... — Однако это становится подозрительным, моя донна! — сказал дон Хавьер. — Где ни ступит ваша прелестная ножка, везде возникает огонь! Как бы вам самой не взойти на костёр за пиромантию!
— Никакой пиромантии, благородный маркиз. Какая у нас, к чертям, пиромантия, когда вся дворня по случаю нашего приезда перепилась и уронила канделябр! Наш бедный хозяин в одном шлафроке и ночном колпаке бродит по пепелищу! Но это не помешало ему поделиться с нами деньгами и припасами. Такова уж загадочная ерусланская душа...
Радищев врал, уже с удовольствием вспоминая, как горели в запертом доме барин и его псари да егеря. Мужики тоже пришли полюбоваться...
«Они все ненастоящие», — напомнил себе атаман.
— Посмотрим, пройдёт ли такой номер в каменном замке, — продолжал подозрительный маркиз.
— Ах, оставьте, дон Хавьер, — сказала растерзанная, но счастливая фрау Карла. — Всё было абгемахт в эту ди штилле нахт Пукт. Я поцеловаль майн шварце киндер, и он тотчас сделался медведь! Дас ист айне гевюнлихе вундер — обыкновенное чудо! Наши подопечные могут идти дальше. Буби! — погрозила она пальчиком содрогнувшемуся поэту. — Твоя Карлхен немножко устала, но очень скоро...
|
|
Тиритомба ускорил шаг. Его нынче не тяготила даже поклажа. Ладно, сейчас отбоярился, но ведь на такую никаких медведей не напасёшься! Бедный мишка, должно быть, уже убежал в северные леса и стал там белым, чтобы не узнали...
А брат Амвоний, спавший всю ночь свойственным ему сном праведника, только и сказал:
— Ну и натворили вы тут делов!
Потом он предложил атаману проявить милосердие и навестить болящих.
Тут Лука к великому своему изумлению обнаружил, что панычей‑предателей ему жалко. Как малых и неразумных детей. Он только не мог разобраться: то ли это снисходительность зрелого мужа оказала себя, то ли простая бабская жалость. Вообще в душе Радищева происходили столь сложные и необъяснимые дела, что распространяться об этом не стоит даже сейчас. На.то имеются другие, более мудрёные и ядрёные сочинения.
Тремба и Недашковский уже несколько окрепли, могли отходить от телеги за нуждой. Но, возвращаясь, укладывались всё же на животы.
— Ну, как себя чувствуют ясновельможные паны? — спросил атаман.
— Кепсько, ясна пани... — сказал Тремба.
— А вольно же вам было соглашаться на такую службу! — сурово сказал Лука. — Разве истые шляхтичи следят за паненками?
— То веление Кесаря, — сказал Недашковский. — Нам за то обещана великая награда...
— И что за награда?
— Слична пани, — с чувством сказал Тремба. — Великий Кесарь за то нам обещал, что повенчает нас надлежащим образом в Ватиканском соборе и дозволит в знак крепости брака трижды обойти гробницу Папы...
|
|
— Вот до чего людей доводит любовь, — вздохнул понимающе атаман. — И какова же ваша задача? Должна я донести золото до Рима или как?
Тремба и Недашковский мгновенно зажали друг дружке рты.
— Понятно, — сказал Радищев. — Брат Амвоний, ты бы попользовал их раны!
Панычи, не стыдясь сличной паненки, обнажили секомое.
— Ой‑ой! — запричитал брат Амвоний. — Плохи ваши дела! То ведь не мухи над вами кружатся — то смерть ваша...
Панычи зарыдали, что им суждено помереть невенчанными.
— То‑то, — сказал брат Амвоний. Видно, милосердие у него было особым. — Вы у чертей своих рогатых помощи просите, а Тот, Кто Всегда Думает О Нас, на вас презрение положил...
— Но, брат монах, ведь Кесарь же ясно дал понять в своей последней энциклике... — начал Тремба, прекратив умирать.
— В какой такой энциклике? — елейно спросил Амвоний.
— В ежегодном послании. Там же всё прямо сказано!
— И что же там сказано, чёртовы детки?
— Вам по‑латыни или как? — спросил Тремба.
— Борзостей латинских не текох, — гордо ответил брат Амвоний.
— Тогда я переведу. «Сказал поэт: „Добро должно быть с кулаками“. А я вам говорю, что не только с кулаками, но и с копытами, с рогами, с хвостом! Ибо и бесы веруют...»
— Ну, раз они веруют — они вам и помогут, — сказал брат Амвоний и пошёл прочь, сочтя своё милосердие исчерпанным на сегодня.
— Ничего, мальчики! До свадьбы заживёт! — игриво сказал Радищев и пошёл следом за Амвонием: его собственная жалость тоже быстро иссякла, особенно когда он понял, о чём панычи не дали сказать друг другу.
Если с ним и с золотом ничего не случится, то господа легаты прикажут господам наблюдателям, а те своим солдатам — не то мадьярам, не то баскам...
Впрочем, не мадьяры это были и не баски, а натуральные датчане, судя по песне:
"В родимой стороне
Ты помни обо мне!" ‑
Зловещий призрак папы произнёс.
А жизнь твердит сама,
Что Дания — тюрьма,
И быть или не быть — вот в чём вопрос!
Не пей, Гертруда!
Не пей вина!
Ступай отсюда!
Уж ты пьяна!
Пускай погибнет
Твой сын Гамлет,
А только пьянству
Мы скажем: «Нет!»
Распухнет голова ‑
Слова, слова, слова.
Но ты их все, конечно, знаешь сам.
А в небе и вокруг
Есть многое, мой друг,
Что и не снилось нашим мудрецам!
Не пей, Гертруда... и т.д.
Ударил только раз ‑
Пока не Фортинбрас,
Но у меня всё это впереди.
А ты, моя Офель,
Греби скорей отсель,
А лучше — сразу в монастырь иди!
Не пей, Гертруда... и т.д.
— Что затуманилась, зоренька ясная? — спросил Тиритомба.
Лука хотел было двинуть арапа в ухо за «зореньку», но передумал и ответил:
— Тревожусь я: как‑то там Аннушка?