Глава 25. Когда клетки дошли, так сказать, до кондиции, проснулись и стали активными, задышали и даже затанцевали

Когда клетки дошли, так сказать, до кондиции, проснулись и стали активными, задышали и даже затанцевали, в работу наконец-то! включался Юра со своими методами экспресс-диагностики. Он взял пробу суспензии и поместил ее в свою тест-систему. На экране его компьютера эти же клеточки теперь можно было видеть в обрамлении нежного зеленовато-желтого сияния. Оно окружало каждую клетку как бы нимбом святости, и чем жизнеспособнее была клетка, тем шире и интенсивнее был этот мерцающий ореол.

— Ух ты!..

Теперь все взгляды были прикованы к этому экрану.

— Потрясающе! — прошептал кто-то за моей спиной.

Были, конечно, и совсем темные клетки. Они словно дыры в мишени беспорядочно расположились по всему экрану.

— Семьдесят два процента, — сказал Юра.

Это означало, что нам удалось оживить только около тридцати процентов клеток. Не мало. Достаточно было и одной!

— Да, — сказал Жора, — вижу.

Теперь мы все превратились в глаза, и зачарованно наблюдали за каждой клеточкой, мысленно помогая им набираться сил. Терпение — вот что сейчас главное! Здесь нельзя торопить события.

— Нужно подождать, — предложил я.

Все согласились. Чем больше процент жизнеспособных клеток, тем вернее и надежнее наше старание…

— Потрясающе, — сказал кто-то шепотом еще раз за моей спиной. Я оглянулся: это был Лесик. Я еще не видел его чем-либо потрясенным.

— Ну что, — спросил я, — вам удалось договориться с китайцами?

Он только кивнул.

Мы не могли оторвать глаз от экрана. Сияние, исходившее от каждой клеточки, эта божественная аура, ошеломляло и очаровывало. Это было похоже на сон, дивный сон. Были, конечно, клетки и совсем темные, тусклые, апатичные. У них не было никакой ауры, никакой мерцающей опушки, они умирали, но мы их не замечали. Зачарованные, мы видели только клеточки, полные жизни, радостные и кричащие. Мы просто онемели, сгрудились в тесную тёплую кучку и стояли каменные, с открытыми ртами и настежь распахнутыми глазами, влажными от умиления. Зачарованные! Будто бы каждому из нас вдруг признались в любви.

— Ну вот мы и дождались, — произнес Жора и упал в кресло.

И все мы, как по команде, глубоко вздохнули.

Я посмотрел на Аню. Вся, как уже сказано, тоже вся в белом, она напоминала снежную королеву. Правда, от нее веяло теплом и ароматом моих любимых духов.

— Можно, — сказал Юра, тоже посмотрел на Аню и кивнул. Его очки, соскочили со лба на переносицу, он перевел взгляд на меня и посмотрел такими глазами, будто увидел меня впервые, затем улыбнулся и подмигнул, мол, все хорошо. Я тоже улыбнулся в ответ. Все и на самом деле шло по плану, клетки ожили процентов на тридцать, и это был первый успех.

Прошло еще минут семь-восемь… Казавшихся вечностью!

— Теперь ты, — сказал Юра, глядя мне в глаза, и выражение его лица снова стало серьезным, — я старался как мог!..

Я кивнул: знаю. Еще бы!..

— Der Mohr hat seine arbeit getan, — коснувшись плеча Юры и улыбнувшись, тихо произнесла Лиза, — der Mohr kann gehen (Мавр сделал свое, мавр может уйти, — нем.).

Этой минуты я ждал, может быть, всю свою жизнь. Еще бы! Самый ответственный момент — воздействие биополем. Я нажал белую кнопку. Живые клетки тут же ощутили поле, встрепенулись, на мгновение ощетинились и тут же расслабились, и теперь каждая из них засверкала, заиграла красками, всеми красками радуги, теперь они были словно крохотные северные сияньица, мерцающие трепетные мотыльки, порхающие с цветка на цветок, танцующие в лучах солнца нежные пылинки, негаснущие в черном небе звездочки фейерверка. И даже большая часть из поврежденных клеток тоже качнулась к жизни. Такова животворная сила биополя! Мы по-прежнему были бездвижны. С каждой минутой число вернувшихся к жизни клеток увеличивалось, так что лагерь мертвых заметно пустел. Оставалось ждать. И уже через полчаса стало ясно, что биополе вернуло к жизни почти все, казавшиеся на первый взгляд мертвыми, клетки.

— Восемьдесят семь процентов живых, — констатировал Юра.

Это была победа! Никогда еще никому не удавалось такое: с первой пробы нам удалось оживить столько крохотных жизней. Этого было достаточно, чтобы каждый из нас, живущих ожиданием чуда, прослезился. Вот она феерия живой жизни! Я не знаю человека, способного удержаться от слез радости и умиления. Разве что Лесик? Он легонечко толкнул меня в бок, мол, видишь, как все красиво? Я тоже обнял его за талию: ага! Мне не видно было его глаз, но я мысленно видел и его слезы. Вероятно, так и выглядит счастье — молчаливые слезы радости на глазах. Как безмерное отчаяние в «Крике» Мунка, эта наша всеобщая радость, перенесенная на холст, готова стать шедевром мирового искусства. И Анина, и моя, и Жорина… А что Юра? Снял очки, близоруко вытирает глаза рукой. И улыбается той сдержанной, только ему принадлежащей улыбкой, в которой всегда спрятана снисходительность мудреца. Я смотрю на Жору — он прячет слезы. Не надо прятать, Жорочка! Плачь! Плачь, реви белугой! Лей свои крокодиловы слезы счастья! Ты это заслужил — открыто реветь от радости! И вы плачьте, плачьте — и Ната, и Инка, и Тамара, и Юля… Юленька, плачь, плачь же!.. Я никогда не видел Юлиных слез. Мне всегда, с первых дней нашего знакомства, казалось, что на нее возложена некоторая секретная миссия — проводника Неба. Не какого-то там медиума или контактера — ангела. Я каждый день видел, как она, встав на цыпочки и выпростав руки вверх, тянулась к Небу. Так и случилось. Когда трудности брали нас за горло и, казалось, что не избежать поражения, мы всегда спешили к ней: выручай! Я был поражен ее щедростью. Она дарила себя каждому нуждающемуся и страждущему (мы ведь все ходили по краю), дарила себя без остатка, расточая налево и направо свои креативные советы и наставления, поднимая наш дух и укрепляя веру. Кто дал ей эту небесную силу?! Я благоговел перед ее волей к жизни. И не мог себе представить иного счастья, как быть рядом с ней.

Нашу радость разрушил вдруг откуда ни возьмись появившийся Валера Ергинец.

— Что случилось, — спросил он, переводя взгляд с одного на другого, — почему вы все в слезах?

— Пришло время слёз, — сказала Тамара, — тебе этого…

— Значит, всё у нас получилось? — снова спросил Валера.

Никто ему не ответил.

— Я вот что хочу вам сказать. Я давно… Я недавно узнал, что мы все состоим из ста триллионов клеток! И только десятая часть из них — человеческие! Остальные — микробы!

— Ты-то себя к какой части причисляешь? — спросила Ната.

Валера не понял вопроса.

— Девяносто триллионов микробов — это же целая армия злых и голодных бойцов, — уточнил Жора, — и каждого из них надо кормить.

— Что если нам, — предположил Валера, — провести ряд предупредительных мер по… Проверить активность трансаминаз…

— Ты же не станешь себя травить, — сказал Стас.

Валера недоуменно посмотрел на него, затем:

— Мы смогли бы тогда…

— Собою, — сказал Жора.

— Что «Собою»? — не понял Валера.

— Кормить, — сказал Жора, — собою кормить эту армию паразитов.

Мы, конечно, все скуксились — наша радость была Валерой разрушена. Но не было в мире силы, способной разрушить наши надежды! Это-то мы точно знали.

— Теперь точно можно, — обняв меня за плечи, тихо произнёс Жора.

— Что можно? — спросил я.

— Точно! — повторил Жора.

Я молча смотрел на него, ожидая ответа. Жора улыбался.

— Твою Тишеньку… теперь можно… точно… Зови её! И не только её…

Стоял неимоверный галдёж, и я сделал вид, что не расслышал Жору. Мне не хотелось даже думать о Тине — как бы её именем, произнесенным всуе не испортить всё дело! Ведь, казалось, что и без неё наш лёд прекрасно тронулся и не сегодня так завтра мы встанем на тропу успеха. И вот чудо-то: как только Жора произнес имя Тины, воцарилась смертельная тишина. Казалось, даже Земля притишила своё вращение вокруг оси, которая стала вдруг скрипеть и скрежетать как несмазанная телега. Да-да, я лично слышал этот скрип и видел, видел десятка три колючих насквозь пронизывающих и прислушивающихся к тебе взглядов, немо спрашивающих — «Так что там с нашей Тиной?». Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из наших когда-либо произносил её имя, и вот оказалось, что они только и живут этим именем, только и ждут от меня ответа — «как там наша Тина?». Да я понятия не имею, где и как ваша Тина. Более того — я точно знаю только одно…

— Что ты молчишь, — Жора взял меня за локоть, — видишь — все ждут.

— Она умерла, — произнёс я.

Казалось, и Земля, замерев, дала крен.

— Рест, ты в своём уме?

— Как так произошло?

— Что случилось?

— Этого не может быть!

— Ну и шуточки у тебя…

— Перестань…

— Жор, скажи ему…

— На выпей…

— Да иди ты…

— Ой, верьте вы ему…

— Зачем врать-то?

— Юра, дай ему укол…

Я не выдержал:

— Да ладно вам!..

Они обступили нас, галдя и талдыча, причитая вот таким крепким столбиком, тесня и хватая меня липкими руками… Кто-то подмигнул, кто-то сплюнул в сердцах, кто-то хохотнул, кто-то даже дал пинка сзади… Они издевались надо мной как те над Иисусом. Мне не доставало только тернового венца на башке. Да, это был праздник Иисусовых страстей, Его мук.

А я знал только одно — Тины нет!

Затем Жора поднял руку и всё стихло.

— Зачем ты убил её? — спросил он.

Ах, Жора-Жорочка-Жорик… Я не знал, что ответить. Ах, провидец ты мой и всесведущий прорицатель! Я всегда знал, что ты всё знал про меня, что ты предвидел все мои действия и поступки, что от тебя спрятаться невозможно! Вот и сейчас… Как тебе удалось выведать мою самую тайную тайну? Откуда ты взял, что я раздолбал свой почтовый ящик, чтобы вытащить из него все Тинины письма? Кто тебе сказал, что все её сайты я слил в канализацию и досуха, аж до дыр, вытер все унитазы? Как ты мог даже только подумать, что все её фотографии я порвал на мелкие кусочки и один за другим сжег дотла в своём новом камине, в последний раз наслаждаясь её теплом?

Её теплом!)

И все её запахи — выветрил…

Как?!

Это не лезет ни в какие ворота!

Ах, как ты теперь прав: я — свободен!

Да вы и представить себе не можете, чего всё это мне стоило!

Но я в своем светлом уме и в самом полном здравии теперь могу твёрдо сказать: нет надо мной ни надсмотрщика, ни палача!

Спасибо и Тебе, милая Ти!

Это Ты своим «Я тебя последний раз спрашиваю» придала мне сил, чтобы я в последний раз мог Тебе так свирепо ответить: теперь баста!..

И ура троекратное!

— Ты-ы-ы… — говорит Лена, — какое ура?!

Лена не понимает, как я её мог убить!

— Никаких писем, никаких стихов, никаких фоток, никаких… Даже тени от Тебя не останется! Даже мысль о Тебе потонет!..

Я и Пустота!

«Я тебя последний раз спрашиваю».

(Так сказать мог только Пилат).

— Ты и в самом деле… — спрашивает Лена, — тыыыы-ы-ы-ы…

Иногда мне снилось, что с карабином наперевес я веду в бой полки наших клонов… Тина — впереди! А ведь я никогда не держал карабин в руках! Как я мог кого-то убить?

— Можешь ответить?

Я только пожимаю плечами.

А ведь в этом, возможно, и моё спасение?

В пустоте?..

Хоть сычом вой…

С пустотой?

«Я последний раз у тебя спрашиваю».

Во балда-то!

Мысль о том, что я могу пойти на такое с тем, чтобы освободить себя от Тининых цепей, отгрызть себе даже лапу, чтобы вырваться из её капкана — капкана тех самых сирен, которые усыпили Одиссея, залепившего себе уши воском или глиной, или даже дерьмом, чтобы не слышать, не слышать этих смертельноупоительных звуков, эта мысль рвала мою рану… И я как Буриданов осёл метался, метался меж двух вязок сена…меж двух огней — убить — не убить…

И где взять столько сил, чтобы осуществить задуманное — убить!

Ха! Тина! Тина, Тиночка, Тинюша! Тинок!

Тишаня!

Вот же где источник всех моих сил и силочек! Вот же Тот, Кто даёт, не раздумывая и без оглядки — «Нате — не жалко!.. Но возьмите!..».

Tiniko!

Ах, эта всеподкупающая её щедрость!

— Рест, ты оглох? Я тебя спрашиваю!

Юля злится.

— Я тебя уже третий раз спрашиваю: это снимать?!

— Обязательно, — говорю я, — а как же!

Юля злится:

— Обязательно…