Imagery in Translation. рья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался че­ловеком не глупым

рья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался че­ловеком не глупым, ибо первым из помещиков своей гу­бернии догадался заложить имение в Опекунский Совет: оборот, казавшийся в то время чрезвычайно сложным и смелым. Из людей, осуждавших его, Берестов отзывался строже всех. Ненависть к нововведениям была отличитель­ная черта его характера. Он не мог равнодушно говорить об англомании своего соседа и поминутно находил случай его критиковать. Показывал ли гостю свои владения, в от­вет на похвалы его хозяйственным распоряжениям: «Да-с! — говорил он с лукавой усмешкою; — у меня не то, что у соседа Григорья Ивановича. Куда нам по-английски разо­ряться! Были бы мы по-русски хоть сыты». Сии и подоб­ные шутки, по усердию соседей, доводимы были до све­дения Григорья Ивановича с дополнением и объяснения­ми. Англоман выносил критику столь же нетерпеливо, как и наши журналисты. Он бесился и прозвал своего зоила медведем и провинциалом.

Таковы были сношения между сими двумя владель­цами, как сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в *** университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статс­кой службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай.

Алексей был в самом деле молодец. Право было бы жаль, если бы его стройного стана никогда не стягивал во­енный мундир и если бы он, вместо того чтоб рисоваться на коне, провел свою молодость, согнувшись над канце­лярскими бумагами. Смотря, как на охоте он скакал всегда первый, не разбирая дороги, соседи говорили согласно, что

из него никогда не выйдет путного столоначальника. Ба-

__

Практикум по художественному переводу

рышни поглядывали на него, а иные и заглядывались, но Алексей мало ими занимался, а они причиной его нечув­ствительности полагали любовную связь...

Те из моих читателей, которые не живали в деревне, не могут себе вообразить, что за прелесть эти уездные ба­рышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих са­довых яблонь, они знание света и жизни почерпают из кни­жек. Для барышни звон колокольчика есть уже приключе­ние, поездка в ближайший город полагается эпохою в жиз­ни, и посещение гостя оставляет долгое, иногда и вечное воспоминание.

Легко вообразить, какое впечатление Алексей дол­жен был произвести в кругу наших барышень. Он первый явился перед ними мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображени­ем мертвой головы. Все это было чрезвычайно ново в той губернии. Барышни сходили по нем с ума.

Но всех более заняты была им дочь англомана мое­го, Лиза (или Бетси, как звал ее обыкновенно Григорий Ива­нович). Отцы друг к другу не ездили, она Алексея еще не видала, между тем как все молодые соседки только об нем и говорили. Ей было семнадцать лет. Черные глаза ожив­ляли ее смуглое и очень приятное лицо. Она была един­ственное и следственно балованное дитя. Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отча­яние ее мадам, мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную де­вицу, которая белилась и сурьмила себе брови, два раза в год перечитывала Памелу, получала за то две тысячи руб­лей и умирала со скуки в этой варварской России.