Дневник Джини

Слышно, как открывается какая-то дверь. В коридоре темно. Оно идет сюда, дышит… В дверь постучали. «Кто там? Это вы, доктор?» Молчание. А я уверена, что ко мне кто-то стучал. Быстренько открыть, выглянуть… Опять послание! Ну и разобрало же его; пристал как банный лист — не можешь ты без меня, что ли? «Интересно: ты спишь… интересно: ты пьяная?» Вот тебе радости-то было бы, окажись я пьяной, сволочь ты чокнутая!

Забыла ключ в двери повернуть… вот так, теперь даже если он станет звать меня, — не отвечу; куда подевалась эта дурацкая авторучка? Стаканчик джина, один-единственный, — где бутылка?.. Глоток, всего один глоток — это помогает; обжигает, но помогает.

Мысль. Надо перейти в контратаку.

«Я убью тебя, сопляк; убью завтра же вечером, до полуночи; все обрадуются, когда ты умрешь».

Еще одна мысль: оставлю записку в коридоре — он выйдет, возьмет ее, а я его увижу и разобью бутылку о его башку… да, точно: спрячусь в туалете, дверь оставлю приоткрытой — он так уверен в себе, — я его поймаю! Живо — вперед.

Хэлло, Джини, твое здоровье!

Это не я писала. Это написано на бумажке, которая лежит у меня на кровати.

Он был здесь. Был здесь, лапал мою постель, мои вещи, пролил на мое платье джин — нарочно; и так быстро! Дух он, что ли, а не человек?

А все получилось вот как. Я вышла в темноту. Свет зажигать не стала — на случай если он подстерегает меня с пушкой в руках… Записку положила на комод. (Я знала, что он не покажется до тех пор, пока не услышит, как закрылась дверь и повернулся ключ в замочной скважине.) Иду в туалет, тяну на себя дверь, поворачиваю ключ — ничего…

Потом приоткрывается какая-то дверь, я слышу его, начинаю тихонечко поворачивать ключ, тут вдруг еще одна дверь открывается, шаги, кто-то вертит ручку на двери туалета: «Тут кто-то есть?» (Голос доктора.) — «Да, это я, Джини». Он ждет под дверью, слышно, как он сопит и явно нервничает; я спускаю воду, выхожу: горит свет и — никого, кроме доктора. Говорю: «Добрый вечер, доктор». — «Добрый вечер, Джини», — с суровым видом отвечает он, проходя мимо в полосатых кальсонах. Разумеется, все остальные двери крепко заперты, а записки на комоде больше нет. Моя комната оставалась открытой, и он был здесь, лапал своими грязными руками все подряд. Зачем он загубил мое платье?

В чем же я завтра пойду к фараонам? В новой половой тряпке, что ли?

Спать больше не хочется, опять тошнит: джин наружу просится. Я не совсем в себе, совершенно измучена, но все это беспрестанно крутится в голове — как то колесико с белкой, которая должна бежать и бежать, чтобы не сойти с ума и не искусать саму себя.

Убийца

Теперь я получаю меньше удовольствия, чем прежде. Когда убиваю, испытываю не больше того, чем когда был мальчиком. Не чувствую больше этого… этого самого, просто впадаю в ярость, сильную ярость: мне нужно их убивать, нужно избавиться от них, иначе возникает такое ощущение, будто я задыхаюсь — все время задыхаюсь, как если бы на мне был слишком тугой воротничок, понимаешь?

Но с тобой — другое дело; когда увижу, как ты умираешь, то испытаю наслаждение — слишком долго я ждал тебя. Ты надеялась, что я привяжусь к тебе, полюблю тебя и пощажу. Ты хотела соблазнить меня, взять надо мной верх, навязать мне свои законы, но я не дитя и не буду тебя слушаться — ни за что!

Как глупо, должно быть, ты чувствовала себя, когда папа пошел в туалет! В твоей комнате пахнет грязной коровой, от тебя воняет, от одежды твоей воняет, твое платье воняет джином. Я забрал магнитофон, чтобы послушать, чего ты там наболтала. Скоро верну его, чтобы ты могла записать на пленку то, что будешь чувствовать перед тем, как подохнешь как бездомная собака. Бедная моя малышка Джини, тебе ведь очень хотелось бы, чтобы я занялся с тобой «этим», правда? Может быть, если ты будешь вести себя очень хорошо, может быть, и займусь — пока ты будешь умирать…