Глава 6. Перед нами была очередная, я надеялся, ночь наслаждений, и я терялся в догадках: как мы ее проведем?

Перед нами была очередная, я надеялся, ночь наслаждений, и я терялся в догадках: как мы ее проведем? Меня совсем не удивляло, что Аня в течение всего этого времени, когда мы были одни, ни разу не обмолвилась о своем решении относительно переезда в Америку. И я не торопил ее с ответом. Пусть все идет своим чередом. Мы сидели в уютной кухне, пили легкое перно или что-то красное от J.P.Chenet и вели мирную беседу.

— Du vin rouge, du vin rouge? — зачем-то дважды произнесла Аня, смакуя вино, — мне оно очень нравится. А тебе?

Прошедшая ночь снова сблизила нас, и теперь мы были еще более откровенны в своих высказываниях. А нам было что сказать друг другу. К сожалению, ей нездоровилось и мы решили остаться дома. Аня обещала со временем показать мне свой «Мулен Руж», познакомить с друзьями. Успеется. Они у меня славные, сказала она, и не дадут в обиду. Она произнесла это с гордостью, и я заметил в ее глазах блеск уверенности. Не всякая женщина может похвастать таким блеском. (А Тина может?). Вскоре разговор наш вернулся в старое русло. Ведь нет ничего приятнее, чем с радостью или сожалением вспоминать о том, что ушло навсегда. И вина оказалось мало. После третьей или четвертой рюмки коньяка — проверенное народное средство от гриппа и тоски по прошлому — начались укоры и признания.

— Я знала каждый твой шаг.

— Ты следила за мной?

— Ты переспал со всеми, а меня не видел в упор. Ты…

— Дык… — пробормотал я, защищаясь, — мы и с тобой, кажется, тоже…

— Ты только пробежался по мне…

— А помнишь, как мы с тобой зимой?..

— Я дам тебе почитать свой дневник. Он написан кровью.

Она снова отпила из рюмки, облизнула кончиком языка верхнюю губу и, медленно поставив рюмку на стол, уперлась в меня, как жерлами двустволки, черными зрачками.

— Я любила тебя, — наконец произнесла она так тихо, что ни одно из

произнесенных слов не долетело до моего слуха. Я прочел их по губам, и они обездвижили меня, как железная спица обездвиживает лабораторную лягушку, пройдя через весь ее спинной мозг. Такие запоздалые признания кого угодно загонят в тупик. Я понимал, что какие бы прекрасные и мягкие слова я сейчас не извлек из кармана, они не могли бы вытащить меня из той далекой каменной ямы холодного бездушия и глухой безответности. Впервые в жизни раскаленный свинец непостижимого стыда переполнил мне рот, и я спрятался за ширму молчания. Почему? До сих пор не понимаю, в чем моя вина.

— Да, я любила тебя, — Аня собралась теперь с духом, — но ты запер меня и выбросил ключ. Ты не только меня — всех нас предал.

— Предал?!

— Ну да!

— У меня и в мыслях не было…

— Ты этого даже не заметил. Ты перешагнул через каждого из нас, сломанного и брошенного на дороге, как в погоне за славой перешагивают через... через...

Ей не хватало слов, и я сделал очередную попытку защитить свое доброе имя. Но Аня не дала себя перебить. Обвинения лились в мою сторону, как горячая смола из котла.

— Ты, как Алиса, загремевшая в Кроличью нору, — заключила она, — падаешь и растешь, и чем ниже ты падаешь, тем сильнее становишься. Правда, я не знаю пока, в чем твоя сила.

Мне пришла в голову какая-то расхожая в дни нашей молодости, дурацкая, похабная шутка, и я не смог удержаться.

— Наша сила, — кисло улыбнувшись, пробормотал я, — ну, ты знаешь в чем...

Это было жалкое подобие защиты от Аниных нападок, хотя я, повторяю, не чувствовал за собой никакой вины.

— Сила не только в том, чтобы защищать себя, но и в том, чтобы уметь расставаться с тем, что тебе наиболее дорого. Но ты просто сбежал от нас, предал…

Мне нечего было ей на это ответить. Я всегда считал, что предательство — последнее дело, и если тебя предали, нужно сжечь все мосты и жить дальше, не оглядываясь на прошлое. Ожидаемая ночь наслаждений превратилась в ночь душевных откровений. Мы не выясняли, как часто бывает после долгой разлуки, кто прав или кто виноват, мы просто говорили друг другу правду о нашем настоящем и прошлом. Вдруг ее вопрос:

— Что такое любовь? Ты, я знаю, все знаешь, скажи!..

Я поймал себя на мысли, что когда-то уже отвечал на этот вопрос.

— Это когда несмотря ни на что, — отбарабанил я.

Зная, что такие признания за рюмкой чаще всего прячут наши тайны, я, тем не менее, знал и то, что в Аниных словах не было ни йоты наигранности и тем более фальши. Никакой тайны не пряталось за ее словами, и ей незачем было вводить меня в заблуждение.

— Долгие три с половиной года я жила здесь в мире дешевых и дурных запахов, — продолжала Аня, — я такого насмотрелась, такое узнала…

Ни с того, ни с сего я вдруг засмеялся. Аня посмотрела на меня так, что я захлебнулся.

— Перестань, — сказала она, — твой смех пронизывает все мои жилы…

Она прервала свой рассказ, и в уголках ее глаз снова вызрели бусинки слез.

— Это правда. Когда глаза мои открыты — я до сих пор устаю от того, что вижу. Знаешь, как было непросто.

Я мог себе это только представить. Я что-то промямлил, твёрдо зная, что, если женщина жалуется на судьбу, ей нельзя ни в чём перечить. Её надо слушать и слушать, кивая и кивая, поддакивая и соглашаясь.

Это был мой промах: Аня и не думала жаловаться! Она давала мне знать, что является полновластной хозяйкой своей судьбы.

— Само собой, — сказал я, — а как же иначе?! Ты — хозяйка и есть!

Вскоре мы снова пили вино, и ночь была, как и прежде, прекрасной.

— Тебе хотелось бы прожить жизнь заново?

— Лучшей уже не будет.

Стало светло.

— Слушай, кто ты?

— Я строю жизнь.

— Что строишь?

— Мне нужно…

— Тебе не кажется, что ты несколько задержался в детстве?

— Не кажется.

Пришел новый день.

— Мне кажется, — сказала Аня, — что ты теряешь голову.

— Это лучшее, что во мне есть.

То, что я испытывал, было для меня прекрасно и ново. При этом у меня и мысли не было, что я вовлечен в очередную любовную историю. Я и в самом деле терял голову.

Помня, конечно, о Юле.

И думая о том, что надо не забыть позвонить Людочке Жос.

— Жос, — спрашивает Лена, — что значит Жос?

— Жос, — говорю я, — значит так много… Это целая история!

А истории с Тиной не могло быть ещё и в помине!