Парадиалог в системе «мгновенной демократии»

Сосредоточенность общественного внимания на медийных спектаклях увеличивает разрыв между массмедийной (в осо­бенности, телевизионной) логикой изображения событий и ло­гикой решений, принимаемых в политике как особом «поле» современного общества. Телевидение, по мысли Пьера Бурдье, производит в политическом поле тот же эффект, что и в других полях: оно ставит под вопрос его право на независимость¹. Это ведет к утрате истинных пропорций в восприятии происходяще­го и затрудняет понимание различия между политически важ­ным и неважным.

В силу указанного разрыва между политическим и медий­ным полями (при видимой оккупации части политического поля медийной логикой «инсценирования») в современном ме­диальном и политическом пространстве растет риск «коллек­тивного безумия», - подчеркивает немецкий политолог Ульрих Сарцинелли². Как видим, это описание в точности соответству­ет проведенному выше подробному анализу парадиалогического дискурса и показывает, насколько закономерно это явление в пространстве российских СМИ.

Такое положение вполне укладывается и в общую тенден­цию приватизации государственных функций хорошо органи­зованными группами, в том числе в структурах самой власти. С другой стороны, это отвечает стремлению власти заменить развлекательными передачами серьезную и независимую поли­тическую аналитику. Ведь последняя неизбежно формулирует претензии к власти, но когда государство приватизировано те­невыми группами, оно не может мыслить государственно, т. е. воспринимать телевидение как эффективную систему «обратных связей», полезную для нормального функционирования власти и общества. По мнению Я. Н. Засурского, в России сегодня нет продуманной государственной политики в отношении СМИ, от­вечающей стандартам гражданского общества. Главную причи­ну этого Я. Н. Засурский видит в том, что «у нас и государство, и корпорации в недостаточной степени связаны с общественным

¹ Бурдье П. О телевидении... С. 84.

² Sarcinelli U. Politische Inszenierung im Kontext des aktuellen Politikvermit-
tlungsgeschafts // Politische Inszenierung im 20. Jahrhundert. Zur Sinnlichkeit
der Macht. Arnold S., Fuhrmeister C, Schiller D. (Hrsg.). Wien, 1998. S. 154.

интересом», а в своей реальной медийной политике «государст­во слишком активно защищает не общественные интересы, а интересы тех групп, которые представлены непосредственно в правительстве»¹.

Как следствие, вместо вдумчивого, предметного и компе­тентного обсуждения политических проблем телеэкраном вос­требована хорошо продаваемая публике «маска политического инсценирования»². Благодаря такой маске зрителям внушает­ся наличие у героев телевизионных шоу-разговоров политиче­ской компетенции, которой фактически у них часто не бывает. В любом случае, аргумент вступает здесь в жесткую конку­ренцию с пресловутым имиджем и редко когда побеждает³. С другой стороны, зрителям политических ток-шоу внушает­ся впечатление, что просмотра телепередач вполне достаточно для понимания политических материй, что статус зрителя в политическом театре есть нормальная и удобная форма поли­тического участия.

Чтобы понимать политику, не нужно, другими словами, са­мому вступать в политический диалог. Картинки с экрана по­зволяют не только непосредственно понять суть происходящего, но и как бы принять в нем участие, в непосредственной (хотя и виртуальной) форме пережить или прожить данное событие. И не нужно утомлять голову аргументами, строить рациональ­ные доводы, проверять факты. Обо всех аргументах и фактах расскажет вам телевидение; особенно любопытным кое-что доскажут газеты с примерно таким же названием. Именно в этом выражается властный потенциал (пара)диалогов в рамках символической политики. Последнюю можно определить как «стратегическую форму политической коммуникации, которая нацелена не на взаимопонимание, а на повиновение посредством обмана чувств»⁴.

Выступая своеобразным симбиозом политических и худо­жественно-эстетических практик, символическая политика по природе своей является эрзацем и собственно политики, и

1. Засурский Я. Н. Искушение свободой. Российская журналистика: 1990-2007. М.: Изд-во МГУ, 2007. С. 146-147.

² Schicha Ch. Politik auf der „Medienbuhne"... S. 138.

³ Ibid. S. 143.

4. Meyer Т., Катртапп М. Politik als Theater. Die neue Macht der Darstellungskunst. Berlin: Aufbau-Verlag, 1998. S. 85. См. также: Поцелу­ев С. П. Символическая политика. Констелляция понятий для подхода к проблеме // Полис. 1999. № 5. С. 62 и далее.

собственно искусства. Она вся живет в сфере пара-, псевдо- и квазивещей, событий, процессов и т. п. Ее главная политическая функция - производить эмоциональный консенсус с наличной властью. Этот консенсус выступает эрзацем баланса интересов на основе диалога власти с общественностью. В результате воз­никает «теледемократия» как «извращенная форма прямой де­мократии, заставляющей забыть о необходимости дистанции по отношению к злобе дня и давлению общественных страстей, необязательно демократического характера»¹.

Сегодня, как известно, СМИ играют ключевую роль не толь­ко в передаче политических сообщений, но в самой формулиров­ке и даже содержании этих сообщений. Глобализация, подстеги­ваемая неудержимым прогрессом массмедиа, серьезно влияет на коммуникативные пространства отдельных наций и регионов. «Можно ли назвать "народом" миллионы растерянных телезри­телей, завязших в массмедиа?», - задается вопросом П. Вири-лио². Мы считаем, что сегодня есть резон говорить не только о национальных политических культурах (слухи об их смерти слишком преувеличены), но и о глобальной коммуникативно-политической культуре.

Разумеется, эта глобальная политическая культура не смо­жет даже в обозримом будущем вытеснить локальные полити­ческие культуры. Это невозможно не только потому, что нацио­нальные общности плотно завязаны на национальные языки с их особой «картиной мира»; технические средства глобализации могут использоваться не только для ослабления, но и для укреп­ления национальных идентичностей. Не менее важная причина неистребимости культурно-национального духа лежит в сфере политической (т. е. национальной) экономии: за национальны­ми символами стоят не только коррумпированные экономиче­ские элиты без роду и племени, но и массы отчужденного от власти населения, политическая мобилизация которого часто осуществляется, и будет осуществляться, под националистиче­скими лозунгами.

В случае глобальной политической медиа-культуры, скорее, можно говорить о разновидности глобального культурного им­периализма, который агрессивно накладывает свои структуры на сложившиеся культурно-политические порядки (достаточно

1. Бурдье. О телевидении... С. 85.

2. Вирилио П. Информационная бомба... С. 74.

вспомнить количество англицизмов в обозначении современных экономических, политических и прочих феноменов). Это в из­вестной мере «работает», однако всегда остается открытым во­прос: как долго и - главное - с каким конечным результатом будет «функционировать» эта глобальная политическая медиа-культура на культурно-национальных почвах и полях?

Как бы то ни было, кризис национальных порядков (кото­рый, правда, может оказаться и кризисом роста) очевиден. Он действительно сопровождается «негласным установлением но­вых политических образований с помощью масс-медиа и сетевых мульти-медиа»¹. В этих образованиях не существует «здесь», но существует «сейчас». В них нет «правого» и «левого» в тради­ционном политическом смысле. А что же остается? - «Остается лишь дилемма средств коммуникации, конфликт между soft (ре­чью) и hard (образом)», - считает П. Вирилио. Он пишет о при­шествии «политических мутантов» вроде Беньямина Натаньяху, Йорга Хайдера, Тони Блэра и т. д.²

Кстати, Фриц Плассер, крупный австрийский специалист в области СМИ, проанализировал в 90-х гг. феномен шумного из­бирательного успеха праворадикальной «Свободной Партии Ав­стрии» во главе с упомянутым И. Хайдером. Эта фигура вполне сопоставима с нашим В. Жириновским; любопытны и парал­лели в медийном обеспечении успеха этих политиков. Партию Хайдера австрийский ученый называет «символическим моби­лизационным агентством», «теле-партией» или «медиа-парти­ей». Она сознательно стремится собрать в пучок латентные и глубоко укорененные чувства недовольства и протеста, спрое­цировать их в личность лидера, отвечающего всем канонам ме­дийного искусства³.

Случай Хайдера и его аналоги в других странах дает осно­вание предположить, что политический парадиалог - это уни­версальное явление глобальной политической медиа-культуры. Какие черты этой глобальной медиа-политической культуры способствуют развертыванию парадиалогического дискурса? Попробуем назвать хотя бы некоторые из них, заранее извиня-

1. Там же. С. 91.

2. Там же. С. 63.

3. Plasser F. TV-Confrontainments und Strategien populistischer Politikvermittlung in Österreich // Medien und politischer Prozess: politische Öffentlichkeit und massenmediale Politikvermittlung im Wandel. Opladen: Westdeutscher. Verlag, 1996. S. 96.

ясь за обилие англо-американских терминов (глобализованная культура говорит по-английски).

Ф. Плассер пишет о «популистской логике медийных сооб­щений», которая косвенным образом поощряет стратегии «попу­листского аффективного менеджмента»¹. Это прекрасно согласу­ется с упомянутым выше феноменом «аффективного телевиде­ния». Отмеченные черты этого телевидения — персонализация, интимизация, эмоциональность и сенсационализм - особенно заметны в политической коммуникации с началом предвыбор­ной гонки. Плассер выделяет ряд паттернов медиальной пре­зентации политики в период выборов, которые помогают лучше понять, почему парадиалогический дискурс не только становит­ся возможным и терпимым на ТВ, но даже востребован там медийно-политическими агентами.

Прежде всего, востребована персонализация политических тем. По словам Плассера, система политических звезд и вы­боры как плебисцит для раскрученных политиков - это руко­водство для редакционной логики телевизионщиков, шире -представителей СМИ. Они изображают политику прежде всего как нарративно организованную игру между действующими лицами (звездами). При этом происходит одна важная вещь: сюжеты о личных взаимоотношениях политиков заменяют со­бой реальные политические проблемы, естественно выдвигае­мые для обсуждения в период выборов. И чем дальше продви­гаются предвыборные баталии, тем очевиднее становится, что собственно политические темы задвигаются на второй план, а впереди оказываются квазиполитические сюжеты: анализ предвыборной тактики, спор по стилистическим вопросам, шумные телевизионные перформансы с кандидатами, эффект­ные символические акции и псевдособытия, спекуляции о воз­можных коалициях и т. д. При этом содержание ведущихся политиками диалогов все больше начинает напоминать разго­воры героев мыльных опер, завязанные на чисто личные взаи­моотношения: ухаживания и преследования, помолвки и раз­молвки, надежды на брак и подозрения в измене, радостные вопли и яростные крики и т. д. и т. п.

Нельзя сказать, что политики в этот период вообще не ис­пользуют аргументы и факты, а всё сводят к одним только эмо­циям. Нет, они активно аргументируют и осыпают зрителя фак-

тами и данными опросов. Но и качество этих данных (об этом уже было сказано выше), и само их использование есть инвер­сия всех мыслимых правил ведения честного диалога. Все это подвержено экспрессии медийной драмы, которая захватывает, обескураживает, пугает и зрителя, но никак не просвещает его относительно сути политических проблем и позиции спорящих политиков. И это полностью отвечает коммерческой установке того, что в США получило название horse race journalism («жур­нализма скачек»), и что давно уже стало достоянием глобально­го медийного пространства политики.

Негативизм, свойственный парадиалогам вроде теледу­эли Жириновского и Проханова, также есть явление, отнюдь не случайное для современной медиа-политической культуры. Аферы, скандалы, провалы и разоблачения политиков отлично «продаются» зрителю во всем мире. И редакторы телевизион­ных программ предпочитают пускать в эфир материалы скорее негативно-сенсационного содержания, чем сюжеты и статьи с честной, но «скучноватой» аналитикой. Здесь опять возникает система негласного, хотя и (не всегда) преднамеренного сотруд­ничества между политиками и СМИ, их коммуникативно-поли­тический симбиоз.

Этот симбиоз особенно востребован в период предвыборной кампании, когда партии настроены на взаимные атаки, разо­блачения, инсинуации. В странах, где нет жестко регулирую­щего такие вещи законодательства или политической культу­ры, это ведет к усилению тенденции негативизма до сюрреа­листических форм. От медийно-политического «негативизма» (спецтермин на глобальном уровне - negative campaigning, т. е. негативное ведение кампании) получают выгоду прежде всего оппозиционные партии. Критиковать всегда легче, чем делать позитивную работу, особенно в условиях кризиса¹. Но когда эта тенденция стократно усиливается интересом и техническими возможностями СМИ, она ведет к дестабилизации общества и к желанию властей ограничить доступ оппозиции к националь­ному телеэфиру.

Ф. Плассер безусловно прав, усматривая в этом структурную модификацию политической культуры, когда логика «круглого стола» кажется более привлекательной, чем логика сложного

¹ Ibid. S. 97. 262

1. Ibid. S. 102.

II К

процесса парламентского принятия решений¹. Одновременно это ведет к изменению критериев «успешной политики» в глазах широкой общественности. Теперь политический успех кажется напрямую опосредованным «видео-политикой» (videopolitics). Эта последняя предполагает обязательное наличие у политика «медийной компетенции» (его умения эффектно п(р)одать себя актуальной и виртуальной публике). Чтобы эту компетенцию выработать, необходим упомянутый аффективный менеджмент (т. е. перманентная разведка и эксплуатация скрытых эмоций и настроений электората), а также менеджмент тематический (умение правильно поставить и осветить проблему безотноси­тельно к возможностям ее решения). Все это становится рамоч­ным условием специфического для эры массмедиа популизма и одновременно — в глазах телевизионной публики — ключевым критерием политического успеха.

Разумеется, в действительном мире профессиональной поли­тики дело обстоит несколько иначе; там политику делают люди, представляющие реальные интересы хорошо организованных групп, причем люди, не всегда известные широкой публике. Но этой последней «видео-политика» оставляет мало шансов рацио­нально оценить и осмыслить подлинный вес «говорящих голов» на телеэкране. Пока господствует медийный рынок, политиче­ская логика маркетинга будет теснить в публичном пространст­ве фактическую логику политических процессов и решений.

Когда medium is message, а мессидж превращается в массаж, ощупывание, тест; когда «нет больше реального вопроса» и «нет больше таких вопросов, на которые нет ответа»², тогда исчезает пространство для публичного политического диалога, тогда де­мократия превращается в гротескную политику, «сверпредста-вительную и никого не представляющую»³. Нет, политический диалог не исчезает вовсе; он просто уходит за кулисы полити­ки, он покидает агору. Для кого-то этот процесс закономерен и в принципе для общества не опасен. Для других он кажется катастрофической «трансформацией политики», исчезновением демократии как народовластия. По словам немецкого полито­лога Томаса Майера, «эстетизация политики» посредством те­левидения ведет к «удалению политического» из общественной жизни. «То общественное пространство, которое должно делать

¹ Ibid. S. 101-102.

² Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть... С. 137-138.

³ Там же. С. 140.

возможным взаимопонимание людей относительно общих для них дел, эстетизация целиком экипирует образами. Но эти об­разы блокируют путь аргументам, причем их отсутствие никто не замечает»¹.

Мнения относительно сущности и судьбы современной демо­кратии зачастую полярно противоположны, однако практиче­ски все крупные политические мыслители современности диаг­ностируют проблемы с системой представительской демократии: из нее улетучивается диалог власти и общества.

Для нас это значит превращение гражданского диалога в парадиалог, который охватывает не только сферу СМИ, но все институты современных демократий. Прежде всего, он харак­теризует избирательную систему, «где представительная власть настолько плотно контролирует ответы избирателей, что сама уже никого не представляет: в известный момент она оказыва­ется бессильной». Аналогичные мысли развивает и П. Вирилио. Он пишет о «самой серьезной угрозе, нависшей над нашими ста­рыми демократиями, недаром называющимися представитель­скими». Если главным искусством в политике этих демократий было красноречие, то большинство современных политических партий «уже мечтают о настолько soft, настолько молчаливом и soap избирателе, что из него невозможно сделать даже нелепую марионетку, извлечь хотя бы какое-либо идиотское решение»².

Р. Даль высказывал в конце 80-х гг. XX в. опасение, что в ходе «третьей демократической трансформации» (от наций-го­сударств до наднациональных политических структур) «связь между делегатами и народом останется весьма непрочной, а де­мократический процесс будет ослаблен даже по сравнению с су­ществующими полиархиями»³. Дальнейшие перипетии общеев­ропейской интеграции, осложненной развалом Восточного («со­циалистического») блока, доказали полную обоснованность этих опасений. К примеру, решение такого ключевого для европейцев вопроса, как принятие общей конституции, стало возможным сегодня только при отказе от проведения национальных рефе­рендумов по этому вопросу.

Любопытно, что даже Э. Тоффлер, при всем его техноло­гическом оптимизме, еще задолго до прогнозов Р. Даля видел

1. Meyer Th. Die Transformation des Politischen. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1994. S. 129.

2. Вирилио П. Информационная бомба... С. 61.

3. Даль Р. Демократия и ее критики... С. 487.

нарастающие проблемы с системой представительской демокра­тии. «В политике, - писал он полвека тому назад, - не суще­ствует института, при помощи которого обычный человек мог бы выразить свое мнение по поводу будущего....Отрезанный от будущего, он становится политическим евнухом. По этим и дру­гим причинам мы стремимся к неизбежному разрушению всей системы политического представительства»¹. Тоффлер видел ре­шение этой проблемы в создании новой системы прямой демо­кратии — в «ассамблеях социального будущего», в которых мил­лионы людей из всех без исключения социальных групп, свя­занные новейшими телекоммуникационными сетями, получили бы возможность участвовать в режиме перманентного диалога о ближайшем и отдаленном будущем их (со)обществ. Американ­ский футуролог называл это «головокружительным утвержде­нием народной демократии», но явно отвлекался от групповых и классовых интересов тех, кому совсем не нужна такая система.² Мы видим сегодня, что развитие коммуникаций не приводит автоматически к развитию демократических практик. Вместо этого мы наблюдаем бюрократизацию властных институтов и симуляцию политического волеизъявления граждан.

Р. Даль, который тоже признавал демократический потен­циал телекоммуникационных средств, замечал и обратную, не­гативную сторону этого процесса. С одной стороны, он видел здесь расширение пространства гражданского диалога, в какой мере телекоммуникации «дают каждому возможность задавать вопросы по поводу полученной им информации о важных пуб­личных вопросах», а также «позволяют гражданам участвовать в дискуссиях с экспертами, с принимающими политические ре­шения лицами и с рядовыми соотечественниками»³.

Однако простое участие в дискуссиях друг с другом, - под­черкивает Даль, - само по себе еще не освобождает граждан от ограниченности их политического сознания. Здесь мы видим политическую релевантность общего различия между разгово­ром и диалогом: участие в политическом разговоре позволяет гражданам следить за дискуссией, голосовать по обсуждаемым вопросам и т. п. Но все это «без адекватного понимания проблем не в состоянии гарантировать то, что одобренная гражданами

политика защитит или позволит реализовать их интересы»¹. Другими словами, «разговор граждан» сам по себе еще не дает политического (гражданского) диалога. Более того, такой разго­вор может легко обернуться парадиалогом или псевдодиалогом, в какой мере он будет использован политическими медиаэлита-ми (Даль пишет в данном случае о «полиси-элитах» как сово­купностях интеллектуалов-профессионалов в отдельных сегмен­тах политики²) для манипулирования населения в собственных целях и тем самым - для нанесения ущерба демократичесокму

процессу.

Чтобы адекватно понять современное значение полити­ческого парадиалога, надо иметь в виду эту симулятивную природу непосредственных форм демократии, порождаемых массмедиа в качестве мнимой альтернативы демократии пред­ставительной.

Пьер Бурдье, как мы упомянули, говорит в данной связи об «извращенной форме прямой демократии». Аналогичным образом, П. Вирилио отмечает, что «под маской анархистской пропаганды "прямой (live) демократии", направленной на об­новление репрезентативной демократии политических партий, внедряется идеология автоматической демократии, когда невоз­можность обсудить что-либо "компенсируется" социальным ав­томатизмом, по типу опроса мнений или оценки телевизионной

аудитории»³.

П. Вирилио подчеркивает, что система такой «демократии условного рефлекса» может привести не просто к дефициту диа­лога между властью и обществом, но к тому, «в чем не преуспел ни один тоталитарный режим с его идеологиями - единодуш­ному согласию»*. По сути, речь идет о дилемме, которая делает диалог поистине ключевой проблемой современной политики: «Что мы выберем: медленную и осмотрительную, обусловлен­ную географическим положением демократию, по типу прямой демократии собраний швейцарских кантонов, или же медиати-зированную £ше-демократию, по образцу измерения рейтинга аудитории коммерческого телевидения или проведения опросов общественного мнения?»⁵.

¹ Тоффлер Э. Футурошок. СПб.: Лань, 1996.С. 397.

² Там же. С. 394и далее.

³ Даль Р. Демократия и ее критики... С. 514.

1. Там же. С. 515.

2. Там же. С. 508.

3. Вирилио П. Информационная бомба... С. 88.

4. Там же. С. 97.

5. Там же.

В относительно нейтральных терминах современной медиа-политической культуры эту форму прямой (телевизионной, вир­туальной) демократии называют instant democracy, что можно перевести как «мгновенная демократия»¹. В США система та­кой демократии неразрывно связана с феноменами вроде town hall meeting (общее неформальное собрание официальных лиц с жителями городков, муниципалитетов и т. д.) или call-in show (общение модераторов теле- или радиопередач с их виртуаль­ными зрителями или слушателями). Широко используется се­годня и упомянутое выше электронное голосование как неотъ­емлемая часть медийной симуляции прямой демократии. Есть даже остроумный немецкий термин для такого рода практик — Fernbedienungsdemokratie (демократия с дистанционным управ­лением)².

По мнению Ф. Плассера, такого рода теледемократия спо­собствует ослаблению репрезентативных компонентов полити­ческой системы, делая, напротив, более популярными и при­влекательными ее псевдо-плебисцитарные формы. Более того, «мгновенная» демократия ведет к ускорению циклов чрезмер­ных ожиданий и резких разочарований «нации телезрителей». Обманчивая надежда на немедленное решение проблемы (пря­мо перед телекамерами) снижает политическую толерантность заинтересованных лиц к долгосрочным политическим пробле­мам и программам. Быстрое разочарование массы зрителей по­литического телетеатра делает политические ситуации взрыво­опасными.

Альтернативу такому положению дел предлагает Р. Даль своей идеей «мини-народа» как определенного числа граждан, случайно выбранных из всего населения с целью осмысления-обсуждения в течение относительно продолжительного време­ни каких-то важных общественно-политических проблем. Этот мини-народ, по Далю, мог бы с помощью телекоммуникаци­онных средств получать советы со стороны «консультативной группы», состоящей из ученых специалистов и менеджеров. Он

¹ Разумеется, перевод не передает всей любопытной игры значений в семан­
тике англ. instant. Срав.: instancy (безотлагательность, спешность, неотлож­
ность; неминуемость, неотвратимость); instant action (мгновенное действие);
instant food (продукт или блюдо быстрого приготовления); instant image
(мгновенное появление изображения - на экране телевизора после включе­
ния); instant messaging (мгновенный обмен сообщениями, средства опера­
тивной пересылки сообщений) и т. д.

² См. об этом: Plasser F. TV-Confrontainments und Strategien... S. 101-102.

находился бы в режиме перманентного диалога: «проводил бы слушания, обсуждения и расследования в комиссиях, а также устраивал бы дебаты и дискуссии»¹.

Тем самым Р. Даль намечает то, что можно назвать «комму­никативным поворотом» (по аналогии с «лингвистическим пово­ротом» в гуманитарном знании) в понимании демократического представительства. Если традиционное (осмысленное в полити­ческой философии Нового времени) понятие представительной демократии акцентирует институционально-правовой аспект этого феномена, то развиваемые Далем идеи акцентируют его процессуально-коммуникативную сторону. «Суждения мини-на­рода, - пишет американский политолог, - будут "представлять" мнение демоса. Его выводы были бы вердиктом самого демоса, который тот вынес бы в случае обладания всей доступной ин­формацией, позволяющей решать, какая политическая страте­гия обеспечит ему достижение нужных целей. Авторитет выво­дов мини-народа будет основан на легитимности демократии»².

Другими словами, живой (разговорный) политический диа­лог мыслится здесь в качестве неотъемлемого условия легитим­ности и дееспособности представительной демократии.