Символическое насилие

Исходя из теории Фрейда, Лакан выдвинул концепцию агрессивности, ко­торая связывает агрессивность с формированием «я» в условиях первородного отчуждения: субъект infans (еще не говорящее дитя) существует как расчлененное тело, как одна из форм его относительной незрелости. Он обретет свою иден­тичность путем идентификации с собственным образом, который функциони­рует как зачаточная форма согласно гештальтпсихологии (психология формы). Дитя становится «я», идентифицируясь со своим отражением, которое дейст­вует как матрица, коагулирующая его последующие идентификации. Созна­тельное отчуждение «я» — это кто-то другой, поэтому мое собственное «я» яв­ляется плохо интегрированной структурой неузнаваемости. Посягательство на этот образ вызывает агрессивность, например, в форме ревности. Попытка поколебать нарциссизм субъекта ощущается им как большая опасность и по­буждает его к действию. Следовательно, чтобы понять агрессивность, необхо­димо исходить из взаимоотношений, существующих между импульсом и эти­ми «специфическими Другими», которые получили название images (образы). Некоторые из них являются образами расчлененного тела (тело может быть лопнувшим, пожираемым, разорванным, выпотрошенным, выхолощенным): образы, структурирующие агрессивность, всегда связаны с телом и его дест-руктурированием. В этот образный ряд вписываются картины Иеронима Бос­ха: демоны, состоящие из переплетения ртов и анусов, пропасть, в которую сбрасывают проклятых, — ее оживальное отверстие возвращает нас к перво­родному страху рождения.

Если агрессивность, эта «коррелятивная напряженность нарциссистской структуры», принимает форму насилия как организованного поведения, то при­чину этого следует искать в каком-то сбое на уровне «символического поля». Иллюстрацией «символического» регистра может послужить диалог Платона и акцент на превалирующей роли Закона как структурирующего запрета. Диалек­тическая сократовская критика Фрасимаха, пересказанная Платоном в труде «Государство», и решение Сократа покориться судьбе и принять «бессмыслен­ный приговор того самого Города, благодаря которому он стал человеком», вы­свечивают символическое как структуру, в которой запрет преступления служит формированию субъекта. Но в данном случае агрессивность соотносится не с инфрачеловеческим, а скорее с погрешностью Закона. Действительное насилие должно пониматься как нечто патологическое в той мере, в какой оно является «символическим насилием», организованным некоей бессознательной структу-

Человек — общественное животное

рои¹, реальное преступление — при том, что «реальное» выступает как нечто не­возможное, непереносимое, невообразимое и тем не менее имеющее место — расшифровывается как «символическое». Опираясь на Марселя Мосса, Лакан дает здесь следующую формулировку: «Структуры общества символичны; буду­чи нормальным, индивид пользуется ими для реального поведения; будучи пси­хопатом, он выражает их символическим поведением». По контрасту с отцеу­бийством, в котором эдипов комплекс находит свое разрешение и позволяет субъ­екту получить статус отца, а также по контрасту со структурами родства, кото­рые регулируют половую жизнь на институциональном уровне, Лакан приводит пример изнасилования одной или нескольких женщин солдатами в присутст­вии пожилого мужчины, оказавшегося совершенно беспомощным. Речь идет о «реальном преступлении, вдобавок реализованном именно в Эдиповой форме, и виновник мог бы понести справедливое наказание, если бы не героический контекст, в котором оно совершается, когда ответственность чаще всего возла­гается на группу, которая прикрывает индивида». Это рассуждение напоминает о том, что даже самое ужасное и жестокое преступление следует соотносить не с «животностью» человека, а, напротив, с его человечностью, а также о том, что теории морализма, подчеркивающие свою приверженность гуманизму, часто грешат непониманием патогенных последствий гуманизации.