Леон, вытирая глаза от пивной пены.

Хозяин постоялого двора усмехнулся:

– Думаю, вам лучше избавиться от нее. Такой цвет волос, как у нее, всегда говорит о дрянном нраве.

Леон горячо согласился с этим замечанием, и хозяин принес еще одну кружку пива.

Леон, как сумел, очистил камзол от пирога и продолжил обед.

Мариетта оставила в комнате его плащ, а это значит, она разгуливает по улицам полуголой, выставляя напоказ кому угодно соблазны своего тела.

Леон усмехнулся.

Надо быть настоящим храбрецом, чтобы посягнуть на нее. Настоящая шлюха!

Впрочем, она даже не понимает значение этого слова.

Леону впервые пришло в голову, что Мариетта скорее всего девственница, и он передернул плечами. Его это не касается. От Мариетты лучше избавиться – она чересчур беспокойная спутница для человека, который собирается вступить в брак.

Хозяин поставил перед ним еще одну кружку с пивом и поспешил к двери, в которую уже с шумом входила еще одна группа гостей.

Было весьма сомнительно, что Леон узнал бы лицо этого человека при свете дня, однако огромный алмаз на одном из пальцев руки был узнаваем безошибочно.

– Подайте еду и выпивку, да поживей, – обратился к хозяину обладатель перстня, после чего заговорил с одним из своих спутников: – Она, конечно, здесь. Это самый ближайший город. Мы схватим ее еще до полуночи.

У него было красивое лицо. Светлые волосы тщательно причесаны, усы и острая бородка аккуратно подстрижены. Голубые глаза холодны как сталь.

Леон оставил нетронутым свое пиво и быстрым шагом вышел во двор.

– Месье даже не закончил обед, – донеслись до него слова слуги, но Леон не обернулся.

Он уже покинул двор и быстро зарысил по улице, заполненной говорливыми крестьянками и уличными торговцами. Никто из них не расположен был уступать ему дорогу. Прилавки были завалены красными яблоками, желтыми грушами, сливами, тыквами и букетами летних цветов. Владельцы хозяйств и пастухи толклись по улицам в поисках послеобеденных развлечений, то и дело преграждая Леону путь.

Ему было видно пламя ее рыжих волос, которое уносилось все дальше по неширокой улице, и Леон проклинал укутанных в шали женщин с полными корзинками в руках за то, что они мешают ему двигаться с должной скоростью. Казалось, каждая хозяйка в окрестностях именно теперь отправилась за покупками, а каждая кошка и каждый пес не находили ничего более приятного, чем сунуться под ноги его коню.

Терпение у него в конце концов лопнуло, и Леон ринулся вперед, осыпаемый руганью, так как с ходу опрокинул большую корзину, полную моркови, к великой радости ребятишек, которые с восторженными криками начали подбирать раскатившиеся по земле морковки.

Улица была такая узкая, что едва хватало места для одной его лошади. Мариетта вскрикнула и побежала быстрей. Столкнулась с каким-то ошарашенным разносчиком и сбила того с ног; окна в домах распахивались одно за другим, из них высовывались головы тех, кому было любопытно узнать, из-за чего поднялся такой шум.

– Отпусти меня! Отпусти! – закричала Мариетта, когда Леон догнал ее и схватил за развевающиеся на ветру волосы.

– Хотел бы молить Господа, чтобы я мог это сделать, – совершенно искренне произнес он, сойдя с лошади и прижав Мариетту к стене дома. – Но вы будете сопровождать меня до тех пор, пока мы не уедем как можно дальше от Эвре. Тогда я дам вам лошадь и снабжу деньгами. Я не желаю, чтобы ваша смерть была у меня на совести.

Он тесно прижался к ней, бурно дыша. Глаза у него пылали негодованием. Он рывком схватил Мариетту за руку, не обращая внимания на непристойные шуточки уличного разносчика.

– Они уже в харчевне. Ищут вас. Вы погибнете, если не уедете отсюда немедленно!

Мариетта не нуждалась в дальнейших уговорах. Леон втиснул ей в ладонь поводья Сарацина.

– Я отправляюсь за второй лошадью. Ждите меня здесь, где-нибудь на этой улице.

– А вдруг они явятся сюда, пока вас не будет?

Леон глянул на ее испуганное лицо и забыл о том, как она только что рвала на нем одежду, что она выставила его дураком прилюдно и что он дважды побывал на волосок от смерти опять-таки из-за нее.

– Не явятся! – отрезал он и, к своему и ее удивлению, крепко поцеловал ее в губы, после чего отправился решительным шагом за лошадью, бесцеремонно расталкивая почтенную публику.

Мариетта потрогала пальцем саднившие губы; сердце у нее сильно колотилось, но не от страха. Она вообще ничего не боялась бы, если бы Леон был с ней. Почему он ее поцеловал? Несколько минут назад он признался, что намерен жениться. Или поцелуй для него ничего не значит? Губы у нее все еще горели. И что-то не похоже, чтобы поцелуй для него не имел особого значения. Мариетта посмотрела вслед Леону – щеки у нее так и вспыхнули.

Леон ругал себя за глупость. К тому времени как он добрался до постоялого двора, он убедил себя, что поцеловал Мариетту только для того, чтобы успокоить, а для него самого поцелуй этот не имел никакого чувственного смысла. О нем и думать не стоило. Но он отбросил эти свои рассуждения подальше на задворки разума и сосредоточился на том, как бы поскорее забрать лошадь и увести со двора, пока никто не обратил внимания ни на него, ни на нее.

Народу на постоялом дворе было много, однако Леон сразу заметил светловолосого мужчину, который держал в одной руке куриную ногу, а в другой кружку с пивом. Поза его выражала явное нетерпение, видимо, он спешил продолжить свои поиски.

Леон щедро вознаградил парнишку-конюха за помощь и поспешил по многолюдным улицам обратно к Мариетте.

Сердце у нее радостно застучало, едва она увидела Леона. Он был такой красивый, такой широкоплечий и с такой небрежной грацией восседал на коне! Она тотчас уселась в седло Сарацина и поморщилась – сидеть было до боли неудобно. Ей вдруг пришло в голову, мог ли бы Леон отшлепать на людях ту свою девушку, на которой самым благородным образом собирался жениться? Вряд ли, решила Мариетта, ощутив при этом вспышку ревности.

Леон был слишком поглощен своими мыслями, чтобы обращать внимание на испытываемые Мариеттой физические неудобства. Человек, которого он увидел на постоялом дворе, не был обычным охотником за ведьмами. Если уж он пустился в погоню за Мариеттой, то он непременно ее продолжит. Но ради чего? Неужели ради удовольствия сжечь ее на костре? Вряд ли. Быть может, бабушка сообщила внучке секреты, которые имели особую ценность, но если это так, сейчас не время спрашивать об этом у Мариетты.

Уличный торговец поспешил придвинуть поближе к себе корзину с морковью, когда они проезжали мимо, и с явным облегчением посмотрел им вслед, однако большинство из тех, кто вышел в этот день на улицу по делу или просто погулять, рады были полюбоваться хорошо одетым всадником с растрепанными кудрями и зеленоглазой девушкой, которая ехала с ним на коне бок о бок.

Едва городские стены остались позади, Леон и Мариетта пустили коней во всю прыть и сделали остановку тогда лишь, когда животные совсем обессилели.

Солнце садилось, приближались сумерки. Леон прислонился спиной к одиноко стоявшему дереву и вытер пот со лба.

– Мы не можем продолжать путь, лошади нуждаются в отдыхе.

– Я тоже, – произнесла Мариетта, усевшись прямо на траву в полном изнеможении.

Лошади паслись в нескольких ярдах от них на цветущем берегу Гаронны. Шум бегущей воды ласкал слух.

– Мы в безопасности? – спросила Мариетта у Леона. – Они не гонятся за нами?

– Они не могут нас преследовать, поскольку не видели нас на улицах города и, понятное дело, начнут искать нас именно там. Этого занятия им хватит до завтра, а может, и на более долгий срок, – пояснил Леон.

– А потом? Они поедут по этой дороге?

– Дальше в Лангедок? Сомневаюсь. Вы в безопасности.

– Как это инквизитору удалось так скоро найти для себя лошадь? – спросила Мариетта. – Ведь мы оставили его далеко от жилых мест.

– Вас разыскивал вовсе не инквизитор. Это был другой человек, тот самый, которого я увидел, когда он требовал побольше факелов и лошадей во время погони за вами в Эвре.

– Другой человек? – Мариетта уставилась на Леона в недоумении.

– Человек молодой, светловолосый и богато одетый.

Она побледнела:

– Так это он, тот, кто приходил к моей бабушке и требовал у нее рецепт яда.

– Зачем ему искать вас?

Мариетта встала и сделала несколько медленных шагов по берегу.

– Затем, что я знаю секреты моей бабушки, все до одного! Он ищет меня для того, чтобы я поведала ему все о том, что знаю.

– Но ведь яды – это самое обычное дело, – возразил Леон. – Я присутствовал при том, как принцесса Генриетта Английская была отравлена алмазным порошком, которым посыпали вместо сахара поданную ей клубнику.

Мариетта усмехнулась:

– Ее действительно отравили, но вовсе не алмазным порошком.

– Откуда вам это знать? – спросил Леон с нескрываемым любопытством. – Я был тогда при дворе, а вы нет.

– Частицы алмазного порошка или толченого стекла достаточно остры для того, чтобы повредить желудок, но принцесса Генриетта почувствовала бы их, едва ощутив их на языке. Такие вещи годятся для самоубийц, но не для убийц.

Леон сделал еще одну попытку:

– В таком случае отравленной могла быть вода с цикорием. Принцесса не успела поставить чашку на стол, как у бедняжки уже началась агония.

Мариетта посмотрела на него с жалостью:

– Яд, который мог подействовать так быстро, скорее всего был окисью ртути или купоросным маслом. Но я думаю, что принцесса скончалась от естественных причин.

– В таком случае вы единственная во всей Франции личность, которая утверждает это, – вполне благодушно заметил Леон. – И я по-прежнему не могу взять в толк, зачем нашему разодетому приятелю искать вас или вашу бабушку ради яда. Он мог отправиться в Париж. Навестив хотя бы одного из сотни тамошних алхимиков, он заполучил бы все яды, какие пожелает.

– Вы не понимаете, – сказала Мариетта, усаживаясь рядом с Леоном. – Он хотел получить не только рецепт яда. Ему требовалось нечто куда более редкое. – Она помолчала. – Моя бабушка знала рецепты противоядий. Вот за чем он охотился.

– Ни одного такого рецепта не существует, – решительно возразил Леон. – Я жил при дворе достаточно долго и знаю это. Обладатель подобного секрета стал бы самым богатым человеком на свете.

Мариетта грустно улыбнулась:

– Да, это так. Именно потому и убили мою бабушку.

Леон уставился на нее во все глаза:

– Уж не хотите ли вы сказать, что ваша бабушка знала средство, которое делает человека невосприимчивым к ядам?

Мариетта кивнула со словами:

– Потому он и охотится за мной. Другой причины быть не может.

Темные брови Леона сошлись на переносице. Париж буквально кишел разговорами об астрономии, алхимии и колдовстве, и то были опасные разговоры.

– Если она владела таким знанием, то самое лучшее молчать об этом.

Темно-пурпурное марево раскинулось над пустынными просторами полей. Леон тяжело вздохнул. Поблизости не видно никакого укрытия, а лошади совершенно измучены.

– Нам придется спать здесь до рассвета.

Мариетта кивнула.

Едва сгустились сумерки, она улеглась на землю рядом с Леоном. Его плаща было недостаточно, чтобы укрыться обоим, тем более что Леон целомудренно сохранил расстояние примерно в два фута между собой и Мариеттой.

Леон вздохнул еще раз. Да пошла она, эта скромность, куда подальше. Не может же он замерзнуть до смерти.

Он придвинулся к Мариетте и обнял ее одной рукой за плечи со словами:

– Слишком холодно, чтобы спать отдельно друг от друга.

Она не запротестовала, когда Леон привлек ее к себе настолько близко, что можно было различить биение его сердца.

Уже вторую ночь Леон засыпал, вдыхая запах лаванды, который делал светлыми его сны. Близость Мариетты доставляла ему совершенно неуместное чувство радости. Он убеждал себя, что это лишь потому, что он стосковался по Элизе и поневоле привык думать не о белокурых волосах и застенчивых фиалковых глазах, а о глазах ярко-зеленых, в которых негодование так быстро сменяется весельем. Впрочем, успокоил он себя, это уже не имеет значения. Завтра их с Мариеттой пути разойдутся. И он больше никогда ее не увидит.

Мариетта обнаружила, что ей стало намного теплее, когда она обхватила Леона за талию обеими руками, а голову опустила на его широкую грудь. Леон же не выразил протеста по поводу столь приятного положения.