С первым криком совы вылью драгоценное снадобье

в жернов Времени…

«Рогоза завязи…».

Я дожидаюсь блеклого света луны и бегу к лесу, чтобы первым услышать первые крики совы, чтобы это драгоценное снадобье Тинка не успела вылить в крохоборское прожорливое жерло, где жернов Времени свирепым Молохом перемелет и, давясь, сожрёт То, Что и есть Эликсир Бессмертия.

Совы, сыча или выпи… Да хоть самого осла… Крики… Да того же в клочья разодранного Мунка!

— И что там, — спрашивает Лена, — на той финтифлюшке написано? Прочитали?

Тинино письмо…

— Ты не поверишь, — говорю я, — мазня! Хуже самого Уорхола и даже хуже квадрата Малевича!

В пятницу, как и планировали, нам с Леной удаётся вырваться на недельку в Египет, на каких-то несколько дней, с радостью детей, никогда не видевших верблюда! Словно мы никогда не были у той самой правой лапы Сфинкса! И тут же — домой… домой… Дела-дела… Пососали Лапу и хва… Дело, правда, не в Лапе — Сфинксом и побегом в Египет я защищаюсь от… Именно!.. Тинка пронизала меня насквозь, пропитала, прополосовала… Заррраза!..

То в Египет, то в Тибет, то на остров Пасхи… Или к Гогену в гости… Эти места силы подпитывают меня в борьбе с Тиной, в битве за…

То на Кайлас!

В борьбе? В битве?!

Ага…

Я должен признаться: эта битва не на жизнь… Южный полюс с его подземным городом в Антарктиде — это, скажу я вам, не детские игры.

Бывает, что Тина время от времени черканёт мне парочку фраз. Вот вчера, скажем, ночью… Я уже раззевался вовсю, убаюканный малиновой, вдруг: «…варись, трава, гори огонь, пойдите тени прочь…».

Тинкины тени…

Я легко мог найти какой-нибудь предлог и позвонить Юле, так, мол, и так, и, между прочим, пригласить её на ужин, и под каким-либо предлогом, уговорив Лену остаться дома, мол, пустяшное дело, смотаться в Москву на часок-другой, на ночь…

Я не ищу предлога. И Аня не ищет.

«… варись, трава…».

И так далее! Дальше — больше… Я даже вымолвить себе этого не могу!

Сон как рукой сняло!

— Что же дальше-то? — спрашивает Лена.

Эти побеги от самого себя — зряшное дело.

— Книги, — потом уточняю я, — это уже были ягодки… Как только костерец под Жорой запылал полным ходом, продолжаю я, стали приносить кто что мог и хотел… Рухлядь всякую… Газеты, журналы… Потом старые стулья, какие-то тумбочки, целые шкафы… Кто-то бросил в огонь даже старый кассетный магнитофон… Потом полетели телевизоры и пишущие машинки… ну… я рассказывал… автомобильные шины и даже целые легковые авто… «рено», «пежо»… почему-то сперва французские, затем немецкие (полный гитлеризм!) и японские, итальянские и американские… Слышались взрывы — бензобаки… Затем…

— Рест, какие взрывы?

— Н-да… Да-да… «…пойдите тени прочь…», — говорю я. — Но книг были горы… Горы груд!..

— Какие тени? — спрашивает Лена.

Тинины!

— Костёр уже пылал, — говорю я, — теней было столько, что… Они просто затмили… Я гнал их прочь и прочь… Выперлись тут… Лампочка едва мерцала… Каждая тень, — поучаю я, — должна знать своё место!

— Какая лампочка? — возмущается Лена.

— Тинкина!..

— Тинкина?!

— Я сидел и листал… Перечитывал Чехова… Даже помню том из собрания сочинений — седьмой! «Дама с собачкой» и «Чёрный монах», и «Про любовь»… Особенно «Про любовь»… Ну ты помнишь, там…

Лена улыбается.

— Дочитал хоть?

Мне не надо дочитывать. Я перечитал. Про любовь… Про сына и про дочь… У Чехова, правда, о детях ни слова… Это у Тинки, я это точно знаю — у Тины… У неё там ещё вот что: «…чтоб чужака мой наговор не тронул ни за что, чтоб развела нас только смерть…».

Холодина такая, что нет никакого желания выходить на улицу.

— Рест, — говорит Лена, — ты собак покормишь?

И куда её несёт в такой холод, в такую ночь?

— Не забудь свою сумку, — говорю я.

Тинино письмо… Жорина финтифлюшка… человечки, птички, рыбки…

— Я остаюсь, — внезапно объявляет она, — ты же видишь, что я не успела.

— Я сам покормлю, — говорю я.

Я обязательно ей напишу… И про чужака, и про детей наших, и про неразводы, и про жизнь нашу… Зачем нам смерть? Ти, мы же с тобой бессмертны! Во всяком случае — Ты! А я уж прилеплюсь у Твоего мизинца. Ты же накапаешь мне своего эликсира бессмертия? Дашь отпить из сей чаши своей? Ты ж не жадина какая-то там… Не скупец!..

Даю слово!

(Никаких клятв!).

— Ре-э-э-э-й, Рестичек, ау!.. Твои двадцать капель.

Я выпиваю залпом эту вонючку, капли снотворного — бррррр… Сон как рукой сняло…

— На, запей…

Я запиваю.

Я не уверен, что этот самый Шампильон смог бы проникнуть в тайну Тининой клинописи.

Тинкин хай-тек!

Насчёт «прилеплюсь у Твоего мизинца»! «И не вообрази, что мне твои в ногах валяния нужны». Видимо, мои вногахваляния вызывают у неё чувство… брезгливости, что ли… Я даже вижу, как она пинает меня, валяющегося, под зад своей смелой бронзовой ножкой… Ногой-ногой… Своим сапожищем! Как пса поганого — ннн-ааааа!..

Я даже слышу хрустальный звон её колокольчиков: тиннн-тинннн… тиннн…

Чтоб я никогда не вилял перед ней хвостиком.

Ннн-ааа…

— Да, книги горели как порох, особенно книги… Со всеми их трагедиями и философиями… Не щадя никого…

Чистка, чистилище…

Или, скажем, Бетховен…

Отереть и осенить…

Может ли его музыка совершить переворот в сознании вот этих самых семи с половиной миллиардов утлых уродцев, тысячелетиями истязающих лик планеты, если уши их забиты глиной исключительно величественной глухоты?

— Но вот что поразительно! — говорю я, — когда книги горели — огонь не обжигал! Знаешь… Каждый старался, так сказать, запастись этим огнём… Это как благодатный огонь из Кувуклии! Все сбежались со свечечками и запасались-запасались этим огнём… Как водой в засуху! Прошёл слух, что он благодатный, вот все и бросились запасаться… Как зерном в неурожай! Выхватывали горевшие книги из костра и погружали в эту благодать свои лица, да-да, «…в густое варево, чтоб обтереть своё лицо ещё до зарева…».

Отереть и осенить… Тина и тут… прям… Чтобы зарево не застало врасплох.

— …ага, целые лица свои, — уверяю я, — в этот книжный огонь… Огнь! Чехова, Бунина, Набокова… Хотя, правда, от «Лолиты» толку было мало — ожоги… жглась огнём… Приходилось даже смазывать кожу мёдом на молоке… От десяти коров. А вот «Иллиада» с «Одиссеей» хорошо грели, мягко, шелковисто, тепло, посверкивая… И «Дон Кихот» ничего, и Рабле с Монтенем и Паскалем… В общем там тоже был сыр-бор — кто грел больше, кто меньше… Кто ярко, а кто просто тлел… Тускло… Какой-то Джойс просто дымил… Будто на распутье в распутицу…

«Паутинно выверенная путаница дней».

Точно-точно — точь-в-точь как если бы все мы вдруг оказались в путаной паутине, и дни наши, и тени… Жора, Лёсик, Иуда, Папа… Иисус… Их паутинные тени… Тинины… Но, знаешь, сколько я не выискивал, сколько не гонялся, тайно прячась в тени домов, сколько ни старался, так сказать, поймать на горячем Тинину тень, мне так и не удалось… Я подумал: она бестенна! Я же это не придумал, я в это уверовал: у Тинки нет тени! Ни тени, ни теней… И тут не может быть и тени сомнений!

(Я — её тень!.. Мечта! Эх, если бы… Я бы тогда… Эх… дааа…).

— Может поспишь? — спрашивает Лена.

— Я же только проснулся!

Тинины скалозубые распутницы всех перепутали, запутав и нас в эти пута путников на распутье…

В распутицу…

— Растаскивали, — говорю я, — этот огонь по квартирам, по городам и странам… Как олимпийский, ну… знаешь… И вскоре весь наш шарик земной замерцал-засветился… Ну, помнишь — как от Тинкиных стихов… Когда каждый вкрутил в себя лампочку…

— И что Тина?

— Да не укладывай ты меня, — прошу я.

Или, скажем, Эйнштейн! Е = mc². Ах ты, Боже мой, делов-то!

Стасик, мой бывший парикмахер (сейчас я стригу себя сам) понятия не имеет об этой еравноэмцэквадрат! И что? И ничего — лучший парикмахер Москвы! Гений места! Не какой-то там сопливчик Зверин или Зверев… Сержик что ли… Ну тот, что…

Наука!..

Эйнштейн, естественно, шатанул ось, у каждого земля дрогнула под ногами, но от этого не каждый стал счастливым. То-то и оно…

Наука!..

Не вышвыривать же её на помойку! Есть же какой-то от неё и толк. И счас эти все разносоловые хай-теки…

Поживём — увидим…

Потом мы ещё говорили о революциях…

— Потом пошли картины… Все эти Эль-Греки и Ван Гоги, Гогены и Сёры, и… И Гойи с Рафаэлями, Караваджи с Матиссами и Модильяниями… Полный фарш! Ну, сама знаешь — Мунки-пунки, и твой ненавистный «Крик» с «Великим Мастурбатором», и даже Энгр с Дюрером… Ой и…

— И что Тина?

Зарядила ты свою Тину!

— Так вот я и хочу тебе что сказать! — говорю я.

— Скажи…

И вот ещё музыка!!!

— Ну, это письмо, помнишь?..

Лена уже в плаще, стоит ждёт.

— Ну ты и копуха, — говорит она, — долго я буду ждать тебя? Кто из нас женщина?

Я признаю:

— Ты! Только ты!..

Пусть письмо ждёт своего часа.

— Идём, — говорю я, влезая в свитер, — я готов.

— Ботинки-то хоть надень, — говорит Лена, — снег уже… Завтра ноябрь.

— Снег?! Не, правда! — радуюсь я, — первый снег!..

Вот бы Тина обрадовалась! У неё там жара, видимо, адская… И ещё этот смертоносный тайфун! «Sandy»! Скорость ветра — 190 метров в секунду! Это ж куда за час можно долететь? На другой край земли! Ну и ураганище!..

Вот бы заявиться Тинке в объятия! Вдруг! На тебе! Принимай! Мокрый весь, весь в дожде и ветре, истерзанный, исстёганный… На меня, на!..

— Рест…

— Да-да, шнурую-шнурую…

Шурую весь из себя, голый… До ниточки… И тут вдруг навстречу мне:

«Раздену город. До листа. Себя — до нитки…».

Город-то зачем? Его и без тебя разденет октябрь… Себя, себя! До нитки…

— Ты шнуруешь уже целый час!

Шурую-шурую…

«Пошлю тебе из октября «Люблю» — открыткой».

Ха! Нетушки, милая моя, Тишенька, открыткой тут не обойдешься, не отделаешься… Не отмахнёшься… Я вот что должен тебе сказать, заявить, если хочешь… Если хочешь вот что проорать:

… слушай… если отмалчиваться и не встречаться, и остаться тут —

в одиночестве —

завтра перестанет хлестать наотмашь ранними утрами,

в которые пора вставать…

И время — кончится …

А?!

Не так ли?!

Время кончится!!!

Глас вопиющего!

Так что не делай из себя, пожалуйста, пустыню!..

Ору я…

Скажи ещё, что я несравненный плагиаторщик.

Вор!

Воррррр!..

Ор мой…

Украду, выкраду, вымучаю, вымолю, выстегаю, выволочку устрою, устрою…

Пока время не кончилось…

— Я бы не послала тебя даже за смертью, — говорит Лена.

— А ты пошли, — говорю я, — пошли меня…

Куда-подальше…

— Пошли уже… копуха моя дорогая… Зашнуровался весь… Цепи ещё нацепи…

Твоя правда — попался…

В цепях весь…

Сегодня назван город, день и час. И может нас уже не стать к рассвету.

Я ей напишу, обязательно напишу, отвечу на это письмо…

— …и тогда, — говорю я, — мы и приняли решение… Это, правда, стоило огромных усилий. Ты помнишь, я рассказывал, как я ездил в Багдад, там ещё шла война, это был жуткий ужас, помнишь, мне удалось побывать на развалинах Вавилонской башни, затем Сады Семирамиды, я же рассказывал… нам удалось собрать тогда уникальные артефакты, свидетельствующие… Мы слямзили биополе каждой песчинки, каждого камешка и росинки… Выкрали весь сакрал! Аж до шумеров и ассирийцев… Я ж рассказывал, помнишь? Мы тогда чуть жизнями не поплатились, когда эта кучка бедуинов… Ну, помнишь, я говорил, что они заставили нас… Меня с трудом откачали…

— Помню. Ты ещё не рассказал, как вы с Тиной покоряли Кайлас. Обещал.

— Успеется.

Лена улыбается.

— И потом мы сумели выстроить всю цепочку, ну, ты знаешь: Гильгамеш, Навуходоносор, Семирамида, потом этот… как там его… и затем Хатшепсут… Рамзесы, Птолемеи… Эхнатон, Тутанхамон, у нас теперь весь список… мы добежали аж до Клеопатры… Я же рассказывал!.. Помнишь? Аж до самой… Ага! Аж до Тинки! До Самой…

— Давно хотела у тебя спросить, — говорит Лена, — зачем вы всё-таки её клонировали?

— Кеннеди-то? Хо! Эту… Жаклин, что ли?..

— Зонт возьми, — говорит Лена.

— Жаклин что ли? Кеннеди?

Я ёрничаю, понимая, что Лена понимает, о ком я спрашиваю. Меня просто накрывает волна жара: мне стыдно, но я до сих пор не вполне знаю, зачем мы клонировали Тину. Знаю, конечно. Конечно, знаю: чтобы не ослепнуть!

— А ты не видела мои очки?..

Будто очки могут дать на это ответ.

— На нос глянь…

Легко сказать…

Летать!))

«Такая пытка — попытки летать…».

Голос гёзов…

— Тинку, что ли? — спрашиваю я. — Ясно зачем!

Кто вы, гёзы?..

Грёзы мои…

Да я в самых мельчайших и до боли дотошных подробностях могу рассказать…

— Рест, — говорит Лена, я жду. Мы идём?..

Вот они грозные гёзы грёз: зачем?

Только когда из кучки Жориного пепла удалось слепить алмазинку… ну так… углеродную слёзинку, не дотягивающую до карата, мне удалось самому себе ответить на этот…

Хм, зачем?..

Дурацкий вопрос!..

Всегда и во всём надо отыскивать наиболее значимое… Значительное… Знаковое…

Во всём…

Я до сих пор ищу ЭТО в Тине…

Во заноза-то!..

Ясно, как день зачем: чтобы не ослепнуть. Не превратиться в воск. Трудность и в том, что духа в Тине аж 99,9%! Остальное — Тело!.. Вот с этой десятой долей процента приходится жить. Это трудно? Это просто невероятно трудно! Безнадежно! Невыносимо! Вот и тянешься всем своим существом к её Духу, чтобы прорастать в это божественное тело. Попробуй тут жить! Мука, мука! Ад! Это как росток сквозь асфальт…Вот и сейчас, вылупив свои зелёные — вглядываюсь, выискиваю…

Пытаюсь в пытке…

Ишь, следопыт-то… Пытливый!..

Ясно зачем?..

Ишь…