Принятие было ответом

Доктор думал, он не был наркоманом, он просто прописывал препараты (наркотики), необходимые с медицинской точки зрения против многих его болезней. Принятие было ключом к освобождению.

Если и был когда-либо человек, случайно попавший к А.А., то им был я. Я не был одним из них. Мне и в голову никогда не могло придти, что я могу стать алкоголиком. В словах моей матери ни разу даже и намёка не было на то, что, когда я вырасту, могу стать президентом А.А. Я не только думал, что быть алкоголиком – плохая идея, но и совершенно не подозревал, что у меня была проблема с выпивкой. Конечно, у меня были проблемы, причём все возможные. Моё мнение было таково: «Если бы у тебя были такие же проблемы, ты тоже пил бы».

В основном мои проблемы касались семьи. «Если бы у тебя была такая же жена, ты тоже пил бы». Мы с Мэкс были женаты двадцать восемь лет, когда я очутился у А.А. Вначале наш брак был успешным, но постепенно дела шли всё хуже и хуже, в то время как она проходила различные ступени квалификации на члена группы Ал-Анон. Сначала, она говорила: «Ты не любишь меня. Почему ты это не признаешь»? Позже, она начала говорить: «Я тебе не нравлюсь. Почему ты это не признаешь»? А когда её болезнь достигла завершающей стадии, она кричала: «Ты ненавидишь меня! Ты ненавидишь меня! Почему ты не признаёшь, что ненавидишь меня?» Так, она получила моё признание.

Хорошо помню, как я сказал: «Есть только один человек в мире, чей характер я ненавижу больше, чем твой, и этот человек – я». Она немного всплакнула и пошла спать; это был единственный ответ на проблемы, который она оставила. Я немного поплакал и налил себе выпить. (На сегодняшний день, мы так больше не живём).

Мэкс стала такой не потому что мне было всё равно. На самом деле, казалось, мне было далеко не всё равно. Я отправил её к психиатру, она побывала у четырёх поочерёдно, но, ни один из них не протрезвил меня. Я послал своих детей к психиатрам. Я припоминаю, как однажды, даже моя собака прошла психиатрическую диагностику. Я кричал Мекс: «Что ты имеешь в виду – собаке просто нужно больше любви? Ты говоришь, что этот тупой доктор собак и кошек – не психиатр из Беверли Хиллз. Всё, что я хочу знать, это почему моя собака мочиться у меня на коленях каждый раз, когда я её обнимаю?» (Эта собака ни разу не мочилась мне на штаны после того, как я стал членом А.А. и я тоже!)

Чем больше я работал с Мекс, тем хуже ей становилось. И, когда всё закончилось психбольницей, я совсем не был удивлён. А когда стальная дверь захлопнулась, и домой пошёл не я, а она, вот тогда я по-настоящему удивился.

Я начал пить на первых курсах фармацевтической школы, чтобы заснуть. После дня в школе, работы в семейной аптеке весь вечер и учёбы до часу или двух утра, я не мог крепко заснуть, потому что всё, что я учил, продолжало вертеться у меня в голове. Я проводил ночь в полусне и утром чувствовал себя уставшим и тупым. А потом я нашёл решение: в конце своей учёбы я выпивал два пива, прыгал в постель, крепко засыпал и просыпался свеженьким. Я продолжал пить на протяжении всего своего обучения и всегда получал знаки отличия. По мере того, как я продвигался в учёбе, сначала в фармацевтической школе, потом в магистратуре, медицинской школе, на стажировке, резидентуре, на практике по специальности, и наконец, когда я имел уже свою практику, моя привычка пить только усугублялась. Но я оправдывал это возросшей ответственностью. «Если бы у вас было столько обязательств, как у меня, и вам нужно было бы спать, так, как и мне, вы тоже пили бы».

Я начинал пить после работы. Помню, как однажды опомнился на парковке для врачей в больнице, посредине ночи, с одной ногой в машине, а другой на тротуаре, не осознавая, куда я ехал; потом помню, как я закончил разговор по телефону – а потом уже, как я встал с постели, ответил на телефонный звонок, включил свет и продолжал свой разговор с пациентом. Не помню, сказал ли я ему немедленно отправиться в больницу и ждать меня там, или принять два аспирина и перезвонить мне утром. Из-за этого я не мог заснуть. Я сидел, пил, и смотрел старые фильмы с Уолласом Биери на круглосуточном ТВ канале.

Чем дольше я продолжал пить, тем меньше выпивка помогала мне заснуть. Всю ночь мне приходилось напиваться снова и снова, чтобы заснуть. Я не пил по утрам; наоборот, в пять утра у меня срабатывал выключатель. За одну минуту до пяти я мог напиться, чтобы заснуть, но если на часах было 5:01, я не мог уснуть и весь день строил из себя мученика. Постепенно становилось всё труднее вставать по утрам, и однажды я задался вопросом, а что можно было бы посоветовать пациенту с такой проблемой? Ответ не замедлил себя ждать: я дал бы ему то, что сделало бы его бодрее.

Поэтому я немедленно переключился на стимуляторы. В конце концов, я принимал сорок пять миллиграмм препарата длительного действия – бензедрин и сорок пять того же препарата, эффект которого длиться недолго, для утреннего пробуждения. На протяжении дня я принимал его ещё и ещё, чтобы быть на подъёме и оставаться в таком состоянии. Когда я перегибал палку, я брал транквилизаторы, чтобы придти в нормальное состояние. Стимуляторы давали побочный эффект на слух: я иногда не успевал расслышать собственные слова. Бывало, я думал, – почему я снова это говорю, ведь я повторил это уже три раза. И, тем не менее, я не мог остановиться повторять собственные слова.

Я обожал внутривенный Демерол, который помогал мне придти в себя, а после принятия морфия было трудно выполнять свои обязанности врача. После инъекции у меня постоянно чесался нос, а к горлу неожиданно подкатывал приступ тошноты. Кодеин, Перкодан и транквилизаторы никогда не давали желаемого результата. Однако, какое-то время я принимал Пентофал внутривенно, чтобы уснуть. Этот препарат использует челюстно-лицевой хирург, он вставляет иглу Вам в вену и просить посчитать до десяти, Вы не успеваете досчитать до двух, как уже спите. Моментальное отключение казалось таким прекрасным. Я, конечно же, не кололся в присутствие жены и детей, тайником для наркотиков была сумка, которая хранилась в машине, а машина стояла в гараже. К счастью, гараж был единой постройкой с домом. В гараже я колол свою вену, а потом пытался просчитать, сколько точно мне нужно будет впрыснуть лекарства, чтобы подавить действие стимуляторов, в добавок к снотворному, не принимая во внимание транквилизаторы; чтобы ещё хватило сил вытащить иглу, снять жгут и бросить его в машине, захлопнуть дверцу машины, пробежать по коридору и упасть в кровать, пока я не заснул.

Трудно было определить правильное количество препарата. Однажды я пытался заснуть трижды, и, в конце концов, решил бросить это дело. Но для этого мне понадобилось убрать все препараты из дома и моего поля зрения. В конечном итоге та же участь постигла все таблетки и алкоголь. Я был не в состоянии бросить употреблять препараты, пока они были в доме. Если они были на виду, я всегда находил отговорку, чтобы их принять – особенно таблетки. Никогда в своей жизни я не принял ни единого успокоительного средства, транквилизатора или стимулятора, потому что был от них зависим. Я принимал их, потому что избавить от этого симптома меня может только эта таблетка. Поэтому, каждая таблетка была медицински оправдана и принималась в строго назначенное время. Я понимаю это так – таблетки не производят желание их глотать, они производят симптомы, для облегчения которых и нужна таблетка. Как терапевт и фармацевт, выросший в семейной аптеке, я имел любую таблетку от любой болезни, и сам был очень болен.

Сегодня, я не могу выполнять программу А.А. и принимать таблетки одновременно, или даже иметь их при себе на крайний случай. Я не могу сказать: «С вами покончено», и принять таблетку. Я не могу сказать: «Я бессилен перед алкоголем, но хорошая выпивка – это нормально». Я не могу сказать: «Бог может восстановить мой рассудок, но пока Он это сделает, я буду контролировать его при помощи - таблеток». Просто отказаться от алкоголя было не достаточно для меня, мне нужно было бросить все психотропные и галлюциногенные препараты для полной трезвости и комфорта.

Дважды, это было на выходных, я принимал решение вообще ничего не употреблять. В обоих случаях в воскресенье утром у меня были судороги. В обоих случаях моя реакция была вызвана тем, что вечером предыдущего дня я ничего не пил, поэтому, очевидно, это не было связано с алкоголем. Мой невропатолог не подумал спросить, пил ли я, а я не подумал рассказать ему об этом. В результате, он не мог определить, почему у меня были судороги, и решил отправить меня в клинику Майо. Мне казалось, я прежде нуждался в консультации. Так уж случилось, что именно я был лучшим диагностиком в то время, и, безусловно, знал историю своей болезни лучше, чем кто-либо другой. Поэтому, я начал перебирать в голове факты, предшествующие судорогам: личностные перемены, ежедневные головные боли, чувство грозящей катастрофы, предчувствие неизбежного психоза. Неожиданно меня осенило – у меня была опухоль головного мозга, и я скоро умру, и все будут меня жалеть. Клиника Майо была отличным местом для подтверждения такого диагноза.

После девяти дней диагностики в Майо меня поместили в отдельную палату закрытого типа. Это был момент, когда стальная дверь закрылась за мной, и Мекс, а не я, пошла домой. Мне не нравилось быть в палате для сумасшедших, и я особенно ненавидел есть замороженное печенье на Рождество. Я поднял такую шумиху, что они, в конце концов, согласились меня выписать против всех медицинских правил. Мекс взяла ответственность на себя после моего обещания никогда не пить, не принимать таблетки, никогда не ругаться, и не разговаривать с девочками. Мы сели в самолёт, и нашим первым сражением стала бесплатная выпивка на борту. Мекс выиграла – я не стал пить. Но, Боже, вместе с этим у меня пропала охота есть и разговаривать. Вот так мы все вместе и провели Рождество восемь лет назад.

Когда мы вернулись домой, я взял бутылку шотландского виски и пошёл спать. На следующий день Мекс позвонила моему неврологу и рассказала ему о мнении психиатра из клиники Майо. Он устроил встречу с местным психиатром, который незамедлительно решил поместить меня в психиатрическое отделение местной больницы. Врачи отделения настаивали, чтобы я был в общей палате, хотя Мекс и я осознавали – мне нужна отдельная. В конечном счёте, она спросила: «Вы хоть осознаёте, что он состоит в штате этой больницы?», и мне дали отдельную палату.

Время тянулось ужасно медленно. Я никак не мог привыкнуть к этой палате и продолжал спрашивать себя: «Что такой прекрасный парень, как я, здесь делает?» Они хотели, чтобы я делал из всего кожаные ремни! Я что все эти годы учился, чтобы сидеть и делать кожаные ремни? Кроме того, я никак не мог понять инструкции, девушка объяснила мне их уже четыре раза, и спрашивать снова у меня не хватало смелости. (Однако, к своему удовольствию могу заметить, что мне хватило всего несколько занятий в А.А., чтобы я смог сделать пару красивых мокасин – и половину портмоне. Я носил свои мокасины каждый вечер на протяжении последующих семи лет, пока не сносил их. На мой седьмой день рождения в составе А.А. моя жена, которая была членом Ал-Анон, покрыла их глянцем. Теперь, я являюсь владельцем, пожалуй, самой дорогой пары мокасин, и они напоминают мне о том, где я побывал).

В больнице меня не оставляла мысль, что я имел всё от жизни: только бы научиться контролировать внешним миром, внутренний мир наладится. Я писал много писем, записок, указаний и списков дел для Мекс, которая была также моей офисной медсестрой, я должен быть управлять миром даже из места своего «заключения». Нужно быть очень больным, чтобы такое делать, но тот, кто возвращался за этими списками каждый день, как это делала Мекс, должно быть был ещё более болен. (На сегодняшний день мы больше так не живём. Мекс по-прежнему работает в моём офисе, но мы отдали все наши желания, наши жизни и работу в руки Божьи. Мы свидетели друг другу, что Третий Шаг из Большой Книги мы прочли вслух. И жизнь становиться проще и легче, пока мы пытаемся идти в противоположном направлении от моей старой идеи – заботиться о внутреннем мире при помощи Двенадцати Шагов, и позволять внешнему крутиться самому по себе).

Однажды, там, в больнице, ко мне подошёл мой психиатр и спросил: «Ты хотел бы поговорить с человеком из А.А.?» Мой ответ был, что я уже помог всем пациентам в палате, и всё ещё оставался с кучей своих проблем, даже не пытаясь помочь какому-то алкоголику из А.А. Но, судя по выражению его лица, я понял, что осчастливлю его, если соглашусь. Это была единственная причина, почему я согласился. В двух словах, я понял, это была ошибка – когда этот большой клоун зашёл в комнату, подпрыгивая и с криком: «Меня зовут Френк и я – алкоголик! Ха-ха-ха!», мне по-настоящему стало его жалко – единственное, чем он мог похвастаться, это то, что он был алкоголиком. Немного позже он сказал мне, что был адвокатом.

Тем вечером я пошёл с ним на встречу, хотя это шло вразрез с моими убеждениями. Стало происходить нечто странное. Мой психиатр, который до этого почти игнорировал меня, начал интересоваться и каждый день задавать мне разного рода вопросы о встречах А.А. Вначале я засомневался, не алкоголик ли он сам, может он послал меня на эти встречи «на разведку». Очень скоро всё стало понятно: у него было детское представление, что если бы он смог мотивировать меня ходить на собрания, пока я был в больнице, то и после выписки я буду продолжать ходить. Только лишь, чтобы одурачить его, я просил Френка забирать меня на встречи каждый вечер. И Френк таки забирал меня каждый вечер, кроме пятницы, потому что в этот день у него могло быть свидание с подружкой. Я подумал: «Трудно так управлять организацией» и «настучал» на Френка своему психиатру, которого похоже это вовсе не смущало, он просто нашёл Френку замену на пятницу.

Наконец меня выписали из больницы, и мы с Мекс продолжали самостоятельно посещать встречи. В самом начале я не ощущал никаких результатов, но для Мекс точно была польза. Мы сидели сзади и разговаривали только друг с другом. Прошёл ровно год, прежде чем я заговорил на собрании А.А. Хотя нам и нравилось смеяться на самых первых встречах, я услышал много вещей, которые мне казались глупыми. «Трезвый» для меня означало «пьющий, но не пьян сейчас». Когда большой, пышущий здоровьем молодой человек поднялся со своего места и сказал: «Я могу назвать свой день успешным, если я сегодня не пил». Я подумал: «Боже, у меня сегодня тысяча дел, прежде чем я смогу похвалиться, что и капли в рот не взял!» Конечно же, тогда я ещё продолжал пить. (Сегодня для меня нет ничего важнее, чем держать этого алкоголика в трезвости, не брать и капли в рот – самое важное дело для меня на каждый день).

Казалось, они то и дело, что говорили всё о выпивке, выпивке и снова выпивке. Меня мучила жажда. Я хотел поговорить о своих больших проблемах, а не просто о выпивке. И я знал, что отказаться от «одного глотка в день» мне не поможет. В конце концов, спустя семь месяцев, я решил попробовать. И до сих пор я поражён, как многие из моих проблем – совершенно не связанные с выпивкой, как я думал – нашли решение, или просто исчезли, как только я бросил пить.

К времени моего появления у А.А. я уже бросил наркотики, отказался от большинства таблеток и не так пил. К началу июля я свёл на нет употребление алкоголя, и за последующие несколько месяцев полностью отказался от таблеток. Когда пропало побуждение пить, было легко оставаться трезвым. Временами было трудно удержаться от таблеток, особенно, когда у меня был подходящий симптом, как кашель, боль, тревога, бессонница, судорога или расстройство желудка. Постепенно становилось всё легче. Сегодня, я полагаю, что использовал своё право быть свободным от «таблеточной» зависимости.

Мне очень помогло осознание того, что алкоголизм – это болезнь, а не вопрос морали; я пил, потому что у меня было побуждение пить, хотя я о нём и не подозревал в то время; и, что трезвость не была вопросом сильной воли. Люди из А.А. имели нечто лучшее, чем то, что было у меня, но мне было страшно отпустить своё ради чего-то нового; безопаснее чувствуешь себя в том, что знаешь.

Наконец-то, принятие проблемы с выпивкой стало её решением. Прошло семь месяцев с момента моего первого посещения А.А., я бросил пить и отказался от таблеток, и, думая, что программа для меня не работает, я нашёл в себе силы сказать: «Хорошо, Господь, это правда, что я – из всех людей, каким странным это не казалось бы, хотя я и не давал разрешения – являюсь, можно сказать самым настоящим алкоголиком. И я это принимаю. И что теперь мне с этим делать?» Когда я прекратил жить в проблеме и начал жить в решении, проблема ушла. С того момента, не было ни единого компульсива (тяги) выпить.

И принятие это ответ на все мои проблемы сегодня. Когда я обеспокоен (когда меня что-то тревожит/задевает), это потому что я нахожу какого-то человек, место, вещь, ситуация – какой-то факт из моей жизни – неприемлемой для меня, и я не могу найти ни какого душевного покоя, пока не приму этого человека, место, вещь или ситуацию, что они в точности такие какие они должны быть на этот момент. Ничего, абсолютно ничего не происходит в Божьем мире по ошибке. Пока я не мог принять мой алкоголизм, я не мог оставаться трезвым; пока я не приму жизнь полностью со всеми её условиями, я не смогу быть счастлив. Мне нужно концентрироваться не на том, что нужно изменить в мире, а что нужно изменить во мне и в моём отношении.

Шекспир сказал: «Весь мир – театр и люди в нём актёры». Он забыл отметить, что я был главным критиком. Мне всегда удавалось заметить недостатки в людях или в ситуациях, я с удовольствием на них указывал. Потому что все хотели совершенства, также, как и я. А.А. и принятие научили меня, что есть немного хорошего в нашем плохом, и немного плохого в нашем хорошем; мы все – дети Божьи, и имеем право быть здесь. Когда я жалуюсь на себя или на вас, я жалуюсь на Божью работу – тем самым заявляя, что знаю лучше, чем Бог.

На протяжении многих лет я был уверен, что самое худшее, что может произойти с таким славным парнем, как я, так это то, что я окажусь алкоголиком. Сейчас, я считаю, это самое лучшее, что когда-либо происходило со мной. Это только доказывает моё незнание, что для меня есть лучше. Если я не знаю, что лучше для меня, то как я могу знать, что лучше для вас или кого-то ещё. Я чувствую себя хорошо, потому что перестал давать советы, вычислять, что будет наиболее подходящим, а принимаю жизнь такой, как она есть – особенно свою собственную. До А.А. я судил о себе по своим намерениям, а мир судил меня по моим поступкам.

Принятие было ответом и на мои семейные проблемы. Похоже, А.А. открыли мне глаза на многое. Мы с Мекс женаты тридцать пять лет. До женитьбы, когда она была робким, худощавым подростком, я смог разглядеть в ней то, что другим не было видно – красоту, очарование, весёлость, лёгкость в общении, чувство юмора и многие другие хорошие качества. У меня было что-то похожее на прикосновение Мидаса, только оно превращало всё в золото, а мой ум был словно увеличительное стекло, увеличивавшее всё, на что падал мой взгляд. Спустя годы, по мере того, как я всё больше и больше думал о Мекс, список её хороших качеств возрастал, и мы поженились. Я всё больше и больше убеждался в её отличных качествах, и мы были счастливы.

Но я начал всё больше и больше пить, алкоголь повлиял на моё восприятие, - вместо того, чтобы продолжать видеть хорошие стороны в своей жене, я начал замечать её недостатки. И, чем больше я концентрировался на её недостатках, тем больше их становилось. Каждый недостаток, на который я ей указывал, становился огромным. Каждый раз, когда я называл её ничтожеством, она потихоньку отдалялась в никуда.

Потом, на одной из встреч А.А. мне сказали, что линзы в моих очках, сквозь которые я смотрел на мир, были настроены в обратном направлении; «смелость что-то изменить» в Молитве Смелости означало не изменить свой брак, но измениться самому и научиться принимать свою супругу такой, какая она есть. А.А. дали мне новую пару очков. Я снова могу сконцентрироваться на преимуществах своей жены и видеть, как их становиться всё больше и больше.

То же самое я могу проделывать со встречами А.А. Чем больше я концентрируюсь на их недостатках – опоздание с началом, длинные истории участников, сигаретный дым – тем хуже становиться собрание. Но, когда я думаю о том, что я могу внести в них со своей стороны, а не просто взять, на его лучших сторонах, а не недостатках, встречи становятся лучше и лучше. Я сосредоточен сегодня на хорошем, значит и день будет хорошим, и наоборот. Если я фокусируюсь на проблеме, она вырастает, если я перемещаю фокус на решение, оно проявляется.

Сегодня мы с Мекс говорим друг другу о своих чувствах, а не о соображениях. Мы много спорили о расхождениях во мнениях, но мы не можем спорить о своих чувствах. Я могу направить её думать определённым образом, но не могу лишить её права чувствовать каким-то образом. В сфере чувств легче понять себя и окружающих.

Мы с Мекс с трудом добились таких отношений. Напротив, труднее всего было заставить эту программу работать в собственном доме, с собственными детьми, и, наконец, с Мекс. Казалось, мне прежде нужно было научиться любить свою жену и детей, а в последнюю очередь новичка из А.А. Но всё было иначе. В конце концов мне снова пришлось в уме пройти все Двенадцать Шагов с Мекс. Первый гласил: «Я бессилен против алкоголя, и я не могу управлять своей семейной жизнью». На Двенадцатом Шаге я пытался представить, что она – больной в Ал-Анон и проявить к ней любовь, как к больному новичку А.А. Поступая так, наши отношения улучшились.

Возможно, лучшее для меня – помнить, что моё спокойствие обратно пропорционально моим ожиданиям. Чем выше мои ожидания от Мекс и других людей, тем меньше у меня спокойствия. Уровень моего спокойствия становиться выше, когда я отвергаю свои ожидания. А когда мои «права» пытаются взять верх, они опускают уровень моего спокойствия на ступень ниже. Мне следует отказаться от своих прав и ожиданий, просто спросив себя – А насколько это важно на самом деле?, Важнее ли это, чем моё спокойствие и эмоциональная трезвость? Когда я начинаю больше ценить своё спокойствие и трезвость, чем всё остальное, я могу поддерживать их на высоком уровне – по крайней мере, на какое-то время.

Принятие это ключ к моим взаимоотношениям с Богом сегодня. Я никогда просто так не сижу, ничего не делаю, пока жду, чтобы Он сказал мне, что делать. Скорее, я делаю всё что находится передомной, что нужно делать, и оставляю результаты Ему; независима от результата, это и есть Воля Божья для меня.

Я должен направлять волшебное качество своего ума всё увеличивать на принятие, и держать его подальше от ожиданий, потому что моё спокойствие прямо пропорционально моему уровню признания. Пока я это помню, я осознаю, что так хорошо ещё никогда не было. Слава Богу за А.А.!