На уроке истории учитель Косолапов объяснял, что в средние века были феодалы – князья, их вассалы – помещики, и крестьяне, которые на всех работали.
На что быстрый разумом Киселев заявил:
– Точно. Как у нас в школе. Директор – феодал. Учителя – вассалы, а мы – крепостные крестьяне.
Учитель Косолапов разбушевался:
– Ничего себе крепостные! Барчуки вы! Живут в хороших квартирах. Им тепло на квартиру доставляют, вместо дров. Воду на квартиру. Для них телевизор изобрели – к ним зрелища на дом приходят. Они лошадь не то что запрячь не сумеют, просто не видели ее никогда! А учителя с ними бьются, в их башки знания впихивают. Да раньше ни один сын императора в таких хороших условиях не рос.
И велел крепостному Киселеву к следующему разу составить режим дня среднего крестьянина средней полосы России в средние века. А еще лучше крестьянки. С учетом топки печки, кормления домашних животных. (Причем не попугайчиков, хомячков и морских свинок, а коров, овец, лошадей, птицы.) С учетом приготовления обеда, стирки и других мелких радостей.
|
|
К следующему разу выяснилось, что жизнь у крестьян средних веков была значительно тяжелее, чем у Киселева. Развлечений практически не было, если не считать работу в огороде – прополку и окучивание. Насчет каникул Киселев явно обходил крестьян. У них были только религиозные каникулы: Ильин день, пасха, рождество, может быть крещенские, и все! А трехмесячных летних и всяких там зимних не было.
Да и в смысле еды сегодняшний крепостной Киселев далеко ушел вперед. В его школьной крепостной столовой был большой выбор блюд. И упитанные крестьяне младших классов за небольшую цену уничтожали продукты не хуже средневековой саранчи. И не только сельские щи да кашу, но и всевозможные пирожные. (Правда, с крестьянским уклоном: в виде корзиночек и картошки.) Особенным спросом, пользовался деревенский средневековый напиток «Пепси-кола».
Что касается быта, модными были средневековые джинсы, карманные магнитофоны с записями народных мелодий и жевательная резинка клубничная рижская.
Короче, жизнь сегодняшних Киселевских крепостных была во много раз лучше. И взрывчатая ситуация среди младших классов угасла. Все сразу успокоились, даже главный вождь всех школьных волнений, неформальный лидер – знаменитый Стенька Киселев.
Глава четвертая
ХЕНДРИКИ ПРИЛЕТЕЛИ
Вот оно – новое воскресенье. Вся меховая мелкота с воплем выкатилась навстречу девочке Люсе. Они ждали ее у самых ворот дачного поселка. Очевидно, о ее приезде они узнали от дежурного по нюхоскопу. Там, на балконе, наверняка дежурил загадочный перебинтованный Мохнурка – победитель игры в залезалки. Потому что его среди встречающих не было.
|
|
Люся и зверята в обнимку пошли в поселок к интернатскому зданию.
Застенчивая белочка в очках сказала Люсе:
– Мой пап приехал.
– Может быть, папа?
– Нет, мой пап! Пап – это же он. Вот он и приехал. А если бы мама, то она приехала бы.
– Вон ее пап стоит! – сказала Фьюалка. – Видите, рядом с Мехмехом.
У дверей в класс, на крыльце, стоял Мехмех в легкомысленной зеленой шляпке с украшениями. А рядом – невысокий, начинающий полнеть белк. В светлом плаще с красиво поднятым воротником.
– Здравствуйте, – шагнул он навстречу Люсе. – Это вам. От папо-мамовского собирания.
Он протянул маленький прозрачный флакончик с зернышками.
– Что это такое? – удивилась Люся.
– Камертоновые семена. Целая музыкальная октава. Их надо посадить в землю и поливать купоросовой водой.
– И что получится?
– Музыка из живых цветов. Они будут тихонечко звенеть от ветра. И играть разные мелодии. Вы очень обрадуетесь.
– Спасибо, большое спасибо, – сказала Люся.
Про свето-музыку она когда-то слыхала. Но про музыку из цветов… Интересно, а бывает дерево-музыка? Наверное, бывает. Тогда, значит, есть и целые лесо-симфонии у них… У кого у них? У меховых интернатников.
– А что такое папо-мамовское собирание? – спросила она.
– Обычный родительский комитет, – пояснил Меховой Механик. – Родители учеников к вам очень хорошо относятся. Интернатники в своих письмах только про вас и пишут.
– Очень хорошее пишут, – сказал улыбчивый пап. – Можно я у вас на уроке посижу? Мне интересно посмотреть, чем живет сегодняшняя молодежь.
– Сидите, пожалуйста, – сухо сказала Люся («Тоже мне, меховой инспектор из роно!») и пошла в директорскую за Получальником.
По Получальнику она выяснила, что неопрошенными в ее классе оставались только хитрющая белочка в очках с первой парты (та самая, к которой приехал пап) и загадочный Мохнурка. Который в Получальнике записан не был. Может быть, он сидит на потолке, в дыре вместе с сиреневотрусовым… трусным… В дыре вместе с Плюмбум-Чоки?
В классе все были на своих местах, и все встали на передние лапы. Причем представитель папо-мамовского собирания сделал то же самое. И парта под ним скрипела.
– Блюм, – сказала Люся через минуту. Все блюмкнулись.
– Кто у меня еще ни разу не был у доски? – спросила Люся, в упор глядя на белочку с первой парты. Ее звали Цоки-Цоки. – Кто еще ни разу не отвечал?
– Мохнурка! Мохнурка! – захлопотала белочка. – Он еще ни разу не отвечал.
– А где он? Он здесь? – спросила Люся.
– Здесь! Здесь! – волновалась белочка. – Он в печке сидит.
Люся удивилась и прошла по классу вдоль стенки с печкой.
– Что он там делает?
Дверца печки раскрылась, и появилась хитрая усатая мордочка. Черная-пречерная, как кусок темноты. Мордочка сверкнула глазами и сказала:
– Я там прячусь.
– От кого?
Дверца снова перелистнулась:
– От света.
И дверца захлопнулась. Люся обратилась к ученикам:
– Кто мне объяснит, почему юный Мохнурка сидит в печке? И почему он прячется от света?
Все интернатники подняли лапы вверх. Даже хулиганистый Кара-Кусек.
– Скажите вы, – попросила Люся Лаковую Молнию. Фьюалка встала из-за парты и сказала:
– Он норный.
Дверца печки приоткрылась на спичечный коробок, и высунулся кусочек носа:
– Я норный. Я очень норный.
Фьюалка продолжала:
– Все норные боятся света. Живут в темноте.
– Очень живут! Очень живут! – забормотал носик из печки.
– Спасибо, – поблагодарила Люся Фыоалку. – Но что же, он все время так и сидит в печке? Или его приносят сюда в чемодане? Или у него есть сюда подземный ход из спальни?
Лаковая Молния разволновалась. Она стала цокать, сокращаться и вытягиваться:
– Его не но-йс-сят в цеймодане. Его в ойсках, в оцках нойсят… Он сам ойски нойсит. Церные.
|
|
– Ношу! Ношу! – прокуковал Мохнурка из печки, как кукушка из часов. – Черные очки. Очень черные.
Разговор запутывался, и вмешался еще один разъяснитель – Сева Бобров. Он так объяснил:
– Девочка Люся, он из кротовых. Они под землей живут. Они темноту любят. А на улице очки носят темные. От солнца.
– Да! – затараторила Цоки-Цоки. – У меня простые очки, стеклянные. А у него черные.
– Где же его очки? – спросила Люся. – Почему он без них?
– Можно я скажу? – закричал ежик Иглосски. – Когда он в залезалки играл, они разбились.
– Очень, очень разбились! – закуковал Мохнурка.
– Его перебинтовали, и он выздоровел, – продолжал ежик.
– А очки перебинтовать не удалось! – горестно высунулся крот из печки, как из справочного окошка.
– А ну, малыш, примерь вот это! – раздался голос с задней парты. Это белочкин пап достал роскошные противосолнечные очки.
Всеволод Бобров взял очки и засунул их в печку. Дверца распахнулась, и оттуда торжественно выбрался наружу упитанный кротенок. Черный-пречерный, и вдобавок весь в саже.
Он подошел к Люсе, протянул ей лапу и вежливо представился:
– Мохнурка Великолепный.
Люся пожала лапу и увидела, что она тоже в саже.
– Вот что, уважаемый Мохнурка, возьмите веник и подметите себя. Потом пойдите на пруд вместе с Бобровым и вымойтесь как надо. После этого мы будем знакомиться.
Мохнурка не стал бунтовать. Он взял веник и стал смахивать на всех сажу.
– Не подметается! – сказал он, пытаясь хлестать себя, как в бане.
– Можно я его подмету? Можно я? – захлопотала белочка. – Я и пропылесосить могу.
– Хорошо, – разрешила Люся. – Берите этого очень норного юношу, отчистите и приведите обратно.
Троица с удовольствием удалилась. А Люся сказала:
– Сегодня мы будем проходить… будем… мы будем разбирать предложение на составные части.
Она сложила руки за спиной и важно зашагала по классу.
– Возьмем хотя бы такое предложение. – Она задумчиво посмотрела на потолок. Там предложения не было… На учеников. Они не подсказывали. На белочного папа… Он сам ждал, что же возьмут? И наконец в окне она увидала. Там было предложение: «Грузовик едет». – Возьмите ваши тетрадки и запишите такое предложение.
|
|
Лохматый Устин в облаках поднял лапу:
– Учительница девочка Люся, а что такое тетрадки?
Люся подумала и вытащила из портфеля тетрадку по английскому и показала ее классу. Только издалека. (Кому хочется вблизи показывать свою тройку за контрольную.)
– Учительница девочка Люся, – сказал Устин, – мы не знали, что это называется тетрадка. Мы называем это – листалка. Бывает листалка в клетку, а бывает в ромбик или в горошек. Какую достать?
Что делать с ромбиковой листалкой или горошиковой, Люся не знала. Но виду не подала:
– Дорогие интернатники, достаньте листалки в клеточку. И возьмите писалки.
Интернатники зашуршали.
– И напишите в листалках такое предложение:
ГРУЗОВИК ЕДЕТ.
Меховые школьники как по команде свесили языки направо и стали писать.
Люся ходила по рядам и смотрела в тетра… то есть в листалки. Каких там только ошибок не было! И «грузАвик», и «кузовик». И было сказано, что он «едИт» и даже что он «йедёт».
Люся спросила:
– Из каких частей состоит это предложение? Пусть ответит ученик Биби-Моки.
Биби-Моки выбрался из-за парты, и стало видно, что он не ученик, а ученица. Потому что Биби-Моки была в ярко-зеленой короткой юбочке.
Она сказала застенчивым голосом:
– Из двух частей. Из действователя и действа.
– Правильно, – сказала Люся. Хотя она впервые в жизни слышала про действователь и действо. Она знала, что есть подлежащее и сказуемое. – А теперь мы расширим это предложение и запишем его так:
СИНИЙ ГРУЗОВИК ЕДЕТ С ДРОВАМИ ПО ДАЧНОМУ ПОСЕЛКУ.
Все ученики снова вытащили языки и заработали. И снова в тетрадях появились «КрузАвики», «пАселки» и даже возник какой-то загадочный «е-дед с дровами».
Отворилась дверь. Интернатники сделали стойку на лапах. Только зря, потому что вошла бригада, брошенная на чистку Мохнурки.
Мохнурка начальственно сказал:
– Блюм!
В этот раз он был чистый, но мокрый. Хоть развешивай его на канате сушить.
«Куда бы его пристроить?» – подумала Люся. На плане в Получальнике Мохнурки не было.
– Есть у вас свое место? – спросила Люся.
– Нет, – ответил крот. – Я сверхнормный.
«Мало того, что он норный, он еще и сверхнормный! – подумала Люся. – Не сажать же его в печку».
Девочка взяла стул и устроила Мохнурку рядом с Иглосски.
– Давайте я тоже буду учитель? – предложил он, подняв на Люсю черные очки. – Я буду ваш заместитель.
– Нет! – рассердилась Люся. – Ты не будешь учитель. Ты будешь отвечатель. Вот видишь, на доске написано предложение:
СИНИЙ ГРУЗОВИК ЕДЕТ С ДРОВАМИ ПО ДАЧНОМУ ПОСЕЛКУ.
– Из каких частей оно состоит? – Люся посмотрела на Мохнурку.
– Из… из… из вот каких. Из грузовика и поселка.
– И все?
– Нет не все. Еще из колес, из кузова, из кабины, из шофера, из дач, из много-много дров…
– Ты ничего не забыл? – ехидно спросила учительница.
– Он шины забыл! – закричал Бурундуковый Боря.
– Еще горин! – подпрыгнул на задней парте тушканчик.
– Какой такой «горин»?
– Который в моторе горит. Без него машина не уедет.
– Нет, дорогие интернатники, это мы с вами никуда не уедем, если так будем предложение разбирать на части. Как мы уже выяснили, в этом предложении есть действователь – «грузовик» и действо, то есть действие, – «едет». В моей людовецкой школе действователь называют подлежащим, а действование – сказуемым. А что можно сказать о слове «синий»? Какой это член предложения?
– Синий, – сказал Мохнурка.
«Сам ты синий!» – чуть-чуть не закричала Люся. Потому что с появлением этой темноты из печки жизнь в классе явно осложнилась.
– Это определение. Это слово определяет, какой грузовик. Описывает его. Рассказывает о нем. Характеризует его. Понятно? – спросила она у красавицы ласки с первой парты.
– Понятно, – ответила ласка.
– Значит, как называется этот член предложения?
– Характеризователь.
– Допустим… Есть еще характеризователи в предложении?
– Есть, – ответила ласка. – Слово «дачный».
– Правильно. А больше нет?
– Больше нет.
– Нет есть! – возразил Мохнурка.
– Да? – удивилась Люся. – Какие же?
– Там дрова березовые. Я сам видел.
– Что ты там видел, не имеет значения. Имеет значение то, что написано на доске. А на доске нет такого характеризователя – «березовые».
Потом Люся задумалась и спросила:
– Каких характеризователей еще нет на доске? Пусть, кто знает, скажет.
– А можно про дрова? – спросил Сева.
– Конечно, можно.
– Они невкусные.
– Почему?
– Потому что березовые. Если бы осиновые, были бы вкуснее.
– Я не пробовала ни осиновых, ни березовых, – сказала Люся. – Но я тебе верю. Еще что мы можем сказать о грузовике и о поселке? Вот вы скажите, – обратилась она к Биби-Моки. – Хотя бы про шофера. Что мы можем про него сказать?
– Что он холостой.
– Почему? – удивилась Люся.
– Потому что он дрова возит.
Люся так удивилась, что не знала, что и сказать.
– А что? Она права, – вмешался Цоки-Цокин пап. – У нас на дрова всегда молодежь бросают. И на уголь. И на снег. А солидные водители возят дорогие товары. Я, например, хендрики вожу.
Люся поняла, что она скоро запутается в хендриках, дровах и холостых грузовиках. Она сказала:
– Все. У нас хватит характеризователей. Теперь мы вставим их в предложение. Вот что получится:
СИНИЙ И СИЛЬНЫЙ ГРУЗОВИК С МОЛОДЫМ ХОЛОСТЫМ ШОФЕРОМ ЕДЕТ ПО ДАЧНОМУ ПОСЕЛКУ С БЕРЕЗОВЫМИ НЕВКУСНЫМИ ДРОВАМИ.
Прогудел начинальник.
В кабинете директора белочкин пап подошел к Люсе:
– Я просто восхищен вами. Вы так хорошо все объясняете. – Он повернулся к диру: – Оказывается, предложения состоят из дров. А солидные люди возят хендрики.
– Кстати о хендриках, – сказал дир Люсе, – вы сегодня получите аванс. А сейчас я хочу вас угостить.
На столе стоял поднос с фруктами горкой. Фрукты были какие-то неведомые. Они были фиолетовые и напоминали баклажаны. Баклажаны, опоясанные застежкой «молнией».
Если «молнию» потянуть, появлялась земляничного цвета мякоть. По вкусу – смесь ананаса с грецким орехом. И непонятно было: то ли их упаковывают в кожуру с «молнией», то ли они так и растут.
Внутри была глубокочерная косточка.
Дир и белочкин пап эти косточки прокалывали специальными спицами.
– А то они высыхают, сжимаются и начинают взрываться, – пояснил Меховой Механик.
– И как? – спросила Люся. – Сильно?
– Очень сильно. Они выплевывают темноту. Получается такая черная клякса метров на двадцать.
– Поэтому косточки мы малышам не даем, – сказал пап Цоки-Цоки. – Плоды даем, а косточки вынимаем.
– Они их держат в воде, – объяснил директор, – а потом вынимают, сушат и устраивают взрыв.
– Объясните, как они это делают, – попросила Люся.
– Да очень просто! – сказал пап. – Они их высуси… вышуси… То есть сушат и везде раскладывают. Как эти семена начнут взрываться! Кругом ночь и никаких занятий. Мы тоже в молодости так делали.
– А как эти фрукты называются?
– Жахтрили, – ответил дир. – А семена называются жахты.
В это время подошли ученики и выстроились в очередь у окна. Белочкин пап стал выдавать им жахтрили и отбирать у них косточки. А Мехмех отозвал Люсю к себе за стол для серьезного разговора.
– Уважаемая Люся. У нас к вам два дела, – начал директор. – Скажите, пожалуйста, что такое комиссия из области?
– Не знаю, – ответила Люся. – А что случилось?
– Сегодня утром к нам пришла одна женщина. Она сказала, что она – товарищ Клюева и что она – комиссия из области. Она спросила, есть ли у нас выписка о нашем создании? Кому мы принадлежим – Министерству просвещения или Министерству пушной промышленности? И просила подготовить все документы. Вы не знаете, как это сделать?
– Не знаю, – сказала Люся.
– Еще она посмотрела учеников и сказала, что они не соответствуют инструкции. Как нам быть?
Люся подумала, что учеников, наверное, надо постричь и одеть в школьную форму. А может быть, в спортивную. Тогда они будут немного соответствовать. Но не решилась сказать это Мехмеху.
Люся ответила строго:
– Я не знаю, как быть. Я с папой посоветуюсь. Он у меня журналист и все про инструкции знает.
– Очень хорошо, – сказал дир. – Этим вы поможете. Теперь второе дело. Девочка Люся, у вас есть деньги?
– Есть. Один рубль.
– А много денег? Чтобы купить двойной домашний говоритель?
Люся сразу догадалась, что это телефон.
– Столько денег у меня нет. Но если очень надо, я попробую достать.
– Нам обязательно нужно купить один говоритель И провода. Пожалуйста, отмените урок и поезжайте в город в магазин. Выручите нас, девочка Люся. Мы вам потом все объясним.
– Прямо сейчас ехать?
– Сейчас.
– Но пока я съезжу туда и обратно, вечер будет.
– Очень нужно, девочка Люся.
Люся не стала миндальничать и любопытствовать. Наверное, телефонный аппарат был нужен Меховому Механику не на шутку.
У Киры Тарасовой были общественные деньги. Собранные на посещение Большого театра. А так как посещение откладывалось из-за трудностей с билетами, все понемногу пользовались этими деньгами, как подпольным банком.
Около выхода из поселка Люсе попался какой-то мрачный охотник с ружьем.
«Зачем ружья выдают мрачным людям? – подумала Люся. – Надо, чтобы выдавали только веселым».
Но тут же она поняла, что веселым людям ружья не нужны. Им и так хорошо, веселым людям. Без ружей.
…Кира Тарасова минут двадцать выпытывала у Люси, зачем ей деньги.
– Мне надо купить телефонный аппарат.
– Может быть, югославскую сумку? Или шведские колодки в обувном магазине?
– Честное слово, телефонный аппарат.
– У тебя же есть.
– Это не мне. Это одному знакомому.
– Он в каком классе?
– Он – директор.
– Красивый? Брюнет или блондин?
– Он полосатый. Одна полоса блондин, одна – брюнет. В одном месте, на затылке, немного лысик.
Тут Кира Тарасова восстала:
– Если ты мне не скажешь, что ты хочешь покупать, я тебе не дам общественные деньги.
– Возьми свои общественные деньги, – сказала Люся. – И пойдем в магазин «Орбита». Ты увидишь, что я буду покупать.
Кира Тарасова долго мурзала по разным местам – доставала деньги из потайных углов и тряпочек. Наконец она насобирала шесть общественных трешниц и три общественных металлических рубля. И девочки вышли из дома.
В магазине «Орбита» им не очень обрадовались. У продавцов были более важные дела, помимо продавания и обслуживания. Какая-то охватила их общая задумчивость. Осенняя. Но после определенной настойчивости со стороны Люси, а главным образом Киры, телефонный аппарат им продали. И большой моток проводов.
Теперь Кира поняла, что деньги нужны для телефона. Но не успокоилась, а даже наоборот:
– Где ты его будешь ставить?
– Это у меня в дачном поселке. Поехали, и все увидишь.
Кира никогда в жизни не встречала блондино-брюнетика, а местами лысика. Но ехать она отказалась:
– Из-за какого-то полулысика ехать за город на ночь глядя! Поезжай одна.
И Люся отправилась одна.
Ехать в электричке было еще туда-сюда. На станции в это время было совсем неуютно. Дул ветер и страшно качались фонари. Они швырялись в разные стороны темнотой.
Люся оказалась единственной пассажиркой, сошедшей на платформе. И тут ее ожидал сюрприз.
Вдруг засветились, засверкали фонари. И вся меховая орава высыпала навстречу девочке. Они схватили Люсю под руки и потащили к совершенно необыкновенного вида машине. С одной стороны, машина была старинная, окнастая, как карета, с ненужными медными и никелированными штучками. С другой – в ней чувствовалась какая-то неведомая сила, непривычной мощности двигатель.
Меховой Механик открыл перед Люсей дверцу и сел рядом с ней на заднее сиденье. За рулем был важный-преважный Цоки-Цокин пап. Рядом с ним сидела сама Цоки-Цоки.
Интересно, что руля в машине не было. В руках, то есть в лапах, Цоки-Цокиного папа была коробочка с круглыми ручками и блестящими рычажками.
Пап тронул один рычаг, и включились мощные фары. Как будто рядом ехали две электрички. Все стало белым.
Пап тронул другой рычаг, в машине что-то мощно и бесшумно заработало, закрутилось. И она тронулась.
Меховая ребятня бежала следом, размахивая фонарями. И даже ветер и плохая погода отступили.
Машина повернула с дороги к воротам поселка. Вдруг поворачивающийся луч света выхватил из тьмы человека. Он был с ружьем.
Человек метнулся в сторону, пытаясь выскочить из луча, но упал. Кажется, сейчас машина налетит на него. Будет удар…
Но машина резко дернула носом и, взмыв, проплыла над упавшим. Внизу под днищем что-то брякнуло.
Отъехав метров десять, белочкин пап выпрыгнул из висящей над дорогой машины и достал ружье, прилепившееся снизу.
– Электрическое притягивание, – пояснил он Мехмеху.
Переломил ружье, вынул из него патроны, а ружье положил на дорогу.
Машина снова тронулась. Человек остался сидеть на земле. При этом он ругался злыми словами.
Когда подъехали к интернату, мелкота обсыпала Люсю:
– Вы видели Темнотюра? Вы видели Темнотюра?
– Видела, – ответила Люся. – Это и есть Темнотюр?
– Да.
– Он очень нападательный, – сказал Сева Бобров.
– Мехмех велел даже добродуши и забыванты включить на полную силу, – добавил Иглосски.
– Что это такое – добродуши и забыванты?
Мелкота задумалась.
– Это такие добродуши и забыванты, – объяснил Иглосски.
– Это такие добродуши и такие забыванты, – еще подробнее растолковал Сева.
Меховой Механик позвал Люсю в кабинет, и она так ничего и не поняла из объяснений Севы и Иглосски.
– Девочка Люся, – сказал дир. – Мы вам очень благодарны за говоритель.
– Очень-преочень! – добавил белочкин пап.
– А теперь посмотрите, пожалуйста, сюда. – Он раздернул шторы на стене. – Это карта дачного поселка.
С трубкой во рту и с важной походкой Мехмех был очень внушителен и напоминал не очень крупного военного руководителя.
– Покажите, пожалуйста, на карте дома, в которых есть телефоны.
Люся задумалась:
– На станции есть телефон у кассирши. Еще два автомата на Москву – за платформой. Один автомат вот здесь, около правления. Он, правда, плохо работает. В самом правлении есть телефон. На зиму его переносят в дом сторожа. Есть еще телефон вот в этой даче, у замминистра газового хозяйства.
Все указанные объекты Меховой Механик отметил крестиком. Белочкин пап тоже хлопотал у карты, заглядывая через плечо дира.
– Большое спасибо, девочка Люся.
– И от всего папо-мамовского собирания спасибо, – добавил пап.
– Теперь вам пора домой, – сказал директор. – Каретный перемещатель мы брать не станем. Он слишком велик… Я просто дам вам провожатых из интернатников покрепче. Они вас проводят до станции. Хорошо?
– Большое спасибо, дир.
– Вот вам на дорогу. – Он протянул девочке фиолетовый жахтриль. – Угощайтесь.
– До свидания, дир. До следующего воскресенья. – Она улыбнулась Цоки-Цокиному папу: – До встречи.
Как только она вышла на крыльцо, на ее руке повис Мохнурка Великолепный. Он был прекрасным сопровождающим в ночное время. Потому что в темноте видел лучше, чем днем. Больше никого не было. Они шли вдвоем.
Правда, потом у станции оказалось, что были Снежная Королева и Лаковая Молния. Просто они бесшумно скользили спереди и сзади, как невидимое прикрытие.
А Мохнурка болтал, что ему кажется, что Мехмеху кажется, что, кажется, есть какая-то опасность для интерната. Со стороны Темнотюра и проверяльщиков. И что Мехмеху это кажется зря. Потому что погода прекрасная, особенно ночью. Темнотюр просто пьяница. И вся его компания такая. А выясняльщики просто выясняют и проверяют.
На станции Люсина охрана спряталась в темень.
Подошла электричка.
В пустом вагоне было тепло и уютно. Две бабушки вязали на спицах. Люся пристроилась к ним и задремала.
Жахтриль она решила не есть. А показать завтра в школе своей задушевной подруге Кире Тарасовой.
Междуглавие четвертое
ТАМ МОХНУРКА, ЗДЕСЬ КИСЕЛЕВ
С жахтрилем вышла история.
Люся вынула его из сумки с учебниками и положила в стол. И пошла к ребятам. А когда вошла в класс на урок, жахтриля не было.
– Кто взял жахтриль? – спросила она у Киры Тарасовой.
– Не знаю, не знаю, – сказала Кира. – Я видела здесь только фиолетовый кошелек, набитый вареньем.
– И где он?
– Его Киселев у меня выхватил.
– Эй, Киселев, отдай жахтриль!
– Нет у меня.
– Отдай, тупица.
Люся допустила ошибку. Потому что разозлилась. Киселев разозлился еще больше:
– Сама ты тупица! Брюква несчастная!
– Я вижу, на третьей парте бушуют страсти, – сказала, входя, учительница Ирина Вадимовна. – Поэтому я прошу Брюкину пойти к доске.
Люся безрадостно отправилась за отметкой. Урока она не выучила.
– Если я правильно помню, – сказала Ирина Вадимовна, – мы проходили склонение числительных. Прошу просклонять «полторы бочки варенья».
Люся горестно начала:
– Именительный – кто, что? Полторы бочки варенья. Родительный – кого, чего? Полторы бочки варенья. Винительный – кого, что? Полторы бочки варенья. Творительный – кем, чем? Полторем бочкем вареньем. Предложный – о ком, о чем? О полтором бочком варенья.
«Что-то я не так делаю», – поняла Люся под конец. Потому что у нее все расплылось, появились какие-то загадочные бочкомы и полторемы.
Что такое домком, Люся знала. Это домовый комитет. А что такое бочком? Это комитет по бочкам?
– Блистательный ответ, – сказала учительница. – Я буду вам очень благодарна, если вы все это запишете на доске.
Люся стала записывать полторемы и бочкемы, Ирина Вадимовна сказала:
– Получается так, что дикий человек пришел сюда в класс и пытается изъясняться на малознакомом русском языке. «Чем вы гордитесь?» – «Полторой бочкой варенья». – «Чем, чем?» – «Полторем бочкем». Прэлестно!..
– Кто скажет, как правильно? – спросила учительница у класса. – Ну-ка, Тарасова, чем мы гордимся?
– Полторами бочками варенья.
– Спасибо. Тоже дикая девочка. Не полторами, а полутора. Неужели так трудно запомнить одно простое правило. В именительном, винительном пишем полторы. В остальных падежах мы пишем полутора. Садись, Брюкина, два.
Невеселая девочка-учительница Люся побрела на свое место. Она еще таила надежду, что Ирина Вадимовна не поставит двойку в Большой Бумажный Получальник. Но Ирина Вадимовна вписала туда эту несчастную получалку.
Более того, она еще попросила у Люси малый домашний получальник, то есть дневник, и вписала двойку туда.
Зато когда Люся вернулась за парту, она увидела в столе жахтриль. Половина содержимого в нем была на месте, а половина была аккуратно срезана ножом. И не было самого главного – жахта. То есть косточки.
Жахт оказался очень удобной штукой. Он был каплевидной формы и скользкий. Если зажать его между пальцами и надавить посильней, он мог выскочить как из пушки и шлепнуть кого-то в лоб со страшной силой. И еще рикошетил в соседа.
– Бьем по Трофимову и в угол к Спальникову! – сказал Киселев и щелкнул косточкой.
Косточка скользнула по затылку Трофимова, изменила направление и шлепнула Спальникова в щеку, Спальников тотчас же схватил косточку, облизал ее и выстрелил в Киселева.
– Отдай! – закричала Люся Киселеву. – Отдай, а то как тресну!
– Она, видите ли, треснет! – сказал Трофимов. – Она, видите ли, хрустальная! Девочка-ваза!
– Девочка-ваза! Девочка-ваза! – подхватил Киселев. – Ваза наподобие унитаза. – И он запрятал косточку в карман.
«Ах, так! – подумала девочка-ваза. – Не буду у тебя отбирать жахтриль! Посмотрим, что выйдет».
И вот что вышло.
Шел себе Киселев из школы. Банку гуталинную гонял. Шел и радовался. Как маршал в отпуске.
Как раз автобус подъехал, двери открыл. И не надо Киселеву в автобус. И денег нет. И едет автобус в другую сторону. И все равно Киселев – прыг туда! Как хорошо проехать мимо зоопарка! И места свободные в автобусе есть. Так и приглашают.
Едет Киселев, Москву осматривает. Все ли в порядке? Все ли пешеходы идут куда надо? Все ли памятники на местах правильно стоят?
А билета Киселев не берет.
Ликует, радуется. Как маршал в отпуске.
А тут контролер появился. Откуда он возник, опытный Киселев не понял. Такое впечатление, будто он шапку-невидимку снял и сразу перед Киселевым вырос. Который в это время расслабился и за порядком в городе следил.
– Ваш билетик.
Засуетился опытный Киселев, стал по карманам шарить, на пол смотреть:
– Где-то тут он только что был.
Да контролер тоже, видно, опытный попался, бывалый:
– Был, да сплыл. В таком случае тоже штраф платят.
Ничего не нашел Киселев. И взял его контролер за руку и вывел из автобуса милиционеру сдать.
Милиционер посмотрел на Киселева и говорит:
– Давай дневник. Если есть пятерки, отпустим тебя. Если нет, придется родителей вызывать.
Но контролер не согласен:
– При чем тут родители? При чем тут пятерки? Если он без билета ехал, пусть штраф платит – три рубля.
Милиционер задумался и возразил:
– А при том, что этот молодой человек такой большой денежной бумажки и в глаза не видел. Три рубля – шутка ли! Какого они цвета?
Киселев не помнил, какого они цвета, но очень боялся сказать правильно.
Тут на его счастье в кармане у него что-то как жахнет! Даже дырка сбоку получилась – брюки продырявились.
И выскочила на улицу большая черная… как бы это сказать… клякса не клякса, дырка не дырка. В общем, небольшая ночь. Местного значения. Метров на двадцать в диаметре.
Милиционер хвать Киселева за руку. Контролер – хвать.
Вся улица замерла. Машины, пешеходы и троллейбусы – все остановились.
А когда тьма рассеялась, на середине тротуара стоял контролер и держал за руку милиционера. Стоял милиционер и держал за руку контролера. А Киселева не было.
Испарился. Изжахтрился.
А три рубля, между прочим, зеленого цвета.
Междуглавие пятое
ПАПО-МАМОВСКОЕ СОБИРАНИЕ В ЛЮСИНОЙ ШКОЛЕ
Учительница Ирина Вадимовна вела родительское собрание. Папо-мамовское собирание, говоря по-интернатски.
– В общем, если не принимать во внимание успеваемость, наши ребята учились хорошо. Что касается поведения, здесь хвастать нечем. Спальников принес в класс будильник. На всех уроках его стал заводить. Между прочим, когда у него спросили, откуда у него возникла такая идея, он сказал: от папы. В молодости папа с друзьями так поступали. Они всем классом приносили в школу будильники и звенели. Я очень благодарна товарищу Спальникову-старшему за наставления сыну. Они сильно облегчают нам учебный процесс. Но мне помнится, в послевоенные годы кое у кого из детей и патроны в карманах встречались. И если товарищ Спальников найдет в своих архивах гранату, пусть он не дает ее сыну в школу. Нам здесь только противотанковых гранат не хватает. Теперь о Карине Мариношвили. У меня такое ощущение, что она в школу ходит, как на танцы. Зато на танцы ходит, как в школу. Когда она собирается на школьный вечер, она серьезная девочка, вдумчивая и танцует на вечерах, как десятиклассница. А когда она идет на арифметику, она не готова, несобранна, уроки не учила. Единственно, что ногти накрасит и брови. И туфли наденет на высоком каблуке. Но для учебы этого мало. И если родители Карины такие обеспеченные люди, не надо это демонстрировать в школе. У девочки есть шуба. Французские сапоги. Затемненные очки на пол-лица. У нас сейчас не каждая учительница может так одеваться, как она. А о детях и говорить нечего. Кто здесь из родителей Мариношвили?
– Из родителей никого нет. Есть из бабушек. Это я.
– Вам не кажется, что вы балуете девочку? – спросила Ирина Вадимовна. – Вы где работаете?
– В Большом театре.
– Это и заметно. Ваша внучка ходит в школу как из дома моделей. Не каждая семья может так зарабатывать. Не надо все это выставлять напоказ.
– Да я уборщицей работаю! В Большом театре полдня пыль вытираю, полдня в Торговой Палате. И еще успеваю вечернюю смену в Госплане прихватить. Там знаете как мусорят? У меня заработок небольшой.
– А почему девочка так одета?
– Она говорит: «Не купишь шубу, в школу ходить не стану. У нас все в шубах ходят. А туфли на высоком каблуке просто заставляют носить. Если каблук меньше трех сантиметров, его отламывают. Я, – говорит, – в нашей школе, как золушка. Самая неприхотливая». Поэтому я и стараюсь для внучки. И еще она говорит, что их школа показательная. Их иностранцам все время показывают. И приезжающим из других городов.
Родители остальных учеников задумались. Много неожиданного и полезного узнали они из сообщения Карининой бабушки.
Встал папа ученицы Катялушиной… То есть Кати Лушиной:
– Вам хорошо, – замахал он руками точь-в-точь как это делала его дочка, – вы на трех работах работаете. Да в таких учреждениях. А я всего лишь кандидат наук. В авиационном институте. Я за вашей Кариной не угонюсь. Где я ей, своей дочке, французские сапоги куплю? Если я их жене купить не могу.
– Недавно в ГУМе были! – раздался чей-то жаркий шепот с задней парты. – Любые размеры.
– Не подсказывайте! – сурово остановила чью-то маму Ирина Вадимовна. И продолжала собрание: – Вы просто губите вашу внучку, бабушка Мариношвили. Не надо подметать так много учреждений ради одной, даже самой лучшей ученицы. А ваша Карина к тому же и учится ужасно. Вы ее избалуете, а как она всю остальную жизнь будет жить? Без вас? Без вашей метелки?
– А меня другое волнует! – встал дедушка Киры Тарасовой. – Я чего у своей не спрошу, она мне в ответ: «Ты, дедушка, этого не поймешь». Я ее в поход зову по военным местам, она говорит: «Я люблю военные места, но только вместе со всем классом». А когда они всем классом собираются, она говорит: «А зачем, дедушка, ты нам нужен? Нам и без тебя хорошо». В общем, не наше поколение растет, чужое. Мы с таким поколением ничего не построим. Не любят они нас, не уважают и не ценят.
Потом пришла завуч Эмилия Игнатьевна. Она поставила перед родителями много задач. Родители должны были убедить детей учиться. Должны были рассказать им, что без дисциплины и арифметики сейчас в нашей стране ничего не достигнешь. И главное, она просила приучить детей к труду.
Она очень убедительно и правильно говорила:
– Сейчас даже подсобный рабочий в овощном магазине обязан в науке разбираться, в разных микробах и бациллах.
Тут встал папа Спальникова:
– Это правильно. Вот у нас в овощном магазине недавно такая бацилла пробежала с картошкой в зубах – до сих пор разобраться не можем: то ли это картофельная крыса, то ли кто-то свою собачонку картошку воровать научил.
– Может, это кошка была с мышонком? – оторопела Эмилия Игнатьевна.
– Какое там кошка с мышонком! Другие люди эту чучелу еще раз видели. Она с соленым огурцом бегала. И уже зеленая была, как скамейка, и с рожками. В краску, наверное, вляпалась.
– Вы эту проблему с учителем зоологии обсудите! – сказала Эмилия Игнатьевна. – Только я думаю, у вас в магазине производственная дисциплина хромает. Если у вас в рабочее время всякая живность с огурцами в зубах носится.
В общем, все твердо решили, что дети воспитываются еще недостаточно хорошо. Не очень внимательно слушают учителей и родителей. Только не выяснили, кто же в этом виноват – школа или дом. (Что касается меня, я считаю, что родители больше отвечают за детей. Они ведь целых пять лет ребенка воспитывают до школы. – Примечание автора.)
Глава пятая
МЕХОВАЯ ОЛИМПИАДА И МЕХОВОЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ
Наконец-то воскресенье, утро.
Учительница-девочка Люся собиралась в свой интернат.
Она еще раз проверила сумку: не взяла ли она с собой какую-нибудь школьную тетрадку или, что еще хуже, дневник. Мало ли что. А вдруг там двойка есть. А интернатники случайно заметят. Нет, она не должна подрывать свой авторитет случайной неуспеваемостью. «Пусть они думают, что она круглая пятерочница.
– Мама, я пошла!
Мама оторвалась от…
Мама оторвалась от…
Если сказать: «От телевизора» – это будет одна мама. «От книг и тетрадей» – другая. Ведь сегодня воскресенье. И от чего человек отрывается, такой он и есть.
Мама оторвалась от…
От чего же она оторвалась?
От коллекции марок? От микроскопа? А может, мама собирала настольную яхту?
Да нет. Она просто читала журнал. Она подняла голову и спросила:
– И надолго? И куда?
– На занятия в школу.
– Что за странная у тебя школа? – воскликнула мама. – В понедельник тебя туда не отправишь. А в воскресенье тебя как магнитом затягивает.
– Чем ты там занимаешься? – спросил отец, оторвавшись… от швейной машинки.
– Поведением и русским языком, – ответила Люся.
– Хорошо. Только приходи не поздно. В прошлый раз мы с мамой испереживались.
– Хорошо, папа.
– Или хотя бы звони! – И снова наклонил голову к столу. А потом он крикнул маме: – Все. Готова твоя машинка. Можешь шить сколько хочешь.
И машинка застрекотала на целый день: ж-ж-ж-ж-ж! тр-тр-тр!
По дороге от станции к поселку интернатники в этот раз не встречались. Встречались какие-то потрепанные взрослые. Какие-то неприкаянные типы. Наверно, друзья Темнотюра.
«Может, тут пивную палатку открыли? – подумала Люся. – Может, пивные ларьки стали выносить за черту города? Как вредное производство?»
Хорошо еще, что эти были в благодушном настроении. Нюхали цветы и улыбались.
И вот любимый поселок.
За воротами меховая мелкота неторопливо кипела. Самые активные даже прыгали на бетонный решетчатый забор навстречу Люсе и пробегали по нему несколько шагов.
Люся вошла в калитку, и на ней сразу повисли Сева Бобров, Иглосски, Бурундуковый Боря и Цоки-Цоки.
Устин Летящий в Облаках и Биби-Моки старательно улыбались в стороне, как Люся их учила. Они так сверкали зубами, будто к ним пришла врачебная зубосмотрительная комиссия. Все вместе пошли к интернату.
Дир встретил Люсю на пороге школы. Он вручил ей Главный Бумажный Получальник.
– Учительница Люся, зайдите ко мне после занятий. Я дам вам хендрики. В прошлый раз мы забыли в суматохе.
На его шляпе с украшениями были явные изменения. Там появились ягоды. То ли шляпная клумба постепенно давала урожай. То ли Меховой Механик украшал ее в соответствии с сезоном.
Так или иначе, Люся была рада ему, его шляпе и всем, всем, всем ученикам. Как ей хотелось, чтобы ее школьные друзья, ее бестолковый раздрызганный класс побывал здесь. Поучился бы у этих зверюшек дружелюбию и старательности.
«Обязательно приглашу сюда Киру Тарасову, – решила Люся. – Пусть свой «правдизм» преподает. Из ее правдизма такой сочинизм получится – лучше не надо».
– Хорошо, дир, я зайду. – Она обернулась к ученикам: – Прошу всех в класс.
Раздался рев начинальника.
Интернатники бросились в класс. И даже застряли в дверях. Некоторое время они колыхались такой живой шторой, а потом провалились внутрь.
И ни стука не было, ни грохота. Если бы Люсин класс так вот вывалился из дверей, одних ботинок бы разлетелось штук двадцать. А шум был бы такой, как будто экскаватор буксует.
Ученики стояли на своих партах на передних лапах, стараясь повернуть голову в сторону Люси.
– Блюм! – сказала Люся.
Они блюмкнулись и засветились от радости. Люся осмотрела класс:
– А где Мохнурка Великолепный?
– Я здесь! – послышался голос сверху. Из ПлюмбумЧокиной дыры высунулась усатая мордочка.
– Почему ты там?
– Меня сюда Мехмех посадил. Он сказал, что от меня внизу слишком много шума.
Чем-то Мохнурка напоминал страдательного Киселева. Тот тоже вечно шумел во всех местах, и его всегда куда-то запихивали. В угол, в пустой класс, во двор подметать.
– К доске пойдет Цоки-Цоки, – сказала Люся. – Она еще ни разу не отвечала.
Цоки-Цоки вышла, глядя в пол, и тихо сказала:
– А у нас вчера комиссия была!
– Комиссия? – удивилась Люся.
– Да! Да! Да! Комиссия! – закричали интернатники. – Большая.
– Они на машине приехали. Две строгих тети и один добрый дядя.
– И что они делали? – спросила Люся.
– Можно я скажу? Можно я скажу? – закричал сверху Мохнурка. Он настолько высунулся, что висел уже только на задних лапах.
– Нет, нет! Пусть скажет Фьюалка.
Ласка поднялась из-за стола и, как всегда, коротко и толково ответила:
– Они все осмотрели. А потом ушли к Мехмеху. И там разговаривали с ним и с дядей Костей. Мы не знаем, о чем они разговаривали.
– А я знаю! – кричал Мохнурка. – Я под домик подкопался и все слышал.
– Подслушивать нельзя! – строго сказала Люся. – Это плохо и неудобно.
– Очень плохо, очень неудобно! – согласился Мохнурка. – Потому что там земля мокрая. Но все-таки можно,
– И о чем они говорили?
– Они спрашивали: кто открыл здесь звероферму? Этот интернат от цирка или от кино? Почему звери разговаривают? Может быть, это научная военная лаборатория? И все время говорили: «Дайте нам выписку из решения». И добавляли: «Надо устроить большую проверку».
– Это все очень интересно, – сказала Люся голосом любимого завуча Эмилий Игнатьевны. – И все же мы продолжим урок. Уважаемая Цоки-Цоки, напишите такое предложение: «Маленькие звери не хотят большой проверки».
Цоки-Цоки стала писать. Она прижимала уши, высовывала язык. Всячески старалась. Вот что у нее вышло:
Маленькие звери НЕ ХОТЯТ (ХОТЯТ)
БОЛЬШОЙ ПРОВЕРКИ.
Люся спросила:
– Почему слова «маленькие звери» написаны маленькими буквами?
– Они же маленькие.
– А почему «не хотят (хотят)»?
– Потому что все-таки немножко хотят. Интересно – что такое большая проверка?
– Хорошо. А теперь напиши такое предложение: «Котик, кот и котище построили домик, дом и домище».
Цоки нацарапала на доске слова «котик», «кот» и «КОТИЩе» разных размеров. Такие, как «домик», «дом» и «ДОМИЩе». По нарастающей.
– Так я и думала, – сказала Люся. – Дети… то есть звери… то есть дорогие интернатники, запомните одно грамматическое правило: «В русском языке все слова пишутся в одном размере».
Это правило она придумала на ходу.
Вошел дир и внес блюдо с кочерыжками. Интернатники помчались хватать их. Сверху ссыпался Мохнурка в черных очках и захрумкал капустой.
А Плюмбум-Чоки не вылезал.
– Почему Плюмбум-Чоки не берет кочерыжку? – спросила Люся. – Он что, заболел?
– Нет, – ответил дир. – Он ест только эвкалиптовые листья. И ничего другого.
– У нас в аптеках они бывают.
– Купите, пожалуйста, для нас, – попросил Меховой Механик. – Чтобы у нас был запас.
Бурундуковый Боря потянул Люсю за руку:
– Девочка Люся, девочка Люся, давайте устраивать игры на свежем кислороде.
– Давайте, – согласилась Люся. – Мы устроим большие спортивные соревнования.
Она вытолкала интернатников на участок:
– Внимание! Внимание! Прошу всех построиться. Сейчас у нас будет небольшая осенняя олимпиада. Мы узнаем, кто самый ловкий.
Люся приказала интернатникай строиться по росту. Это было очень сложно для них. Потому что они никак не понимали – кому стоять впереди, кому сзади.
– Ну и что, что ты выше! Зато я старше.
– А у меня в большой разлинованной Хвалюндии ни одной плохой получалки нет.
– При чем тут твои получалки? Главное – рост!
– А я вон какой большой стал. Смотри.
– Ты на кирпич залез. Это не считается.
Впервые Люся поняла, что они могут разговаривать и на каком-то другом языке. Потому что у них иногда проскакивали отдельные трескучие слова и даже целые скрипучие предложения. В азарте, раньше такого не было.
– Я тебя сейчас как тресну палкой! Вот ты и узнаешь, кто выше, – говорил Иглосски Боброву.
– Девочка Люся! Девочка Люся! – кричал Мохнурка. – А уши считаются? Цоки-Цоки вон какая маленькая, а уши у нее до неба!
Наконец Люся выполнила эту сложную работу. Впереди стояли рослые интернатники и интернатницы: Биби-Моки, Устин Летящий в Облаках, Снежная Королева. В середине были Фьюалка, Кара-Кусек и Сева Бобров. В конце скакала всякая мелкота: Мохнурка, Цоки-Цоки, Иглосски и Бурундуковый Боря.
– Сначала мы будем прыгать в длину, – сказала Люся. – Вот здесь дорожка для разбега. А прыгать будем сюда. Это яма для прыжков. Только надо ее немного вскопать.
Интернатники смотрели на Люсю, как солдаты на генерала во время парада.
– Милый Устин, – попросила она. – Принесите лопату. Мы взрыхлим землю, чтобы малыши мягко шлепались.
– Зачем лопатка? – возразил Устин. – Мы сейчас лапами взрыхлим.
Интернатники бросились на яму, как на врага. И заработали лапами, так что песок во все стороны посыпался. Через минуту площадка для приземления была взрыхлена и просеяна, как хороший огород у мичуринцев-юннатов.
– Прекрасно! – сказала Люся. – Начинаем прыжки. Первым прыгает самый маленький – Мохнурка Великолепный.
– Но Мохнурки не было.
– Где Мохнурка? – спросила Люся.
– Он в яме, – ответил Иглосски. – Землю взрыхляет. Он еще не вылез.
И точно – из песка вынырнул на поверхность Мохнурка. И очумело посмотрел по сторонам.
– Он решил, что будут прыжки в глубину! – сказал Снежная Королева.
Все засмеялись. А Мохнурка вылез, сел на песок и вдруг заплакал.
– Ты чего?
– Я очки потерял!
Интернатники бросились к яме и стали ее рассматривать. Очков не было.
– У тебя есть запасные? – спросила Люся.
– Нет! – рыдал Мохнурка. – Это совсем последние были.
Кара-Кусек отозвал в сторону Снежную Королеву. И они стали шептаться.
– Мы знаем, что делать, – сказал тушканчик. – Нужно принести нюхоскоп.
– Пусть Биби-Моки принесет! – добавил горностай.
Биби-Моки, не торопясь, пошла за нюхоскопом. Все стояли, как почетный караул.
Вот Биби-Моки вернулась. Установила штатив. Сначала направила трубу на Мохнурку, понюхала его, а потом на яму. И стала по яме водить.
– Здесь, – сказала она.
Мохнурка ринулся в то место, куда была направлена труба, и стал рыть землю. Секунда – и вылетели прекрасные черные очки.
Батюшки! Сейчас они плюхнутся на кирпичную дорожку! Разобьются!
Но тут неярко сверкнула молния, и Фьюалка приземлилась с другой стороны ямы с очками в лапе.
Биби-Моки не спеша понесла штатив в ночевальню. А Люся сказала строго:
– Продолжаем занятия. Первым будет прыгать Иглосски.
Ежик разбежался, и прыгнул. Он приземлился совсем рядом с доской. Плюхнулся, накрывшись дребезжащими иголками. Люся вбила колышек в землю рядом с его рекордом.
Зверюшки переживали и радовались. И очень серьезно прыгали. Прыгнул Бурундуковый Боря, Сева Бобров и другие юные спортсмены. Немного они обошли ежика Иглосски. Но вот очередь дошла до Кара-Кусека. Он разбегаться не стал. Взял и сиганул с места через все рекорды и колышки прямо к забору, огораживающему участок.
– Девочка Люся, а можно еще раз прыгнуть?
– Давай, скачи! – сказала Люся.
Кара-Кусек как скакнет! Как перелетит через забор! И повис на соседской яблоне.
Долго снимали чемпиона с дерева.
Потом провели соревнования по бегу. Бегали на сто метров и обратно. Победил Устин Летящий в Облаках. По дороге он уронил свой пояс с пистолетом. Остановился, поднял его, вернулся, отдал Люсе и снова помчался. И все равно прибежал раньше всех.
Проводить соревнования при столь разносторонних способностях спортсменов было немыслимо трудно.
Еще бы! Кара-Кусек скачет, как кузнечик. Предлагает прыгать через яблоню или на крышу. Сева Бобров зовет в воду. Давайте, мол, плавать и нырять. Мохнурка желает нырять в песок и хочет бегать стометровку под землей.
Иглосски предлагает проводить соревнования по нюханию. Закопать какую-нибудь тухлянку около станции и отыскивать без нюхоскопа.
А Биби-Моки уговаривает всех меряться силой: брать ворота, поднимать и перетаскивать в разные стороны.
Она подняла ворота и утащила их на тридцать метров. И грохнулась вместе с ними. Обратно ворота несли всем классом. И на место устанавливали.
Тут пошел дождь. Мокрый[1] и холодный. Олимпиада прекратилась. И радостные звери потащили Люсю в спальню.
Они уселись на кроватях и болтали ногами.
– Давайте играть в жмурки! – предложила Люся.
– А как это? – спросил Сева Бобров.
– Надо тому, кто водит, завязать глаза. И он всех остальных будет ловить. Давай мы начнем с тебя.
– Давайте, девочка-учительница!
Завязывать глаза Севе было очень неудобно. Все повязки скатывались у него на затылок. Поэтому ему просто надели на голову Люсин школьный мешок для обуви. Все остальные интернатники рассыпались по комнате.
Люся повернула Севу вокруг оси:
Ходи, ходи по пятам,
Ходи здесь, ходи там.
Если налетишь на шкаф,
Значит, будешь ты не прав.
Люся подбежала к подоконнику и забралась на него с ногами. Интернатники кинулись врассыпную, как воробьи от кошки.
Сева уверенно прошел мимо кроватей и тумбочек. Подошел к окну и взял Люсю за руку. Будто ни в каком мешке и не сидел.
– Как ты меня так быстро отыскал?
– Я тебя унюхал.
– Мы же умеем чуять! – сказала белочка Цоки-Цоки. – Нам же надо не только глаза завязывать. Надо еще нос!
– Надо затыкалки принести! – закричал известный окурочник Кара-Кусек. – Там на помойке у забора их сколько хочешь. Ими бутылки затыкают.
– Не будем мы ничего на помойке собирать, – сказала Люся. – Давайте я буду водить. Я нюхать не умею.
Она сама засунулась в мешок. Покрутилась и начала поиски.
Люся двигалась по спальне, натыкалась на кровати. Вокруг была тишина. Будто интернатники растворились в воздухе. Они не топали ногами, не задевали вещи, не хихикали и не дышали.
Люся минут пять ходила от одной стены до другой. Но пространство просеивалось сквозь руки, а интернатников не было.
– Эй, – сказала завязанная Люся. – Есть кто?
Тихо. Никто не ответил.
– Я так не играю! – сказала Люся. – Вы куда-то ушли.
Люся сняла повязку. Все меховые ученики были в комнате. Они просто расступались перед ней, как туман. Двигались ловко и бесшумно. Мохнурка сидел под кроватью.
– Чего же вы не отвечаете, что вы здесь? – спросила Люся.
– Мы ответим, а ты как прыгнешь! – сказал Мохнурка. – И поймаешь нас.
Люся осмотрелась:
– А где Кара-Кусек?
– Вот он, – сказала Цоки-Цоки. – Видите, на окне сидит.
Под потолком, на карнизе, прижался к стене тушканчик.
– Мне трудно с вами играть, – сказала Люся.
Малышня снова повисла на ней:
– Давайте что-нибудь рисовать!
– Читать сказки!
– Давайте прыгать на потолок!
Люся задумалась.
– Давайте вот что сделаем. Давайте устроим танцы. У вас есть музыка?
– Ура! – завопили интернатники. – У нас есть музыка!
– А танцы, это что? Что это такое?
– Сейчас узнаете, – ответила Люся. – Сдвигайте кровати в одну сторону. Чтобы было место. И тащите сюда вашу музыку.
Меховые ребята быстро составили все кровати в угол. И тумбочки тоже.
Бурундуковый Боря подергал Люсю за юбку:
– Нашу музыку сюда тащить не надо. Она уже здесь.
– Где здесь?
– Здесь, здесь. Иглосски здесь, Цоки-Цоки здесь, Устин здесь. Они – наша музыка. Только Плюмбум-Чоки нет.
– Вот и тащите его сюда.
Мохнурка сразу повел в атаку нескольких интернатников: Фьюалку, Устина, Снежную Королеву и Севу Боброва. Они бесшумно скрылись. А через две минуты так же бесшумно появились. Только их все время разбрасывало в разные стороны или стягивало вместе. Потому что они несли Плюмбум-Чоки в сиреневых трусищах. А он, тоже бесшумно, бушевал и сопротивлялся.
– Плюмбум-Чоки, разве ты не хочешь к нам? – спросила Люся.
– Ккккк вамк кхочу! – проскрипел Чоки. – А они ксказали, кчто кбудут ккктанцы. Кккк ктанцам я кне кхочу.
Он, наверно, думал, что танцы – это какие-то иностранцы: американцы, испанцы… в общем, танцы – жители Тании.
– Танцы – это когда парами кружатся под музыку! – объяснила Люся Плюмбуму.
– Значит, у нас будет кружильный праздник! – захлопала в ладоши Цоки-Цоки. – Ура!
Она принесла из чулана барабан и села на стул. Другие оркестранты тоже принесли стулья и поставили перед собой стойки с нотами. А инструментов у них не было.
Все они были важные и напоминали оркестр из басни Крылова. Так и хотелось сказать:
Однажды белка, волк, ежонок
И Плюмбум, то есть медвежонок,
А также муравьед
Задумали сыграть квартет.
Биби-Моки топнула ногой несколько раз, задавая ритм, Цоки-Цоки застучала на барабане, а Устин взвыл, как будто он труба. И полилась непривычная, но очень трогающая музыка.
Иглосски выскочил вперед, стал приплясывать и греметь иголками. При этом Плюмбум-Чоки как-то странно скрипел и тикал. Но очень музыкально. А Биби-Моки пела как саксофон.
Так весело получалось, что нельзя было устоять на месте. Люся и вся меховая братия задвигались, закачались.
Танец становился все веселее и быстрее. Все неожиданней. Кара-Кусек от восторга стал прыгать с передних лап на задние. Мохнурка катался по комнате колесом. А Снежная Королева прыгал на стенку, прилипал там под потолком и отлетал обратно.
И все подвывали в такт музыке.
Дверь распахнулась. В комнату вплыла матушка Зюм-Зюм с белым платочком, как будто ансамбль «Березка» приехал. И все еще больше завеселились.
Сева Бобров выскочил на середину комнаты и запел:
Сева, Сева, Сева, Сева.
Сева, Сева – молодец!
Он победоносно на всех посмотрел, застеснялся и убежал. Тогда вышел вперед Бурундуковый Боря и тоже запел:
Боря, Боря, Боря, Боря!
Боря, Боря – молодец!
В оркестре наступила пауза, и Боря ретировался. Ежик Иглосски выступил из оркестра и, клацая иголками, прошелся перед интернатниками, напевая:
И Иглосски, и Иглосски!
И Иглосски – молодец!
Не выдержал и хулиганистый Кара-Кусек. Он стал прыгать вверх, переворачиваться в воздухе, прилипать ногами к потолку… При этом он выкрикивал:
А уж, а уж, а уж
Кара-Кусек лучше всех!
На этих не совсем воспитательных словах в ночевальню вошел Мехмех:
– Милостивые интернатники! Вы так развеселились, что скоро дом сломаете. Пора обедать!
Интернатники притормозили. Радостно загалдели и посыпались бесшумно по лестнице вниз. Туда, на первый этаж, где была кухня и столовая.
– Девочка Люся, зайдите ко мне в кабинет, – попросил директор.
В кабинете у него был какой-то здоровенный мужчина. Добродушный и на редкость спокойный.
– Здравствуйте, – сказала ему Люся.
– Здравствуйте, – слегка поклонился он.
– Это наш снабженец и рабочий кухни, – сказал дир. – Дядя Костя Сергеенко. А это учительница Люся.
Дядя Костя протянул руку. Она была как совковая лопата. На ней мог запросто танцевать Иглосски.
– Я хочу рассчитаться, – продолжал дир. – Вот ваши хендрики, дядя Костя. За половину месяца.
Он протянул дяде Косте два прозрачных полиэтиленовых пакета. В пакетах были какие-то разноцветные корешки и самые яркие травки. А снаружи на каждом пакете был нарисован сочный красный крест.
– Распишитесь, дядя Костя.
Дядя Костя взял карандаш двумя пальцами, как берут швейную иглу, и что-то вышил на разлинованном листе бумаги.
– А это ваши хендрики, девочка Люся.
Люсе тоже дали два пластмассовых пакета. И она тоже расписалась.
Дядя Костя вышел из кабинета. И было видно в окно, как он выкатывал с участка большую тележку на резиновом ходу.
– У него мать болеет, – сказал дир. – Ему очень нужны хендрики.
Дир помолчал, а потом сказал:
– Девочка Люся, нам срочно требуются эвкалиптовые листья, чтобы кормить Плюмбум-Чоки.
– Да, я постараюсь их купить, – ответила Люся.
– И еще. Вы обещали с папой поговорить про комиссию. Они нас замучили. Все спрашивают: «Кто вас открыл?», «Где выписка из решения?», «Покажите места общего пользования», «По какой программе у вас идут занятия?». Мы им все рассказываем, а потом, когда они уезжают, мы им вслед включаем забыванты на всю мощь. Они отъедут на два километра и снова возвращаются. И спрашивают: «Кто вас открыл?», «Где выписка из решения?».
– Я не успела поговорить с папой, – сказала Люся. – Но теперь у вас есть телефон. Вы позвоните мне, а я все узнаю.
Еще Люся поговорила про свою любимую подругу Киру Тарасову. Что ее тоже можно привлечь к работе. Конечно, в тактичной форме. Она молодая, но очень обещающая обманистка. Ни одного слова не скажет, чтоб не приврать. Но никогда в этом не признается.
Дир отказался:
– Девочка Люся. У нас сейчас очень трудное положение. Мы не можем увеличивать связи с городом. Вы видели, что делается возле добродушей и забывантов?
– Уважаемый дир, я много раз слышала про добродуши и забыванты. Но я так и не знаю, что это такое.
– Это такие устройства для снятия раздраженности и злости. Они висят незаметно на деревьях вокруг поселка. Мы же не обычный интернат. И злые люди могут принести нам вред. Добродуши снимают агрессию с выходящего. А чтобы о нас поменьше рассказывали, вслед уходящим включаются забыванты.
– И на меня включается добрбдуш? – спросила Люся.
– На вас не включается. Вы без добродушей добрая. Поэтому вас и пригласили с нами сотрудничать. И очень многие люди добрые и веселые, как вы. Но все-таки еще есть… всякие там… Темнотюры…
Он прошелся по комнате.
– Против них мы и ставим добродуши. Но вот что получается. К этим добродушам потянулись плохие люди. Они успокаиваются под добродушами. От них уходит злоба на окружающий мир и ненависть. Им становится легче дышать, а нам-то не легче! Когда пойдете домой, девочка Люся, обратите внимание!
– Хорошо, – сказала Люся.
– Вот вам на всякий случай жахтрилевая обойма.
– В случае опасности достаньте одну косточку. И бросьте. Это сушеные жахты. На свету они мгновенно взрываются.
По дороге к станции Люся все время обращала внимание. Да, у некоторых деревьев кучками сидели на траве небритые личности. В основном мужчины.
Вид у них был не самый товарный. Иногда в городе таких людей милиционеры приводят на разгрузку вагонов или на подметание улиц. Народ коротко и весело называет их пятнадцатисуточниками.
Они поглядывали вверх, на вершины деревьев. Так курортники на пляже улыбаются солнцу.
Люся подумала:
«Плохо, что у нас есть такие люди. Наверное, в стране у Мохнурки таких людей нет. Интересно, а где находится эта страна?»
В электричке она занималась.
Не успела Люся решить задачку по арифметике, как электричка протарахтела положенные до Москвы километры.
По дороге с вокзала Люся зашла в большую новую стеклянную аптеку на своей улице.
Аптека перед закрытием была пуста и загадочна. Казалось, когда уйдут последние посетители и закроются двери, здесь станут танцевать старинные красивые медицинские привидения.
– У вас есть эвкалиптовые листья? – спросила Люся у женщины-врача за прилавком.
– Есть, – ответила женщина. – Развесные и в пачках. Тут она заметила у Люси пакеты с красными крестами.
– Что это у тебя в руках? Неужели хендрики?
– Да, хендрики, – ответила Люся.
– И много тебе надо эвкалиптовых листьев?
– Много, – сказала девочка. – Чтобы целую неделю кормить э