Глава XXVII

За все это время Ван-Лун почти не думал об урожае: так он был занят свадьбой и похоронами. Но однажды Чин пришел к нему и сказал:

— Теперь, когда радость и горе прошли, мне надо поговорить с тобой о земле.

— Тогда говори, — ответил Ван-Лун. — За эти дни я почти не вспоминал о своей земле, разве только для того, чтобы похоронить в ней умерших.

Чин помолчал несколько минут из почтения к словам Ван-Луна, а потом сказал тихо:

— Пусть небо избавит нас от этого, но, кажется, в этом году будет такое наводнение, какого еще не бывало, потому что вода выходит из берегов, хотя лето еще не пришло и реке не время разливаться.

Ван-Лун сказал решительно:

— Я еще никогда не видел добра от старика на небесах. Сколько ему ни зажигай курений, он все злится. Пойдем посмотрим землю.

И он встал.

Чин был боязливый и робкий человек, и как бы плохи ни были времена, он не осмеливался обвинять небеса, как Ван-Лун. Он говорил только: «Небо этого хочет» — и покорно встречал наводнение и засуху.

Не так относился к этому Ван-Лун. Он вышел в поле, прошелся по разным участкам и увидел, что все было так, как говорил Чин. Все участки вдоль рва и каналов, купленные им у старого господина из дома Хуанов, были мокры и илисты от полой воды, просачивавшейся снизу, и пшеница на этих участках пожелтела от сырости.

Ров стал похож на озеро, а каналы — на реки, быстрые и бурлящие маленькими водоворотами, и хотя еще не было летних дождей, даже дураку было видно, что в этом году будет сильное наводнение и мужчины, женщины и дети снова будут голодать. Ван-Лун торопливо обходил свои поля, и Чин безмолвной тенью следовал за ним, и они вместе смотрели, на каком поле можно посадить рис и какое поле будет под водой еще до посадки риса. И, смотря на каналы, уже выходящие из берегов, Ван-Лун бранился и говорил:

— Теперь старик на небесах будет доволен, когда увидит, что люди тонут и умирают с голоду, — а ему, проклятому, только этого и надо.

Он говорил это громко и сердито, и Чин задрожал и сказал:

— Даже если так, все же он выше нас всех, и лучше не говорить этого, хозяин.

Но Ван-Лун стал неосторожен, после того как разбогател, и сердился, не стесняясь, когда вздумается, и по дороге домой бранился, думая о том, что вода зальет его землю и будущий урожай.

И все случилось так, как предвидел Ван-Лун. Река на севере прорвала плотины, сначала самые дальние. И когда люди увидели, что случилось, они поспешно начали собирать деньги на починку плотин, и каждый давал, что мог, потому что в общих интересах было держать реку в границах. Потом деньги доверили окружному судье, человеку новому, который только что приехал. Этот судья был человек бедный и никогда в жизни не видел столько денег; он только что добился своей должности благодаря щедрости отца, который собрал все свои деньги и занял сколько мог, чтобы купить место для сына и через него нажить состояние для семьи. Когда река прорвалась снова, люди с воем и шумом сбежались к дому судьи, так как он не сделал того, что обещал, и не починил плотин, и он убежал и спрятался, потому что он истратил деньги на свои нужды, целых три тысячи серебряных монет. И народ с воем ворвался в его дом, требуя его жизни в уплату за то, что он сделал; и когда он понял, что его убьют, он выбежал, бросился в воду и утонул, и тогда народ успокоился. Но деньги все же пропали, а река прорвала еще одну плотину, и еще одну, пока не разлилась на просторе, захватив сколько хотела места, а потом смыла и самые стены, и никто не мог бы сказать, где были раньше плотины в этой стране. И река вышла из берегов и разлилась, словно море, над хорошей пахотной землей, и посевы пшеницы и всходы риса очутились на дне этого моря. Одна за другой деревни превратились в острова, и люди смотрели, как поднимается вода, и когда она подходила к самому порогу, они связывали столы и кровати, клали на них двери домов и на эти плоты складывали одеяла и одежду и сажали жен и детей. И вода хлынула в дома и размыла земляные стены, и они развалились и растаяли в воде, как будто бы их и не было. И вода на земле притягивала воду с неба, и лились дожди, словно земля томилась жаждой. Дожди лились беспрестанно день за днем.

Ван-Лун сидел на пороге и смотрел на разлив, который был еще довольно далеко от его дома, построенного на высоком холме. Но он видел, что вода покрывает его землю, и следил, как бы она не размыла свежих могил; но этого не случилось, хотя желтые, насыщенные глиной волны жадно лизали холм.

В этом году на полях ничего не родилось, и повсюду люди умирали с голоду. Некоторые уехали на Юг, а другие, более смелые и злые, присоединились к шайкам бандитов, заполнившим всю округу. Эти шайки пытались даже осадить город, так что горожане держали все ворота в городской стене на запоре, кроме одних маленьких ворот, которые назывались «Западные водяные ворота» и охранялись солдатами, и тоже запирались на ночь. И кроме тех, кто грабил, и тех, кто уехал на Юг работать и просить милостыню, как уезжал когда-то Ван-Лун с отцом, женой и детьми, были другие — старики, бессильные, робкие и бездетные, как Чин, они остались и голодали, и ели траву и листья, которые отыскивали на холмах, и многие из них умирали на суше и тонули в воде.

Тогда Ван-Лун понял, что стране грозит голод, какого ему еще не приходилось видеть, потому что вода не спала во-время для посева озимой пшеницы, и на будущий год не могло быть урожая. И он следил за своим домом и за расходом денег и пищи и ссорился с Кукушкой за то, что она покупала мясо в городе, и радовался наводнению, — вода разлилась между его домом и городом, и она не могла больше ходить на рынок, когда вздумает, потому что лодки спускались на воду только по его приказу, и Чин слушался его, а не Кукушку, хотя она и была бойка на язык.

Когда наступила зима, Ван-Лун запретил продавать или покупать что бы то ни было без своего приказа и бережно расходовал запасы. Каждый день он выдавал невестке припасы, какие нужны были для дома, и выдавал Чину то, что следовало работникам, хотя ему тяжело было кормить праздных людей, так тяжело, что когда наступили зимние холода и вода замерзла, он велел своим работникам отправляться на Юг и там просить милостыни или работать там до весны.

Только Лотосу он давал потихоньку сахар и масло, потому что она не привыкла к лишениям. Даже на Новый год они ели только рыбу, которую сами наловили в озере, и мясо свиньи, которую закололи на скотном дворе.

Ван-Лун был вовсе не так беден, как желал казаться, потому что у него было спрятало серебро в стенах той комнаты, где спал его сын с женой, хотя ни сын, ни невестка об этом не знали, и кувшин с серебром и даже золотом был спрятан на дне озера, за ближним полем, и серебро было зарыто между корней бамбука, и у него было прошлогоднее зерно, которого он не продал на рынке, и его домашним нечего было опасаться голодной смерти.

Но кругом люди умирали с голоду; а он еще не забыл, как кричали когда-то голодные у ворот большого дома, и знал, что многие ненавидят его за то, что у него есть еще запасы для себя и детей, и он держал ворота на запоре и не пускал чужих. Все же он очень хорошо знал, что и это не спасло бы его в такое время, когда повсюду царит беззаконие и рыщут шайки бандитов, если бы не дядя. Ван-Лун хорошо знал, что если бы не власть его дяди, то его дом разграбили бы и унесли бы все запасы, и деньги, и женщин. И потому он был вежлив с дядей, и с сыном дяди, и с его женой, и все трое жили, словно гости, у него в доме, и пили чай раньше других, и раньше других опускали палочки в чашки с едой. Все трое очень хорошо видели, что Ван-Лун их боится, и стали держаться надменно, требовать то того, то другого и жаловались на пищу и питье. Больше всех недовольна была старуха, потому что ей нехватало тонких блюд, какие она ела на внутреннем дворе, и она жаловалась мужу, и все трое жаловались Ван-Луну.

Ван-Лун видел, что хотя сам дядя стареет и становится ленив и равнодушен и не стал бы утруждать себя жалобами, если бы его оставили в покое, но сын с женой подстрекают его. И однажды, стоя у ворот, Ван-Лун услышал, как они вдвоем убежали старика:

— У него есть деньги. Давай попросим у него серебра.

И жена сказала:

— Никогда у нас не будет такой власти над ним, как теперь: он знает, что если бы ты не приходился ему дядей и братом его отцу, то его ограбили бы дочиста и от дома остались бы одни развалины, а ты его охраняешь, потому что ты первый человек у Рыжих Бород после главаря.

Стоявший у ворот Ван-Лун, услышав это, чуть не лопнул от злости, но сдержался и заставил себя молчать, и старался придумать, что ему сделать с этими тремя, но так и не мог ничего придумать. И потому, когда на другой день к нему пришел дядя и сказал: «Ну, любезный племянник, дай-ка мне горсть серебра на трубку и на табак. Да и жена моя обносилась: ей нужен новый халат», — он молча вынул из пояса пять серебряных монет и протянул их дяде, втайне скрежеща зубами, и ему казалось, что даже в старое время, когда серебро у него было на счету, он никогда не расставался с ним так неохотно.

Не прошло и двух дней, как дядя опять явился за серебром, и Ван-Лун не выдержал:

— Что же, значит, нам всем умирать с голоду?

А дядя засмеялся и сказал равнодушно:

— Тебе покровительствует небо. И не таких богатых, как ты, вешали на обгорелой балке их дома.

Услышав это, Ван-Лун облился холодным потом и отдал дяде серебро без единого слова.

И хотя весь дом обходился без мяса, эти трое ели мясо, и хотя сам Ван-Лун редко видел табак, его дядя не выпускал трубки изо рта.

Старший сын Ван-Луна был всецело поглощен своей женитьбой и едва замечал, что делается вокруг. Он ревниво оберегал свою жену от взглядов двоюродного брата, так что они с ним были уже не друзья, а враги. Сын Ван-Луна выпускал жену из комнаты только по вечерам, когда двоюродный брат уходил со двора вместе с отцом. Но когда он увидел, что эти трое вертят его отцом, как хотят, он вспылил, потому что был горячего нрава, и сказал:

— Странно, что ты заботишься об этих трех тиграх больше, чем о родном сыне и о его жене, матери твоих внуков. Если так, то нам лучше обзавестись своим домом.

Тогда Ван-Лун откровенно сказал ему то, чего до сих пор не говорил никому:

— Я ненавижу всех троих, и если бы я только знал — как, я бы отделался от них. Но мой дядя — вожак шайки грабителей, и пока я кормлю его и няньчусь с ним, мы в безопасности, но нам нельзя ссориться с ними.

Услышав это, старший сын остолбенел, вытаращив глаза, но, поразмыслив об этом некоторое время, он рассердился еще больше, чем прежде, и сказал:

— А если столкнуть их всех в воду как-нибудь ночью? Чин столкнет тетку: она толстая, рыхлая и беспомощная, я — двоюродного брата, который постоянно заглядывается на мою жену, а ты — дядю.

Но Ван-Лун не мог пойти на убийство, он не мог убить родных, даже если ненавидел их, и сказал:

— Нет, даже если бы я и мог столкнуть брата моего отца в воду, все же я не стал бы этого делать, потому что другие бандиты узнали бы об этом, А пока он жив, мы в безопасности, когда же он умрет, то нам придется дрожать за свою жизнь, как дрожат в наше время все, у кого хоть что-нибудь есть.

Оба они замолчали, напряженно обдумывая, что им делать, и молодой человек понял, что отец его прав, что убийство не выход из положения, а нужно искать другого. Наконец Ван-Лун сказал в раздумьи:

— Если бы можно было найти способ держать их здесь, только обезвредив и укротив, как бы это было хорошо! Но таких чудес не бывает.

Тогда молодой человек хлопнул в ладоши и закричал:

— Ну, ты мне подсказал, что делать! Купим для них опиума, и еще опиума, и пусть их курят, сколько хотят, как делают богачи! Я снова подружусь с двоюродным братом и заманю его в чайный дом в городе, где можно курить, и мы купим опиума для дяди и его жены.

Но Ван-Лун сомневался, потому что эта мысль не ему первому пришла в голову.

— Это будет стоить очень дорого, — сказал он медленно, — ведь опиум дорог, как нефрит.

— Ну, содержать их стоит дороже нефрита, — возразил молодой человек, — да кроме того, нам приходится терпеть их высокомерие, а жене моей — дерзкие взгляды брата.

Но Ван-Лун согласился не сразу, потому что это было не легко сделать и обошлось бы в добрый мешок серебра. Очень может быть, что они никогда этого не сделали бы и все осталось бы попрежнему до тех пор, пока не спала бы вода, если бы не произошло одно событие.

Дело было в том, что сын дяди Ван-Луна стал заглядываться на вторую дочь Ван-Луна, которая была ему близкая родственница и по крови все равно, что сестра. Вторая дочь Ван-Луна была очень хорошенькая девочка, похожая на среднего сына, который стал купцом, только маленькая и легкая, и кожа у нее была не такая желтая, как у брата. Кожа у нее была светлая и бледная, словно миндаль в цвету, и у нее были тонкие красные губы, маленький нос и маленькие ножки.

Двоюродный брат поймал ее однажды вечером, когда она шла одна по двору из кухни. Он грубо схватил ее за грудь, и она взвизгнула. Ван-Лун выбежал и ударил его по голове, но он не выпускал ее, словно пес, вцепившийся в кусок украденного мяса, так что Ван-Луну пришлось вырывать дочь силой.

Тогда племянник хрипло засмеялся и сказал:

— Это только шутка. Разве она мне не сестра? Что плохого брат может сделать сестре?

Но глаза его похотливо блестели.

Ван-Лун выбранился шопотом, потянув девушку к себе, и отослал ее в комнату.

В тот же вечер Ван-Лун рассказал сыну, что случилось, и молодой человек задумался и сказал:

— Нужно отослать ее в город, в дом жениха. Даже если купец Лиу скажет, что год слишком плохой для свадьбы, мы все же должны отослать ее. Разве мы можем уберечь ее, когда у нас в доме живет этот тигр?

Ван-Лун так и сделал. На следующий день он пошел в город в дом купца и сказал:

— Моей дочери уже тринадцать лет, она уже не ребенок и созрела для брака.

Но Лиу сказал нерешительно:

— У меня слишком мало прибыли в этом году, чтобы заводить еще семью в моем доме.

Ван-Луну было стыдно сказать: «Мне нужно ее уберечь от племянника» — и он сказал только:

— Я не могу взять на себя заботу о девушке, потому что мать ее умерла, а она хороша собой и уже в таком возрасте, что может забеременеть; а мой дом велик и полон народу, и я не могу следить за ней все время. Так как она войдет в твою семью, то пусть она охраняется у тебя, а замуж ты ее отдашь раньше или позже, как тебе вздумается.

Тогда купец, человек снисходительный и любезный, отвечал:

— Что же, если это так, то присылай девушку, я поговорю с матерью моего сына, — пусть она приедет и живет в безопасности здесь во дворах вместе со свекровью, а после уборки урожая или около этого времени можно будет устроить свадьбу.

Так дело было улажено, и Ван-Лун был очень доволен и пошел домой. На обратном пути к городским воротам, где Чин дожидался его с лодкой, Ван-Лун проходил мимо лавки, где продавался табак и опиум, и он зашел в нее купить себе резаного табаку, потому что он курил кальян по вечерам, и когда продавец положил табак на весы, он нехотя спросил:

— А почем вы продаете опиум, если он у вас есть?

Продавец ответил:

— Сейчас не разрешается продавать его открыто с прилавка, и мы не продаем. Но если у тебя есть серебро и ты хочешь купить опиума, то его отпускают в задней комнате, по серебряной монете за унцию.

Ван-Лун не стал долго раздумывать и сказал торопливо:

— Я возьму шесть унций.