double arrow

Хиротония

Самый важный и страшный момент в жизни каждого пастыря, момент, который остается

памятным на всю жизнь, есть посвящение архиерейской рукой во святое и великое служение священства. Уже было сказано о подготовке для пастырского служения, но особенно надо подумать будущему иерею, как оградить себя в последние дни мирской жизни, чтобы с соответствующим настроеньем подойти к этому высокому призванию, к самому таинству священства.

В эти последние сроки перед кандидатом встает вопрос о будущем приходе, о том алтаре, к которому Церковь приставит его своим служителем. И хотя этот вопрос, скорее, относится к канонике, необходимо сказать несколько слов, поскольку эти формальные и административные подробности касаются будущего ставленника.

Три пути знает христианская история. Путь протестантский (который в сущности не имеет священства и посвящения) уклонился в одну крайность. Диссиденты от Рима ограничиваются одним избранием общиной. Это достаточно в глазах тех, кто свою свободу купил в отрицании римского примата и искаженного учения о Церкви, а также в отрицании всякой иерархии. Цена этому — самосвятское обольщение себя и других и безначалие, в котором совершенно отстранен благодатный момент. Это крайняя демократизация понятия о Церкви.

Римский католицизм пошел путем противоположной крайности, путем совершенного подавления личного начала и исключения (в принципе по крайней мере), начала мирского, самого народа. Церковь в римском сознании концентрируется в иерархии. То церковное священство и избранничество народа, о котором говорили Ветхий и Новый Заветы и о котором еще не забывало первохристиаство, совершенно потускнело в сознании сановных прелатов Рима. Народ не участвует в выборе духовенства для себя. Древние избрания римского первосвященника при участии народа превратились в конклавы особого сословия кардиналов, неизвестных первенствующей Церкви. То же и в жизни приходов и в жизни епархий. Народ лишен участие в выборе себе пастырей. В этом не все плохо. Многих соблазнов избавлены католики, от которых страдают обладающие сознанием соборности православные христиане. Но есть и некоторое омертвение церковной жизни. Следует, впрочем, заметить, что римский чин хиротонии знает и одну подробность (нами забытую), а именно: возложение рук на посвящаемого не одним архиереем, но и другими пресвитерами. Рукополагает не один только архиерей, но и вся плирома Церкви.

Православие всегда стремилось идти средним путем и, избегая крайности одного облика западного христианства, не уклонялось в неумеренности другого. Православие издавна берегло принцип избрания священника и архиерея народом.

Как бы ни решали этот вопрос историки, новозаветники и канонисты, смогут ли они убедительно доказать изначальность этой именно выборной системы; выбирали ли всегда апостолы своих ставленников, посоветовавшись с "народом"; можно ли безусловно игнорировать слова Христа: "Не вы Меня избрали, но Я вас" (Ин. 15:16), что означает избрание не снизу, а именно: сверху; в духе ли Евангелия эта система избрания вообще, т.е. следует из некоторых фактов апостольской истории делать обобщающие выводы; так ли уж бесспорна польза и всегда ли обеспечена правильность избрания при содействии так наз. народа — хранителя благочестия, — все эти вопросы выходят из круга нашей науки. Но они не могут не отразиться на положении священника в его приходе и на его отношения к своим пасомым. Разумеется, что в этом третьем выходе сглаживаются крайности первых двух: пресвитерианского безначалия и латинского папизма. Но в этой практике не все бесспорно и не все безупречно. Участие народа в избрании своего пастыря само по себе не плохое начало, однако, не является гарантией правильности. Народ, воспитанный в строгих рамках церковности и верный канонам и традиции, сможет более или менее правильно пользоваться этим своим правом. Но при отсутствии этих данных, при либеральных тенденциях паствы к независимости, а главное, при слабом характере священника, он может легко оказаться "на поводу" у избравшего его "народа — хранителя благочестия."

Как бы то ни было, но принцип избрания народом или, точнее, участие народа в деле указания властям кандидата, который кажется народу более подходящим, был в той или иной мере распространен на Востоке. Древняя русская практика знала принцип "когда князь захочет и люди." Стоглав это закрепил для простых церквей, тогда как в "ружных" церквах выбирали княжеские и царские "дворецкие." Составлялась "порядная запись," которая показывает желание и одной и другой стороны не преступать условий уговора; само по себе этот момент вносит в пастырские отношения некоторый чуждый духу священства элемент. Архиерею таким образом оставалось только посвятить будущего священника. При недостатке подготовленных кандидатов вряд ли у архиерея могло возникнуть какое-либо право "вето." При синодальном устроении Русской Церкви этот принцип выборности духовенства вышел из употребления и о желании его восстановления заговорили только в работах предсоборных учреждений.

В позднее время (18-19 вв.) принцип избрания проводился до некоторой степени в областях Австро-Венгерской империи с православным населением (Воеводина, Буковина, Черновицкая митрополия, Далматинская епархия).

Несомненно, можно усмотреть некоторые положительные стороны этого выборного начала. Каждому человеку предоставлено право самому выбирать для себя духовного руководителя и отдать именно ему свою совесть, душу. Но тем не менее в священстве и пастырстве главенствует начало старшинства. Духовник и его пасомые составляют то, что на старорусском наречии называлось "покаяльной семьей." В семье же и отечестве слышен момент покорности и послушания. Выборный же принцип вносит нечто юридическое, демократическое, не смиренное.

Оставляя в стороне эти вопросы, следует перейти к самому посвящению, к его смыслу и содержанию. Выбран ли священник или назначен своим будущим епархиальным архиереем, но наступает час его таинственного и страшного посвящения. Если говорить о символике, то можно провести такие параллели: выбор паствой есть некое сватовство, а хиротония — венчание иерея с его паствой. Эта символика подкрепляется чинопоследованиями общими и в одном и в другом таинстве: обхождение вокруг аналоя или престола, пение тех же песнопений (но в обратном порядке) "Исайя ликуй," "Святии мученицы..." отсюда можно сделать некоторые выводы: брак священника с его паствой есть нерасторжимый союз, как в принципе нерасторжим и брак. Поэтому перемещения священника с одного места на другое не должно было бы в принципе иметь место, как еще в большей мере, перемещение архиереев с кафедры на кафедру. В принципе священник несменяем.

Но есть и другая существенная черта в этом таинстве: священство — неизгладимо, учат римо-католики. То же мнение разделяют греческие богословы. Иначе смотрел митр. Филарет. По существу говоря, благодать низведенная архиереем в таинственном священнодействии во время Литургии не может быть снята никакой властью на земле. Считать, что акт консистории может лишить человека благодати Св. Духа, является богословской непоследовательностью. Крещение и священство неотъемлемы и неизгладимы. Даже грех отступничества не смывает благодати крещения, почему вернувшихся из апостасии не перекрещивают. Точно так же и самый страшный грех, совершенный священником и доведший его до осуждения на лишение сана, не может сам по себе, как и консисториальный акт, лишить священника благодати. В случае судебной ошибки такого расстриженного священника, оказавшегося невиновным, пришлось бы снова рукополагать, чего, конечно, не смеет сказать и самый строгий ригорист. Еще более страшным и кощунственным должно быть признано так называемое "сакраментальное расстрижение," практиковавшееся в русской и сербской церкви. Известен случай такого расстрижения еп. Варлаама Смоленского в царствование имп. Александра 1. Осужденного вывели в полном облачении из алтаря, после чего у западных дверей с него снимали одну за другой священные одежды с возгласом "анаксиос" и, наконец, жезлом изгоняли из храма. Все это напоминает по структуре черную мессу с ее действиями наизнанку. Греки знают лишь пожизненное запрещение в священнослужении, но никак не лишение сана.

Католики развили, как известно, целое учение о так называемом характере таинства, т. е. неизгладимости печати двух таинств, — Крещения и Священства.

В сербской церкви также существовал чин лишения священства. В 1899 г. сербский Архиерейских собор лишил сана протоиерея Милана Джурича, покушавшегося на жизнь короля Милана Обреновича и осужденного на 20 лет каторги. Расстрижение совершалось в церкви со снятием одежд при возгласах "недостоин" (см. проф. Вознесенский "Из церковной жизни православных славян," в "Богословском Вестнике" за 1900 г., стр. 530). В книге серб. Митр. Михаила "Православная сербская церковь в Княжестве Сербии" (на стр. 213-215) помещается этот чин извержения из священства.

С этими предварительными соображениями можно перейти к основной теме — к самому посвящению. Кроме всего сказанного о разносторонней подготовке, кандидат священства должен никогда не забывать об этой неизгладимости священнического дара служения. Хиротония есть тот таинственный акт, который отделяет простого мирянина от благодатного предстоятеля алтаря, от таиносовершителя, от теурга, посредствующего между Богом и миром и ведущего благодатью Св. Духа свою паству к духовному совершенствованию, к обожению. После хиротонии он уже больше не простой человек, но священнослужитель. Он не только избранник своей паствы, а носитель благодати. Но это посвящение рукой архиерея, вводящее его в клир, не отрывает его от паствы и не замыкает его в какую-то касту жрецов, а органически связывает его с паствой, сродняет его с теми, которые отныне будут с ним одно.

Проверив себя не раз, убедившись, что он не хочет больше "озираться назад," кандидат может подойти к принятию благодати священства по чину Мелхиседека. Пасторалисты обычно советуют не откладывать надолго после окончания образования своего посвящения. Это верно потому, что всякое лишнее промедление не укрепляет, а расхолаживает, вносит всякие новые сомнения, расстраивает внутреннее единство души. Кроме того, верно еще и другое замечание наших пасторологов (митр. Антоний), что Богу надо отдавать все свои силы, зажечь перед Богом целую свечу, а не отдавать Богу ненужный уже никому огарок, израсходованный по мелочам в житейской суете. Но тот же митр. Антоний советует (2, 291) по возможности отдалить рукоположение от момента женитьбы. В самом деле, атмосфера младоженства, увлечений мало способствует внутренней собранности, необходимой для рукоположения и в особенности первых шагов священника. Надо остепениться.

Перед самым рукоположением хорошо даже на некоторое время удалиться вовсе от мирских интересов и шума. Уединение в монастырь, хотя бы маленький, поможет ставленнику больше и легче молиться и уйти в свой внутренний мир. Говение, молитвенный подвиг, воздержание от всего мирского легче помогут ставленнику приступить к страшному часу.

Наступает канун посвящения. Ставленник исполняет все необходимые формальности, не тратит уже внимания на другие приготовления. В консистории он подписывает свою священническую присягу, к которой он должен отнестись со всей серьезностью и страхом. С необходимыми бумагами от архиерея и консистории он идет к своему духовнику для так наз. "ставленнической исповеди." Это новый и перед хиротонией последний контроль своей совести. Это исповедь за всю жизнь. Каждая исповедь должна быть рассматриваема, как предсмертная, ибо надо быть готовым на всякий час предстать перед судом Божиим, но ставленническая исповедь есть особенно строгий просмотр всего, что сделано в жизни, что могло быть забыто или недоговорено по человеческой слабости. С примиренной совестью, с чистым сердцем, с сознанием своего полного недостоинства и несовершенства, не с ложным смирением, но с сокрушенным сердцем кандидат приносит Богу перед лицом Его свидетеля, духовника, свою исповедь и просит о даровании ему непорочного священства.

С надписью духовника (на консисторском акте или на прошении) о ненахождении никаких канонических препятствий для рукоположения кандидат ждет завтрашней хиротонии. Св. Григорий Богослов в своем защитительном слове говорит: "мне стыдно за других, которые с неумытыми руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело и, прежде чем сделаться достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкутся вокруг св. Трапезы, как бы почитая сей сан не образцом добродетели, а средством к пропитанию; не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета.... надо прежде самому очиститься, потом уже очищать; умудриться, потом умудрять; стать светом, потому просвещать, приблизиться к Богу, потом приводить к Нему других; освятиться, потом освящать."

Часто перед самым рукоположением нападает на людей слабых или слишком рассудочных, чрезмерно к себе требовательных (скрупулезная совесть), известное малодушие, желание бежать без оглядки, чтобы только не взять на себя непосильного бремени. На подобный искусительный голос должен быть дан решительный ответ. Не надо уже в эти минуты колебаться и двоедушничать, помня, что "человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих" (Иак. 1:8). Для некоторых эти минуты бывают настолько тягостны, что только твердая рука духовника, подбодряющий голос настоящего друга, могут помочь слабеющей совести кандидата. Вот тут и важно указать на благодать Духа, "всегда немощных врачующая и оскудевающих восполняющую."

Эти последние часы могут быть смело сравнены с какой-то человеческой Гефсиманией и искушением богооставленности. Один из выдающихся пастырей говорил о своем "умирании" перед рукоположением. В эти часы происходит какое-то обнищание себя, подобное, — сохраняя все перспективы и пропорции, — кенозису Сына Божия. Священник призывается повторить Христово священство, уподобляться Ему, становиться преподобным во всем. В хиротонии происходит новое рождение нового человека, мирянин становится "новой тварью" во Христе.

Здесь в эту единственную в жизни минуту происходит пленение человека в послушание Христу. Здесь ставленник произносит страшные для себя обеты особой любви к Пастыреначальнику и к Церкви, соединяется с Ними навеки и, не теряя себя в своей личности, в то же время растворяется в мистическом единстве с Телом Христовым, с Ее главой, исполняется Духом, возносится на небеса.

Каждый момент этого священнодействия значителен и страшен: и посвящение в первые степени священства, — чтеца, иподиакона и диакона, и первое прохождение через Царские врата, как через некий огромный рубеж, и обхождение вокруг престола под пение венчальных стихир, первые прикосновения к престолу, преклонение колен и ощущение тяжелого парчового омофора на главе и благословляющей десницы архиерея, и, вероятно, самое страшное — слова архиерея, вполголоса сказываемые на ухо ставленнику: "Возведи очи твои на небо и проси Бога о прощении твоих грехов и о даровании тебе непорочного священства." Как молния с небес, они пронзают человека, как огненный меч, отсекают они все греховное и, как удар грома, а может быть, как "глас хлада тонка," улавливает слух слова молитвы: "Божественная благодать, всегда немощных врачующая и оскудевающих восполняющая, проручествует (поставляет через возложение рук) благоговейнейшего диакона (имя) во пресвитера, помолимся убо о нем, да снизойдет на него благодать Св. Духа."

Самым потрясающим является это первое прохождение через царские врата приближение к святому престолу. Это — как прохождение через огонь, опаляющее, просветляющее и перерождающее. Это — вступление в иной мир, в Небесное Царство.

Облачение в белые одежды. Открыты не только царские двери, но и диаконские в знак того, что общение с молящимися, с народом — более тесное, и участие его — более непосредственное, чем в иных таинствах. Это особенно чувствуется в многократных "аксиос" (достоин) на каждую часть священного одеяния, воспеваемых и в алтаре со служащими и клиросом, т.е. теми, кто выражает своим пением чувства народа.

Последний момент наконец: вручение новому иерею дискоса с частицей св. Агнца и со словами: "Приими залог сей, о нем же истязай имаши быти в день Страшного Пришествия Господа нашего Иисуса Христа." Теперь это уже больше не простой мирянин, это теург и тайносовершитель. Это уже не некто с именем-отчеством, а отец такой-то. Он должен, по слову св. Григория Богослова, "стоять с ангелами, славословить с архангелами, возносить жертвы на горний жертвенник, священнодействовать с Христом, воссозидать создание, восстановлять образ Божий, творить для горнего мира и, скажу больше, — быть Богом и творить богами" (Слово защитительное).

С этого момента начинается не жизнь, а житие; не деятельность, а служение; не разговоры, а проповедь; не немощь долголетнего расслабленного, а дерзание друга Христова, "забвение заднего и простирание вперед" (Филип. 3:13), царство благодати, вечности и распятия Христу.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: